Валерий Александрович Абрамов – известный специалист в области ракетной техники. Он занимается бортовыми системами управления полётами баллистических ракет, создаваемыми на основе применения гироскопических стабилизированных платформ.

В эту сложнейшую сферу деятельности он попал сразу после окончания МВТУ имени Баумана в 1960 году, в пору бурного развития ракетной техники. Ему пришлось пройти всю «гироскопию» от познания глубокой математической теории плавающих гироскопов до разработки и испытаний новейших гироскопических комплексов управления ракетами различных назначений.

Это было счастливое время научных поисков, творческой конструкторской работы и испытаний опытных образцов различных гиросистем. Это было участие в грандиозных государственных ракетно-космических программах глобального масштаба!

Валерий Александрович стал кандидатом технических наук, защитив диссертацию по теме своих исследований. Его назначили начальником лаборатории, а затем начальником отдела. Он получил несколько правительственных наград за участие в создании новой ракетной техники.

Об этом периоде бурной жизни он хорошо и интересно рассказывает в своих воспоминаниях.

Оценивая свой жизненный путь, Валера Абрамов не сожалеет, что его военная карьера не удалась, поскольку она и не могла сложиться удачно в силу стечения неблагоприятных обстоятельств в самом начале офицерской службы. Сожалеть можно лишь о потерянном времени.

Однако Валера с нежностью вспоминает о годах курсантской юности, проведённых в ЛВМПУ и в 1-м Балтийском высшем военно-морском училище, где зародилась настоящая дружба.

Валерий Абрамов

МЕМУАРЫ

инженера – механика

В сборнике афоризмов о стариках и старости я нашёл неплохое начало для этих мемуаров, а именно «Воспоминания – это богатство стариков». Богатство это особого рода – им делятся. Есть и другой афоризм: «Нет хуже зануд, чем зануда с интересной биографией». Не могу судить об интересности моей биографии, но занудства я постараюсь избежать.

Начало жизни и война

Родился я 5-го ноября 1932 года в Москве, в Замоскворечье. Мама, Абрамова (Меркулова) Антонина Михайловна, родом из Орла. Отец, Абрамов Александр Гаврилович, родом из города Зарайска (восточное Подмосковье). Мой дед по отцу из Зарайска переехал в Москву, открыл бакалейную лавку и через некоторое время разорился. Стал держать лошадей и тоже разорился. После этого стал дворником и не разорился. Дворником я его и запомнил. Картуз, рыжая борода, метла – типичный дворник. Умер он ещё до войны.

Наша семья состояла из четырёх человек. Это отец, мать, сестра, и я. Жили мы в десятиметровой тёмной комнате. Жили бедно, так как родители зарабатывали мало, а отец, к тому же, был пьющий. В 1936 году мама с ним развелась, но жили мы по-прежнему вчетвером, так как отцу некуда было деться.

Каждое лето мама отправляла нас к своему брату, Меркулову Николаю Михайловичу. Детей у него не было. Он и его жена тётя Зина, очень любили нас и охотно брали на лето. Дядя Коля был партийным работником в системе Наркомата Путей Сообщения. Перед войной он был избран первым секретарём райкома железнодорожного района города Курска. Мы приехали к нему гостить в начале июня 1941 года. Началась война, в Москву не пускали, и мы остались с дядей.

Война быстро подходила к Курску. На всю жизнь запомнил я первую бомбёжку. Вечером мы с сестрой гуляли около дома, и вдруг очень энергично стали стрелять зенитки. Мы побежали домой, вбежали в квартиру, и тут в окно полыхнуло жёлто-зелёное пламя. Это под окном упала зажигалка. Вбежала тётя Зина, схватила сумку с лекарствами, водой, продуктами, и мы побежали в укрытие, называемое коротко «щель». Вернее, мы хотели побежать, но не смогли, так как немецкие самолёты стреляли из пулемётов по бегущим людям. Помню фонтанчики пыли, крики, падающих людей.

Когда стрельба закончилась, мы побежали в «щель». Только прибежали и устроились в укрытии, началась бомбёжка. Наш дом и укрытие находились рядом с вокзалом. Бомбёжка была и по вокзалу, и по железнодорожным путям. Бросали бомбы с сиренами. Сидишь и слышишь вой, который приближается к тебе, и ты ожидаешь, что сейчас накроет, сейчас погибнешь. Раздаётся взрыв и общий вздох облегчения. Пронесло! А дальше снова вой и снова втягиваешь голову, закрываешь уши и ждёшь.

Бомбёжка была довольно долгой. От сотрясения стала сыпаться земля, и наше пребывание в укрытии становилось опасным и без бомбёжки. Когда выскочили из укрытия, было уже темно. Я помню горящие пристанционные постройки и взлетающие в небо ракеты сиреневого цвета. Как потом нам объяснили, это немецкие диверсанты давали целеуказания своим самолётам. Мы побежали к знакомым, у которых был глубокий погреб. Там мы и отсиделись.

Утром пошли домой. Дом от бомбёжки не пострадал. Пришёл дядя Коля и сказал, что нам надо уезжать, эшелон уже сформирован и стоит на станции. Мы быстро собрали вещи, отправились на станцию и погрузились в эшелон. Поезд тронулся, дядя Коля остался на перроне, а мы отправились в эвакуацию. Впоследствии дядя Коля был одним из организаторов обороны Курска, участвовал в организации партизанской борьбы. Он был почётным гражданином Курска и очень хорошим человеком. Такая же была и его жена, тётя Зина. На выезде из Курска нас обстрелял немецкий самолёт. Жертв не было.

Эвакуация и возвращение

Мы ехали через всю европейскую часть СССР в Курганскую область. Из города Курган нас отправили в село.

Наступила зима, зимних вещей у меня и сестры не было, поэтому в школу мы не ходили. К нам приходила учительница и занималась с нами индивидуально. Это сибирское село запомнилось банями, которые топились «по чёрному», то есть трубы не было, а дым выходил через дверь. Помыться и не испачкаться мне не удавалось. Тётя Зина захватила с собой костюмы дяди, свои платья, которые меняла на продукты. Очень хотелось в школу. Когда пришла весна, и я смог ходить в школу, это желание моментально исчезло.

В начале осени 1942 года за нами приехала мама, и мы отправились в город Сарапул Удмуртской АССР, куда был эвакуирован завод радиотехники, на котором она работала. Добирались до Сарапула с приключениями. Поезд, на котором мы ехали, столкнулся с другим поездом. Жертвы были, но в нашем вагоне все остались живы. Далее был воинский эшелон, в котором ехала польская дивизия. Солдаты посадили нас в теплушку, накормили, были очень заботливыми. Некоторые говорили по-русски, шутили с нами, вспоминали своих детей. Эту доброту никогда не забудешь.

В Сарапуле нас поселили в доме, довольно просторном, с большой печкой, которая требовала много дров. Дров не было, и зимой мы ложились спать в пальто, а утром просыпались в промёрзшей комнате.

Кроме холода был и голод. Иногда не было еды несколько дней. Зато летом было очень хорошо. Рядом с домом был лес, а в лесу грибы, ягоды, в озёрах рыба. Недалеко от дома протекала Кама, где тоже была рыба. Тогда я и научился плавать. Подружился с местными ребятами, с которыми ходил на колхозные поля за горохом, картошкой. Где-то доставали снаряды, патроны, развлекались, бросая их в костёр.

В 1944 году вернулись в Москву. Стали жить в прежней комнате, не было только отца. От него не было никаких известий.

В 1946 году вернулся отец. Он был в плену. Мама его не приняла, и он уехал в город Молотов (ныне Пермь). Там он женился, появились дети, и связь с ним практически прекратилась.

Поступил в ЛВМПУ

В школе, в которую я поступил после возвращения из эвакуации, я подружился с соседом по парте, а у него старший брат учился в Ленинградском Военно-Морском подготовительном училище. В это время романтика вообще и морская романтика в частности очень меня увлекали. Увлекала она и друга. Мы с ним решили поступать в училище, в котором учился его брат. Конечно, кроме романтики, были и другие причины, а именно бедность. Маме было тяжело, и я захотел облегчить ей жизнь.

Документы были посланы, и я стал ждать вызова. Чтобы проверить, смогу ли я быть моряком, в ЦПКО имени Горького я залез на качели и качался довольно долго. Не помню, сколько сеансов качался, но в процессе качки почувствовал себя плохо, еле слез, упал на траву, и меня вытравило. Отлежался и расстроенный пошёл домой, но решение своё не изменил. Пришёл вызов, и я отправился в новую жизнь. Друг, который меня соблазнил, не поехал.

Прибыл в Ленинград хмурым утром. Сел на трамвай и поехал по Лиговке, потом вдоль Обводного канала. Закопчённые, грязные дома, грязный Обводный, закопчённые корпуса заводов. Где Северная Пальмира? Где Петра творенье? Я по наивности думал, что весь Ленинград – это дворцы, проспекты, парки. Разочарование в облике города долго жило во мне.

Экзамены я сдал нормально и был зачислен в училище. Сначала было трудновато. Первая трудность это то, что объём моего желудка не соответствовал нормам питания. Поэтому всё время хотелось есть. Вторая трудность – скучал по близким. В остальном всё было неплохо. Появились друзья, появились товарищи. Сначала дружба завязалась на основе землячества. На этой основе я подружился с Володей Семёновым и Юрой Рудневым. Володя жил рядом со школой, в которой я учился, а Юра жил тоже где-то недалеко. Вот такое совпадение.

Чтобы решить вопрос с питанием, Руднев и я изъявили желание ехать в подсобное хозяйство. Там я научился косить, пасти свиней, работать на лошадях. С питанием было лучше, чем в училище. Свекольник, молоко, хлеб, здоровая работа – это было то, что надо.

После возвращения в училище нас посылали на разные мало интеллектуальные работы. Однажды нас послали разбирать разрушенное здание, по-моему, на проспекте Огородникова. Когда мы прибыли, оказалось, что там уже работают пленные немцы. Хотя они и были пленные, но по комплекции напоминали немецких трофейных битюгов. Ляжки, зады, щёки – ну точно битюги. И рядом с ними ту же работу выполняли мы, хилые, бледные, голодные мальчишки.

Работали немцы, не напрягаясь. В перерывах забавлялись детской игрой. Ведущего сзади ударят, а он должен угадать, кто ударил. Когда не угадывал, то играющие разражались таким хохотом, что заражали и нас. Если угадывал, то хохоту было ещё больше. Мы считали, что пленные – это худые, измождённые люди. Откуда взяли таких немцев, не могу понять.

Начались занятия. Постепенно я втягивался в эту жизнь. Тебя кормят, поят, раз в неделю водят в баню, раз в неделю отпускают в город. Некоторое однообразие нарушают происшествия, которые при таком количестве курсантов случались довольно часто. Вот одно из них. У нас в роте был мой однофамилец, Абрамов Юрий, здоровый рыжий парень. Меня он раздражал тем, что слишком часто получал переводы. Приходит почта, дневальный кричит: – «Абрамов, перевод!». Я бегу, но перевод моему однофамильцу.

В это время стали пропадать вещи (ботинки, бескозырки и тому подробное). У меня пропала бескозырка. Мать прислала деньги, я занял бескозырку у товарища и отправился на Лиговскую барахолку. Когда сошёл с трамвая, то обнаружил, что деньги у меня украли. Расстроенный вернулся в училище, решил заснуть и забыться, но тут увидел, что ко мне несётся довольно большая группа ребят с явно не дружественными намерениями. Недалеко от моей койки кто-то крикнул, что это не тот Абрамов и группа затормозила. Я быстренько узнал, что старшина Чвокин поймал вора и этим вором оказался рыжий Абрамов. Группа была возбуждена. По всем законам надо бить вора, но его нет. Он у дежурного по училищу. Тут открывается дверь, и помощник дежурного по училищу вталкивает Абрамова. Его отволокли в тёмную комнату, где мы обычно чистили ботинки. Там состоялся самосуд. Били его ногами, били свирепо. Примерно через пять минут появился помощник дежурного и забрал вора. Больше мы его не видели. Оказалось, что он продавал ворованное, а деньги посылал сам себе переводом.

Познал морскую романтику

Подготовительное училище я вспоминаю с большой нежностью. Резко изменился образ жизни. Всё было новым, все было интересным. Я не был яркой личностью, не обладал остроумием, у меня не было каких-либо талантов. Но в нашем взводе, нашей роте, нашем курсе я чувствовал себя комфортно. Взвод был большой мужской семьёй. Появились новые товарищи. Я подружился с Леней Карасёвым, и эта дружба не прекращается уже 57 лет, хотя он живёт в Ленинграде, а я в Москве.

Эти воспоминания я пишу уже после выхода семи томов Сборника «О времени и наших судьбах». Поэтому я не буду повторять то, что уже сказано. Это касается наших командиров, наших воспитателей, наших преподавателей. Об Иване Сергеевиче написано много. Я тоже много раз чувствовал его отеческую заботу. Большая им всем благодарность и светлая память.

А я ещё вспоминаю нашего преподавателя русского языка и литературы подполковника Полуботко. К сожалению, его имя, отчество я не помню. Это был высокий, красивый мужчина, в мундире, с бородкой, которая ему шла. Именно таким я представлял преподавателя гимназии. Он привил мне и, наверное, не только мне, любовь к русскому языку, русской литературе.

Я был из простой семьи и некоторые слова произносил, как Михаил Сергеевич Горбачёв. Полуботко не уставал поправлять меня как во время ответов, так и в процессе беседы. В результате я стал говорить более или менее грамотно. Однажды он принёс наши сочинения и стал раздавать их. Когда очередь дошла до меня, он сообщил, что у Абрамова появилась девушка, поэтому сочинение он написал на пять. Я был очень удивлён. У меня действительно появилась девушка, и я писал ей письма, но знать об этом он не мог. Но потом я догадался. Когда пишешь письма, то стараешься писать так, чтобы читать их девушке было интересно. Вот этот навык, полученный при написании писем, проявился в сочинении.

Много было интересного в нашей жизни, но самое интересное, конечно, морская практика на шхунах «Учёба» и «Надежда». На этой практике я встретился с морской романтикой, о которой мечтал перед поступлением в училище. Фок, грот, кливер, бак, полубак, шкот, фал, склянки, «шишка забегай», и так далее. Сразу вспоминаешь Станюковича, Стивенсона, Грина.

Мы ходили по Финскому Заливу, подходили к маленьким, бывшим финским островкам Лавенсаари, Койвисто (не ручаюсь за правильность названия). Когда мы стояли у пристани острова Койвисто, всплыла подводная лодка, и на верхнюю палубу вышел капитан 1 ранга в распахнутой шинели. На груди у него была звезда Героя Советского Союза. Это был знаменитый Лунин. Мы смотрели на него как на бога.

Иногда перед сном, иногда в другое время суток «только чуть прищуривши глаза» всплывает в памяти картина, как мы тихо идём в шхерах. Мы скользим мимо высоких, обрывистых, красных базальтовых берегов. Сверху свисают сосны, в траве можно разглядеть огромное количество земляники, брусники. Ветер приносил запахи леса, цветов, ягод. Вспоминаешь снова песню, которую исполняет Лев Лещенко – «Неужели это было, неужели это было, неужели это было ... и прошло».

Подготовительное училище я закончил с одной четвёркой по русскому языку, и, как следствие, медали не получил. Когда вспоминаешь этот период жизни, то понимаешь, что формирование личности, формирование характера происходило тогда. В нас вложили неприятие подлости, хамства, уважение к морским традициям, верность дружбе.

Первый курс высшего училища

Этап прохождения службы и учёба в 1-м Балтийском ВВМУ начался с принятия присяги. Нам выдали палаши, новую атрибутику. Мы уже не были воспитанниками, а были курсантами. Новые преподаватели, новые учебные дисциплины, новые обязанности.

Пример новой обязанности. В декабре 1949 года, я в составе команды был послан на гарнизонную гауптвахту. При распределении меня назначили выводным, а проще конвоиром. Тогда я был мелковат, ростом с винтовку (со штыком 165 см). И мне было 17 лет. И вот выводят группу численностью 12 человек, которую я должен конвоировать при её перемещении внутри гауптвахты или за её пределами. Почти все 12 человек здоровые, высокие мужики, многим из которых по последнему году службы. Чувствовал я себя довольно неуютно.

При распределении на работы часть команды послали топить печки, часть ещё что-то делать, а группу из шести человек под моим присмотром послали на кирпичный завод в пригород Ленинграда. Машину дали открытую. Арестованные были одеты тепло, а я в шинельке, ботиночках. А вокруг мороз, ветер. В общем, когда приехали на завод, двое арестованных несли конвоира, а один нёс винтовку. Меня вместе с винтовкой прислонили к печи, в которой обжигался кирпич, и когда машина была загружена, ко мне вернулась способность давать указания и тащить винтовку.

В высшем училище появились новые друзья. Это Витя Поляк, Пашка (Марк) Марков, Гера Александров. С Лёней Карасёвым дружба не прекращалась и не прекратилась по настоящее время. У Лёни была прекрасная мама – тётя Валя. Часто я увольнялся с ночёвкой и ночевал у Лёни. Тётя Валя относилась ко мне, как к сыну. Я испытывал у них чувства домашнего уюта, доброты, которые так нужны любому человеку. Иногда читаешь, что в Америке, Германии, приезжая в гости к родителям дети платят за время проживания. Наверное, только у нас есть женщины такой доброты, как тётя Валя.

Почти все авторы первых томов Сборника «О времени и наших судьбах» с восторгом вспоминают путешествие в товарных вагонах до города Севастополя и первую практику на боевых кораблях Черноморского флота. Я был в группе, которую распределили на линкор «Севастополь». Позднее я прочитал «Капитальный ремонт» Соболева, и описание службы на линкоре в течение одного дня почти полностью совпадает с тем, что было на «Севастополе».

Особенно торжественным был момент подъёма флага. Всё чисто, всё блестит, стоят подтянутые офицеры, старшины, матросы. Ритуал отработан веками, и чувствуешь свою небольшую причастность к тому, что происходит. А дальше идёт обыденная служба. Я был расписан на дальномерный пост, который находился на самой верхней площадке фок-мачты. Так как боевые тревоги были раз шесть за сутки, днём и ночью, и в каждую тревогу приходилось бегом подниматься на свой боевой пост, то с непривычки добирался наверх чуть ли не ползком. Поход, стрельбы – всё было ново. Помню, как эскадра встала на внешнем рейде города Сочи. Все оптические приборы и башни со своими дальномерами были направлены на женский пляж, и у каждого оптического прибора толпилась очередь.

После ЛК «Севастополь» был учебный корабль «Волга». Мы шли вдоль Южного берега Крыма и Черноморского побережья Кавказа. Я был первый раз на юге, и южная природа, санатории, экзотика, удачная прокладка – что может быть лучше! За штурманскую практику я получил оценку пять и трое суток дополнительного отпуска.

Второй курс и практика на Северном флоте

На втором курсе меня назначили командиром отделения. Нашим неизменным старшиной и в подготовительном училище, и в высшем училище, был Эрик Рулле, добрый, исполнительный, отзывчивый человек. Помощники командира взвода у нас часто менялись. На предприятии, на которое я был распределён после института, я встретил двоих из них, а именно Женю Шестакова и Юрия Шумовского. Сколько предприятий в Москве, но два бывших помкомвзвода оказались на одной фирме со мной. Такие вот бывают совпадения.

Первое Балтийское ВВМУ, декабрь 1950 года.

Победители соревнований по флажному семафору. Слева направо:

Витя Поляк, Лёня Карасёв, Валера Абрамов и Валера Никитин

На втором курсе случилось важное событие. Первый курсант нашего взвода женился. Этим пионером был Владилен Лаврентьев. Такое событие нельзя было пропустить. Выбрали комиссию по проведению свадьбы. Комиссия назначила ряд узкоспециализированных подкомиссий, а именно, – подкомиссии по закупке водки, селёдки и так далее. Подкомиссия по покупке подарков жениху и невесте финансировалась по остаточному принципу. В результате денег хватило на покупку двух бокалов и маленького чёртика.

Квартиру для проведения этого мероприятия добыл Лёша Кирносов. Свадебный стол не блистал разнообразием закусок. Селёдка, винегрет, колбаса и что-то ещё. Гуляли долго, а утром пошли на сбор курса, который назначил Иван Сергеевич. Он ходил вдоль строя, говорил, что дисциплина упала, надо её поднять, укрепить. А воздух в коридоре был напоён густым запахом перегара. Иван Сергеевич никак не реагировал на этот запах, так как он знал о свадьбе.

Практика на Севере в 1951 году была очень интересна и очень разнообразна. Мы были на торпедных катерах, на больших охотниках, на тральщиках, на минном заградителе и даже летали на самолёте. На торпедных катерах участвовали в торпедной атаке. Целью была плавбаза.

Катера несутся на большой скорости, командиры кричат, азарт владеет всеми, волны бьют в днище, окатывают нас, и мы как водопроводные трубы, – сверху в нас вливает, внизу выливает. После возвращения – баня на плавбазе и катерный паёк. Жизнь хороша!

Утомительное траление. Вахта, еда, сон. Воздух в кубрике пропитан отработанной соляркой. Снова вахта, старые анекдоты, и снова сон. На день Военно-Морского Флота пришли в Архангельск. После некоторого одичания, связанного с однообразием службы, почувствовали запах леса, увидели людей, дома. Жизнь снова стала интересной. Потом сопровождение каравана до Оби, остров Диксон, возвращение обратно, шторм в Карском море и отпуск.

Когда мы стояли в устье Оби, рядом с нами стоял морской буксир. Солнце уже стояло низко, тени были резкие, пейзаж, как у Рокуэлла Кента. Из каюты буксира вышла очень красивая женщина в длинном норковом манто. Она закурила дамскую папиросу и стала смотреть на окружающий пейзаж. Контраст между грязным буксиром и шикарной женщиной только подчёркивал её красоту. Много всего я забыл в жизни, но эту сцену я помню очень хорошо.

Северный флот, губа Долгая, лето 1951 года.

Созерцаю завораживающий пейзаж суровой природы

Обучение по специальностям

Третий курс – специализация. Я выбрал профессию артиллериста. Мои друзья – Лёня Карасёв и Витя Поляк, – тоже. Повлиял ли этот выбор на мою судьбу? Нет, так как в конце третьего курса я заболел язвой желудка, и впоследствии был распределён в Военно-Морское училище. Туда же попали минёр Костя Курочкин и штурман Саша Сковородкин.

Весной 1953 года женился мой лучший друг – Лёня Карасёв. Сейчас он уже прадедушка. Жена его Валя Карасёва, в девичестве Антонова, чудесная женщина, которая тоже друг нашей семьи. 24 мая 2003 года у них была золотая свадьба. Когда Лёня и Валя вышли из комнаты регистрации, мы скрестили палаши, и они прошли под ними. Это не был экспромт. Тогда шёл американский трофейный фильм «Спасённые знамёна» об обороне Порт-Артура. Он начинается со сцены венчания русского морского офицера и красавицы японки. Когда новобрачные вышли из храма, их друзья-офицеры скрестили палаши, и они прошли под ними. Мы позаимствовали идею, и получилось очень красиво.

После стажировки на Северном флоте – отпуск, который мы увеличили на месяц.

Ленинград, 1953 год.

Фото для офицерского «личного дела» в тужурке, в которой фотографировались все выпускники

Во время отпуска у меня жил Пашка Марков. У него в Москве была девушка, в которую он был влюблён, и которая впоследствии стала его женой. Чтобы больше понравиться ей, он купил в Ленинграде новые ботинки. После первого свидания он еле пришёл домой. Новые ботинки натёрли ему ноги до крови. На несколько последующих свиданий он шёл, предварительно выпив четвертинку водки. Наступала анестезия, и можно было терпеть. Потом у нас кончились деньги, и нужно было что-то делать. В сенях нашего дома стоял сундук со старым барахлом. Наверное, он стоял там ещё до революции. Мы залезли туда в надежде найти что-нибудь подходящее по размеру, но нашли только старые калоши. И вот Пашка, в морской форме, с золотом на погонах, с золотыми шевронами на рукавах, а на ногах дореволюционные калоши, подвязанные верёвочками.

Начало офицерской службы

Я получил назначение помощником командира роты в в/ч 99080. Это было Военно-Морское училище, которое готовило специалистов для обслуживания и ремонта корабельной радиоэлектронной техники (гидроакустической, штурманской и так далее). Располагалось училище в городе Пушкин, в двух дворцах – Екатерининском и Александровском.

После отпуска, вечером, явился в училище и представился дежурному по училищу. В процессе представления улыбка на его лице становилась всё шире и шире. Он объяснил, что ему некого послать старшим патруля, и я появился очень вовремя. Мне выдали пистолет, дали двух малорослых курсантов, и я отправился в комендатуру. Там получил короткий инструктаж, суть которого – пьяных офицеров задерживать, если они не в состоянии двигаться, а нижние чины задерживать в любой стадии опьянения. Курсантом я ходил в патруле и поэтому основы знал.

Пошли мы по главной улице и около кинотеатра увидели лейтенанта по погонам и петлицам имеющего отношение к авиации. Шинель у него была расстёгнута, шапка на затылке, вертикальное положение удерживал с трудом. Я подошёл, представился и сказал, что я пойду до конца улицы, а когда вернусь, его не должно быть.

Только я отошёл, меня подозвал капитан 1 ранга и приказал доставить лейтенанта в комендатуру. Пока он читал мне нотацию, лейтенант скрылся. Я прикинул, в какую сторону тот пошёл, и двинулся в противоположную. К сожалению, я ошибся. Если бы я был один, то отпустил бы его, а так, не хотелось нарушать приказ перед курсантами, которые могли быть моими подчинёнными. Надо доставить его в комендатуру. А как? Добровольно идти не хочет, тащить его невозможно. Он высокий, ноги выставит вперёд как тормоз, и ничего с ним не сделаешь. Я послал курсантов в комендатуру за машиной. Курсанты быстро скрылись, а лейтенант, хотя и был пьяным, но быстро сообразил, что ситуация изменилась и ринулся на меня. Вокруг нас сразу образовался круг болельщиков, которые кричали примерно следующее: – «Сволочь, ты завтра таким же будешь, чего пристаёшь к человеку!». Ну и так далее. Хорошо, что быстро пришла машина. Лейтенант был упакован и доставлен в комендатуру. Таким был первый день моей службы.

Служба пошла не очень успешно. Наверное, я один или один из немногих, которые в течение первого года службы заработали 20 суток домашнего ареста. История эта довольно забавна. В один несчастливый для меня день я был помощником дежурного по училищу. Дежурный по училищу располагался в Екатерининском дворце, а помощник в Александровском. Мне позвонил дежурный и предупредил, что ко мне направляется группа во главе с Заместителем Главкома адмиралом Басистым. Об этом визите я был предупреждён, и поэтому чистота и порядок были нормальными. Появился адмирал с большой свитой. Я доложил ему и пристроился в конец свиты. Когда адмирал проходил мимо гальюна, у него дрогнула ноздря. Моментально начальник училища, капитан 1 ранга Деревянко, отстал, подошёл ко мне и прошипел:

– Почему вонь?

Я с дуру улыбнулся и доложил ему:

– Гальюн, товарищ капитан 1 ранга.

– Так вы ещё и улыбаетесь! Пять суток домашнего ареста.

Вторую порцию я получил, когда шёл по училищному двору, по которому в это время прохаживался капитан 1 ранга Деревянко. Увидев меня, он приказал подойти. Я пошёл, но моя скорость его не устроила, и он приказал: – «Бегом!». По двору ходили мои курсанты, и я счёл что бежать, да ещё в галошах, некрасиво. Подошёл, доложил, получил пять суток.

Третью порцию получил заслуженно. Я торопился на свидание и забыл сдать секретные приказы. Утром обнаружил взломанный сейф, а в обед появился приказ об очередных пяти сутках.

Последние пять суток получил тоже заслуженно. Меня послали на двухнедельные сборы, на которых морские офицеры из разных частей изучали стрелковое оружие и стреляли из него. Сборы были на одном из островов Финского залива. На сборах было интересно, мы стреляли из пистолетов Макарова, Стечкина, автоматов Калашникова, пулемёта Дегтярёва. Прошёл слух, что на соседнем острове находится туберкулёзный санаторий и там много женщин, которые жаждут мужчин. Собрались добровольцы, взяли шлюпку и отправились под парусом к туберкулёзным женщинам.

Расстояние было не близкое. Прибыли, посмотрели, себя показали. Никто нами не заинтересовался, и мы, не солоно хлебавши, отправились обратно. Поднялся серьёзный ветер. По инструкции при таком ветре нужно идти на вёслах. Идти в волну на вёслах удовольствие маленькое. Поэтому шли под парусом. Вошли в бухту нашего острова на приличной скорости. Я и ещё один товарищ висели за бортом, уравновешивая шлюпку. На берегу стояло всё командование сборов. Всем любителям женщин дали по пять суток.

Женитьба и размышления о перспективах

Второй год службы был более спокойным. Служил неплохо, быт тоже наладился. Снимал комнату рядом с училищем, в котором служил. Вечерами ездил в Ленинград, ходил или в гости, или в ресторан, или на танцы, то есть вёл вполне светскую жизнь. Однажды на танцах познакомился с симпатичной девушкой, проводил, назначил свидание.

Поехал на свидание рано и, чтобы скоротать время, пошёл в кино. Выйдя из кино, увидел двух девушек, и одна из них была очень красивая. Я бросился за ними («меня влекла моя судьбина») и познакомился. Итог – 5 декабря 1954 года мы пошли в ЗАГС. Свидетелями были Саша Кулешов и Костя Курочкин. После регистрации зашли в ресторан и скромно отметили наше бракосочетание. Настоящую свадьбу сыграли в Москве.

У нас не было ощущения, что это судьбоносный момент. Как-то всё было легкомысленно. И вот прошло уже 50 лет совместной семейной жизни. В этом году у нас золотая свадьба. Легкомыслие имеет серьёзные последствия. Женитьба заставила задуматься о перспективах своей службы, своей жизни. Язва моя зарубцевалась, я прошёл медицинскую комиссию, которая признала меня годным к корабельной службе, но на кораблях вакансии для артиллериста не было. Двигаться по командной линии в училище с 20 сутками домашнего ареста в личном деле очень трудно. И потом, разве это перспектива? Голова у меня работала и требовала дать ей возможность проявить себя.

Демобилизация. Всё начинаю с нуля

Однажды, на Невском я встретил Завгороднего. Он был в штатском. Оказалось, что он демобилизовался, и механизм демобилизации простой. Он просто подал рапорт на имя Главкома ВМС о демобилизации. Простота объясняется тем, что это было время первой хрущёвской массовой демобилизации в армии и на флоте (640 тысяч). Я посоветовался с новой семьёй и тоже написал рапорт на имя Главкома, вложил в конверт и отослал матери. Мать отнесла его дежурному на Козловский, и в августе пришёл приказ о моей демобилизации.

Хотя в Ленинграде была приличная жилплощадь, я решил ехать в Москву, к маме, в тёмную комнату площадью 9 квадратных метров. Почему я так решил, я не помню. Наверное, это то, что называют судьбой. Со мной поехала и молодая жена. Прибыли в Москву. Собрался совет родственников. Глава семьи, младший брат матери, сказал, что мой диплом не котируется, что надо кончать дневное отделение престижного института, а их, престижных, только три: – это МАИ, МВТУ и МЭИ.

Я одел офицерскую форму и пошёл в МАИ на приём к председателю экзаменационной комиссии, доктору, профессору. Сказал, что имею высшее образование, и хотел бы получить ещё одно в вашем институте. Лицо его засветилось добротой, и он сказал, что, естественно, я могу это сделать, но только на следующий год, поступив на первый курс и сдав экзамены на общих основаниях.

Следующим в списке было МВТУ. Снова я беседовал с председателем экзаменационной комиссии, доктором, профессором. Он тоже сказал, пожалуйста, а дальше спросил, на какой курс я хочу, на третий или второй? Если на третий, то досдавать примерно 20 экзаменов и зачётов, а если на второй, то всего 12. Я выбрал второй, так как 20 экзаменов и зачётов меня испугали.

Далее он перешёл к выбору специальности. Предложил факультет «Приборостроительный» и две группы на выбор, а именно ТМ (точные механизмы) и ГП (гироскопические приборы). Я выбрал ГП.

Итак, я стал студентом второго курса факультета «П», группы «ГП» МВТУ имени Баумана. Одна страна, одни законы, а в МАИ сдавать вступительные экзамены на первый курс, а в МВТУ предлагали на третий курс и без вступительных экзаменов.

Вновь грызу гранит наук

Началась учёба. В группе все были медалисты, кроме меня. Параллельно я ликвидировал долги. Сначала надо получить зачёты в мастерских. Первая мастерская была кузнечная, необходимо было выковать заготовку для шпинделя слесарных тисков. В напарники мне попал бывший курсант мореходки. В процессе работы мы по очереди были то кузнецом, то подмастерьем. Кузнец – это тот, кто щипцами поворачивает заготовку, а подмастерье бьёт молотом. Получился у нас не …, но что-то подобное. Когда мастер отвернулся, мы из кучи выбрали заготовку получше, и получили зачёт. И у напарника, и у меня это был первый зачёт. Напарник вынул четвертинку, мы зашли в мужской туалет и её распили, отметили приобщение к кузнечному ремеслу и первый зачёт.

Далее были литейные, сварочные, слесарные мастерские, начертательная геометрия и так далее. Кончился третий семестр, и подошла первая для меня экзаменационная сессия в МВТУ. Первым был экзамен по технологии металлов. Я просмотрел учебник и решил, что полтора дня для меня достаточно для подготовки. Но на следующий день приехал с Сахалина мой тесть, и мы пошли в ресторан «Прага».

Так был потерян день, оставленный мною для подготовки. На следующее утро тесть стонал, а я пил воду. От безысходности я стал читать учебник с конца. Экзамен был вечером. Принимали два профессора, молодой и старый. Я взял билет и понял, что двойка мне обеспечена. До сих пор помню его содержание. Это получение черновой меди, применение пластмасс и что-то о стекле. О меди я ничего не помнил, кроме рисунка, который изображал цилиндр, а рядом с ним человечка. С этим рисунком на экзаменационном листе я и пошёл сдавать экзамен.

Пошёл, конечно, к пожилому профессору. Тот посмотрел рисунок, удивился скудности материала и заявил, что это печь для получения рафинированной меди. Я сообразил, что если не круглая, значит прямоугольная, и стал медленно чертить что-то, состоящее из горизонтальных и вертикальных линий. Профессор взял у меня лист и начал дорисовывать. И тут алкогольная заторможенность меня покинула. Я вспомнил чертёж печи, нахально отобрал мой лист у профессора и начертил печь со всеми дополнительными устройствами.

Посмотрев оставшиеся вопросы, профессор сказал, что это чепуха и попросил меня рассказать о применении кожи в машиностроении. А этот раздел был в конце, который я прочёл перед уходом на экзамен. Память у меня была хорошая, и я ему выдал всё, вплоть до знаков препинания. На дополнительные вопросы ответил нормально. Экзаменатор встал, пожал мне руку, сказал, что давно не слышал такого ответа, и поставил мне пять. Вечером мы с тестем отметили это событие.

Учился я хорошо. Основным стимулом был мой возраст. Я в группе был старше всех, примерно года на четыре, и мне было стыдно что-то не знать, путаться в ответах, краснеть у доски на практических занятиях. Я засел за учебники, освоил основы и дальше пошло всё нормально. Я стал одним из лучших студентов в группе.

Воспоминания о студенческой практике

После окончания третьего курса у нас была технологическая практика в городе Бежица Брянской области на вагоностроительном заводе. Работали мы в литейном, кузнечном, механическом цехах. Самая тяжёлая работа была в литейном цехе на формовочном участке. Духота, дым, жара, запах горелой формовочной земли. С непривычки очень тяжело. А на этом участке работают в основном женщины.

После практики мы чуть ли не с поезда попали на Международный фестиваль молодёжи. Целыми днями я болтался на ВДНХ. Всё было интересно. Интересны были дискуссии с американцами, интересно смотреть негритянские танцы. Стоит на эстраде негр, другой негр бьёт в барабан. Первый негр в ритме барабана переступает с ноги на ногу. И всё. Публика визжит, женщины кричат, а негр не понимает, что вызывает такой бурный восторг, и поэтому выглядит растерянным.

На следующий год практика была в полку транспортной авиации. Самолётный парк состоял из бомбардировщиков ТУ-6, машин «цельнотянутых» с американских «летающих крепостей». Они использовались как транспортные самолёты, главным образом для десантных войск. Тематически практика была эксплуатационной, то есть мы изучали, как эксплуатировались интересующие нас приборы. В этот период в полку происходила замена Ту-6 на АН. Нас использовали для демонтажа оборудования со списанных самолётов.

Примерно в середине нашей практики было получено задание снять бензоподкачивающие насосы, которые находились в полости крыла. Так как там было темно, ребята попросили «переноску» (аккумулятор с лампочкой). Переноску притащили, а в это время лётчики стали сливать остатки бензина из бензобаков на землю. Мы указали на это заместителю главного инженера полка, но тот проигнорировал. Случилось то, что и должно было случиться. Бригада студентов собралась лезть в крыло. Потянули лампочку, проскочила искра, полыхнул бензин и начался пожар.

Хорошо, что ребята не успели залезть в крыло. Они выскочили, побежали по крылу, под которым ещё не горело, прыгнули с высоты примерно 2,5 метра. Горящий самолёт – это страшно. Потушить его невозможно. Я работал на соседнем самолёте. Когда увидел пожар, побежал к ящику, в котором должен был находиться огнетушитель, но его там не оказалось. Ящик для огнетушителя на стоянке следующего самолёта тоже оказался пустой. А дальше бежать было бесполезно.

Горело так, что огнетушители были бы как мёртвому припарки. Подключили брандспойт, но лили воду только на амортизаторы шасси. Если бы они рванули, то был бы эффект, как от небольшой бомбы. Когда пожар стал набирать силу, да ещё поднялся ветер, надо было отводить другие самолёты. Быстро отвести нельзя, так как было только одно АПУ (аккумуляторное пусковое устройство), установленное на машине. Стали разъезжаться, а аэродром грунтовый, поднялась пыль, видимость стала плохой. Рёв пожара, рёв двигателей, пыль, мат – это картина, которую не забудешь.

Последовала команда растащить по частям горящий самолёт. Гражданские шофёры отказались. И тут появился трактор, которым управлял молодой солдат. Он быстро растащил горящие части.

Было проведено дознание. То, что сгорел списанный самолёт, никого не волновало. Главная неприятность – это то, что сгорел он на стоянке. Виновным был признан заместитель главного инженера полка по электрооборудованию. Он получил неполное служебное соответствие. Получило взыскания всё командование полка.

«Круто я попал…»

Подошло окончание института. Оказалось, что из двух групп, я и ещё один товарищ, тянем на красный диплом. У нас в группе учились дочь и зять (второй кандидат на красный диплом) Николая Алексеевича Пилюгина. Николай Алексеевич в то время был начальником комплекса НИИ радиоприборов и радиосистем баллистических ракет и полигонов (НИИ-885), Главным конструктором автономных систем управления ракетами стратегического назначения, членом корреспондентом Академии наук СССР, Героем Социалистического труда, членом Совета главных конструкторов, учреждённого С.П. Королёвым. Ныне в любой литературе по истории космонавтики есть фотография, на которой сняты члены Совета: И.В. Бармин, Н.С. Рязанский, Н.А. Пилюгин, С.П. Королёв и В.И. Кузнецов.

Кто такой Пилюгин, я в то время не знал, так как тогда никаких публикаций о таких строго засекреченных руководителях не было. Ко всем этим должностям и званиям можно добавить ещё одну должность, очень важную для меня. Он был председателем экзаменационной комиссии нашей кафедры.

В 1958 году Николай Алексеевич принял решение начать разработку гиростабилизированной платформы на поплавковых гироскопах. Ему понадобились гироскописты, и он дал задание своему зятю, Духанину Юрию Алексеевичу, подобрать пять человек для работы у него. В эту пятёрку был включён и я. У меня были лучшие (в материальном плане) предложения. Я попытался переиграть, но на кафедре мне сказали, что возражать Председателю экзаменационной комиссии, члену-корреспонденту Академии Наук СССР, и прочее, и прочее, они не будут.

В октябре 1959 года нас направили на преддипломную практику и подготовку дипломных проектов, в соответствии с назначением, в НИИ-885 к Н.А. Пилюгину, в лабораторию Владимира Лаврентьевича Лапыгина. В дальнейшем Владимир Лаврентьевич стал заместителем Н.А. Пилюгина, а после его смерти стал Генеральным директором, Генеральным конструктором нашего предприятия. Он имел учёную степень доктора технических наук, был Героем Социалистического труда, лауреатом Ленинской премии, депутатом и председателем комитета по обороне и безопасности Верховного Совета СССР. А ещё он был инженером от бога. В моей судьбе он сыграл большую роль, сделал для меня много хорошего.

Итак, в марте 1960 года я защитил дипломный проект и получил диплом с отличием. В дипломе обозначена квалификация: инженер-механик, специальность – гироскопические приборы и устройства.

Владимир Лаврентьевич определил меня в теоретическую группу, которая была в составе его лаборатории. Задачи, стоящие перед группой – это вывод полных уравнений движения гироплатформы на поплавковых гироскопах с учётом всех факторов, влияющих на динамику платформы, а также выбор корректирующих контуров, обеспечивающих устойчивость и требуемые динамические характеристики гироплатформы. Пришлось сесть за литературу и углублять свои знания по теории автоматического регулирования.

Москва, 1960 год.

Молодой специалист, инженер Валерий Абрамов на испытательном сроке

В этой лаборатории был создан первый в СССР гиростабилизатор на поплавковых гироскопах. Он применён в системе управления (СУ) ракетного комплекса «Протон» и летает до сих пор. Был он установлен и на лунном орбитальном корабле.

В лаборатории В.Л. Лапыгина я проработал примерно два года. В это время начались перебои в поставках поплавковых гироскопов для разрабатываемого гиростабилизатора. Николай Алексеевич решил создать отдельную группу для разработки поплавковых гироскопов. В эту группу был переведён и я. Работа была интересная, но уже более практическая. Был создан исследовательский макет поплавкового гироскопа, проводились исследования элементов, писались протоколы и отчёты.

И вот, в разгаре такой интересной работы мне из военкомата приходит повестка, в которой сообщается, что меня командируют на флот на трёхмесячные сборы. Я обратился к начальнику группы с просьбой изыскать возможность освободить меня от сборов. Начальник пошёл к Николаю Алексеевичу, тот обещал это сделать. Было подготовлено письмо начальнику Генштаба, в котором сообщалось, что без Абрамова Валерия Александровича прервутся важные важнейшие работы, направленные на повышение обороноспособности страны. Письмо засекретили, законвертовали, дали сопровождающего с пистолетом, дали машину, и я поехал в Генеральный штаб. Приехал, повесил пальтишко рядом с шинелями генералов, отдал пакет дежурному и успокоился. Не мог же начальник Генерального штаба ослаблять обороноспособность страны.

Приходит вторая повестка, затем ещё одна, и, наконец, пришла повестка, в которой сообщается, что если я не явлюсь, меня приведут насильно. Снова пошли к Николаю Алексеевичу. Я молодой специалист, работа без меня бы не остановилась и поэтому заниматься мною такому занятому человеку, как Николай Алексеевич, противоестественно. Но он обещал, и обещания всегда выполнял. Он снова позвонил Начальнику Генерального штаба, тот сказал, что письмо, наверное, у его заместителя, генерала армии Иванова. Николай Алексеевич позвонил Иванову, представился, объяснил ситуацию.

Генерал армии Иванов попросил дать трубку мне и ехидным голосом задал мне вопрос:

– Как это вы, Валерий Александрович, окончив Подготовительное военно-морское училище, Высшее военно-морское училище, МВТУ имени Баумана, успели стать незаменимым специалистом? И, вообще, как вы ухитрились демобилизоваться?

Я сдуру ответил:

– Счастливая случайность, массовая демобилизация.

Тут генерал-полковник рассвирепел (его взбесили слова «счастливая случайность»), пообещал, что наденет на меня погоны, что я буду служить, как бобик. Я сунул трубку Николаю Алексеевичу, а он был хороший дипломат. Они быстро договорились, что мне сменят военно-учётную специальность. Больше мною военкомат не интересовался.

Через некоторое время поставки гироскопов наладились, группа была ликвидирована, и я вернулся в свою лабораторию, где стал заниматься динамикой гироплатформы.

Жизнь преподносит сюрпризы. Радость творчества

Поступил в аспирантуру. Основной мотив поступления в аспирантуру – за компанию. О диссертации я тогда не думал. У меня была группа в 10 человек, я был инженером 1 категории, и будущее казалось ясным и определённым. Однако в жизни всегда есть место для сюрпризов.

Мой начальник лаборатории, с которым у меня были очень хорошие отношения, поссорился с Пилюгиным, и Николай Алексеевич, не ставя никого в известность (сюрприз), перевёл меня и несколько моих сотрудников в теоретическое отделение, где мы стали заниматься тем же гиростабилизатором, но уже как динамическим звеном в тракте управления ракетой. Годом позже Николай Алексеевич принял решение начать разработку цифровой системы управления для подвижного ракетного комплекса «Темп-2с». Головным институтом был Московский институт теплотехники, в котором главным конструктором был А.Д. Надирадзе.

Всё было новым. Почти все приборы разрабатывали заново. Было принято решение, что бортовую вычислительную систему будет делать наша фирма. Пришлось снова учиться. Осваивал программирование для универсальных ЭВМ (М-20, затем М-220) и для бортовых ЦВМ. В процессе этой работы появилась перспективная тема диссертации.

История эта довольно забавна. Начальник отдела поручил мне разработать цифровую систему разворота гироплатформы. Для того, чтобы добиться требуемых точностных характеристик СУ, необходимо было калибровать чувствительные элементы гироплатформы (гироблоки, акселерометры) в процессе предстартовой подготовки. Для этого необходимо определённым образом ориентировать чувствительные элементы относительно ускорения силы тяжести и вектора скорости вращения Земли. Так как требования к длительности предстартовой подготовки были жёсткими, необходимо было разработать скоростную систему разворота рам гироплатформ. Эту задачу поручили мне.

Теория динамической устойчивости дискретных систем только зарождалась. Мы ходили на симпозиумы, знакомились со всем новым, что появлялось в печати. Замечательное было время. Я решил сделать систему не только быстродействующей, но и точной. В качестве чувствительного элемента был использован акселерометр. Но что я ни делал, обеспечить устойчивость такой системы я не мог.

Пришёл молодой специалист. Для создания режима конкуренции, ему дали ту же тему, но для другой оси гироплатформы. Отрабатывал он на макете (одноосный гиростабилизатор). Он поработал и получил устойчивую нормальную систему. На очередном производственном собрании, которые проводились ежемесячно, начальство сообщило, что опытный инженер Абрамов не может застабилизировать систему, а молодой талантливый специалист смог. Естественно, это меня задело. Я вывел полные уравнения движения и обнаружил, что существует динамическое звено, которое не позволяет сделать систему устойчивой, но постоянная времени этого звена зависит от ориентации акселерометра на гиростабилизаторе. Так вот на макете, на котором работал молодой специалист, эта постоянная времени равнялась нулю, то есть этого звена не было, а у меня постоянная времени имела значительную величину. Я придумал систему и быстродействующую, и точную, и она стала изюминкой моей диссертации.

Это было прекрасное время! Мы познавали радость творчества. Это звучит высокопарно, но это так. Сами собирали макет системы, используя старые усилители, преобразователи, датчики, сами составляли программы для управляющей ЦВМ, сами испытывали системы.

Романтика кончилась. Назначен начлабом

Далее меня, как специалиста по дискретным системам ориентации перевели в коллектив, который занимался аналоговыми системами ориентации. Пришлось обучать программированию, особенностям динамики цифровых систем управления. Повысили в должности. Я стал ведущим инженером, затем начальником лаборатории.

Потом был естественный переход от романтического периода отработки дискретных систем на моделях и макетах к промышленному освоению.

Нашей фирме была поручена крупномасштабная работа, а именно, – разработка системы управления для межконтинентальной баллистической ракеты УР-100 шахтного базирования. Головным предприятием было «Южмаш», которым руководил Михаил Кузьмич Янгель.

Нашей лаборатории была поручена разработка подрежима предстартовой подготовки (ПСП) гироплатформы, обеспечивающего довольно жёсткое время от команды «Пуск» до старта ракеты и высокие требования по точности измерения параметров акселерометров и гироблоков, существенно влияющих на точностные характеристики ракеты. Необходимо было обеспечить точные развороты рам гироплатформ с целью выставки осей чувствительности акселерометров и гироблоков в измерительные положения для измерения масштабов акселерометров и величин уходов гироблоков. Затем осуществить фильтрацию помех в трактах акселерометров и гироблоков, выставить на заданный азимут и в горизонт, измерить отклонения от заданных параметров и многое другое. И всё это за небольшой интервал времени.

Так как и приборы и программы были «сырые», приходилось затрачивать много труда, работать и спать прямо на стенде. К этому следует добавить ещё одно удовольствие. Через день проводились оперативки под руководством Николая Алексеевича Пилюгина или его заместителя, Лапыгина Владимира Лаврентьевича. Николай Алексеевич был жёсткий человек, а Владимир Лаврентьевич был ещё жёстче. Так что здоровья оперативки не прибавляли.

Командировка на космодром

Лётные испытания УР-100 проводились в 1972-1975 годах на полигоне Байконур. Первая поездка на полигон не забывается. Это было в сентябре 1973 года. Погода бала тёплая, ласковая. Не было изнуряющей жары, которая обычно бывает летом. С аэродрома меня доставили в представительство нашей фирмы в город Ленинск.

Ленинск – это столица космодрома. Из Ленинска мне предстояло ехать до гостиницы нашего предприятия, которая находилась в 45 км от города. Я ожидал машину, но в это время подъехала «Волга» с нашим руководителем испытаний. Он прихватил меня с собой. По дороге заехали на железнодорожную станцию, которая называлась Тюра-Там, взяли спиртное. Время работы этого магазина было с 9 утра до 5 ночи. Поехали дальше.

Сразу началась экзотика: – огромный, толстый казах на маленьком ослике, саксаул, иногда вдалеке были видны стада сайгаков. Въехали на небольшой пригорок. Наш руководитель остановил машину, достал бутылку, закуску и объявил, что на этом пригорке обычно выпивал Гагарин и что это – традиция. Естественно, я не нарушил традицию. Далее дорога проходила недалеко от стартового комплекса ракеты «Н-1», которая должна была доставить космонавтов на Луну. Ракета была очень красивая. Жалко, что проект был закрыт. После приезда началась обычная работа. Анализ результатов испытаний, совещания и так далее. Наконец, настал день пуска. Программы наши были «сыроваты», и я, конечно, побаивался.

Первый раз на полигоне был не один я, и мы, новички, договорились с шофёром машины, которая нас возила, чтобы он подвёз нас поближе к стартовой площадке. Очень хотелось посмотреть, как ракета выходит из шахты. По телевизору тогда такие пуски не показывали. Ракета вышла, но тут подул ветерок и стал сносить облако гептила (ракетное топливо, очень ядовитое) в нашу сторону. Мы моментально упаковались в машину, и началась гонка. Всё-таки краем облако нас задело. Никаких последствий от этого знакомства не было.

Наконец, «остепенился»

Полигонные испытания этой ракеты длились долго, так что ездить на полигон пришлось много раз. Естественно, что были и неудачи, причём очень серьёзные. Я был в отпуске. После отпуска пришёл на работу отдохнувший, загорелый, спросил у своего зама, всё ли нормально. Он ответил, что всё тихо, всё спокойно.

Только я сел за свой стол, как все телефоны, стоящие на столе, зазвонили. Все начальники требовали меня к себе. Из телефонных переговоров я уяснил, что на лётно-конструкторских испытаниях ракета, после выхода из шахты, взорвалась. Точнее, её из шахты вытолкнул ПАД (пороховой аккумулятор давления), но маршевый двигатель не запустился. Ракета упала и взорвалась.

Первичный анализ телеметрии показал, что наиболее вероятным виновником был наш отдел, точнее одна лаборатория отдела. «Разбор полётов» длился полтора месяца. Работала совместная комиссия ГУРВО и полигона, мы писали отчёты, справки, ставили эксперименты. Нашли причину, которая могла реализоваться с очень малой вероятностью. Позднее действительная причина была найдена. Мы получили по заслугам. Несмотря на это, после принятия этой ракеты на вооружение, я был награждён орденом Трудового Красного Знамени.

В самое горячее время меня вызвал Николай Алексеевич и поинтересовался степенью подготовки диссертации. Я сказал, что состояние больше плохое, чем хорошее. Николай Алексеевич помолчал, а затем сказал, что если я за полгода не сделаю диссертацию, то он не примет её к защите. Я жалобно спросил, а как же работа, на что он резонно заметил, что диссертация – это моё личное дело.

Угроза была серьёзная. Николай Алексеевич свои обещания выполнял. Поэтому мне пришлось найти внутренние резервы (я работал до 22 часов каждый день). В 1975 году я защитил кандидатскую диссертацию, а в 1976 году был назначен начальником лаборатории, в которой я раньше работал.

Здесь я с женой и мамой

«Паны дерутся, …»

В 1978 году при непосредственном руководстве Николая Алексеевича была развернута работа по созданию автономной системы прицеливания бортовой гироплатформы, то есть работа по проектированию самоориентирующейся гироплатформы. Николай Алексеевич, наверное, чувствовал, что это его последняя крупная работа, его лебединая песня. Каждый день проводились оперативки, каждый вечер Николай Алексеевич проводил на стенде. А человек он был не молодой и больной.

В это время испортились отношения между Николаем Алексеевичем и его замом, Лапыгиным Владимиром Лаврентьевичем. Лапыгин поручил нашему коллективу работу над альтернативным вариантом системы прицеливания. Я оказался между молотом и наковальней. Это было не легко.

Мне запомнился следующий забавный эпизод. Иду я по нашей территории домой. Меня догоняет ЗИМ Николая Алексеевича, и он командует: – «Залезай». Я залез. Он спросил, где я живу. Я жил недалеко, и он сказал, что подвезёт меня. По дороге он стал убеждать меня, что вариант, над которым мы работали, хуже и заниматься им не стоит. Я ответил, что он может и хуже, но определенные достоинства у него есть. Николай Алексеевич помолчал, затем скомандовал шоферу: – «Останови», а мне: – «Вылезай». Я вылез. Так мне и не удалось подъехать к дому на ЗИМе.

В это время разворачивались широкомасштабные работы по созданию ракет средней дальности, стартующих с подвижной пусковой установки. Головным разработчиком был Московский Институт Теплотехники (МИТ). Испытания этих ракет проводились на полигоне Капустин Яр («Капьяр»).

В 1982 году, после сдачи этой ракеты на вооружение, состоялось награждение. Я был награждён орденом «Знак почёта». О том, какое значение имела эта система для государства, говорит то, что вручение наград происходило в Георгиевском зале Кремлёвского дворца. Перед награждением нам устроили экскурсию по Кремлю. Награды вручал сам председатель ВПК при Совете Министров СССР Смирнов. Проводимое им вручение наград было высшим пилотажем. Он так проникновенно говорил и благодарил при вручении награды, что создавалось впечатление, что эти слова идут от сердца.

Ракеты средней дальности были очень грозным оружием, обладающим прекрасными точностными и эксплуатационными характеристиками, высокой надёжностью. При уничтожении этих ракет по договору СНВ-2 (а их уничтожали пусками) не было ни одного отказа. У меня есть значок, который был выпущен в ознаменование 100 безаварийных пусков.

В августе 1982 года умер Николай Алексеевич. Ему было 74 года. Он был личностью. Фирма лишилась яркого и талантливого руководителя.

Тема «Буран»

В 1982 году меня назначили начальником отдела. В этой должности я проработал 20 лет. Состав лабораторий менялся, но количество сотрудников до перестройки оставалось примерно постоянным: 90 ¸ 100 человек. Через год после смерти Николая Алексеевича Генеральным директором и Генеральным Конструктором был назначен Владимир Лаврентьевич Лапыгин.

Очень интересной работой, в которой принимал участие коллектив нашего отдела, была работа по теме «Буран». Объём работ был очень большой, а сроки, как всегда, сжатые. Приходилось работать и вечерами, и в выходные дни.

Испытания самого самолёта происходили на аэродроме Лётно-испытательного института (ЛИИ) в подмосковном городе Жуковском. Когда я первый раз увидел «Буран», то первое слово, которое пришло на ум, было «сундук». В нём не было красоты и изящества, а была некоторая тяжеловесность. Мы воспользовались предоставленной возможностью, и пошли бродить по аэродрому, хотя это и запрещалось. Неофициально этот аэродром был историей конструкторских решений, конструкторских поисков. Я видел самолёт, похожий на стрекозу, варианты самолётов для палубной авиации, видел самолёт, изготовленный для шаха Ирана. Шах умер, а самолёт остался на стоянке. Был там и ТУ-144, и много, много других нормальных и экзотических самолётов.

В сентябре 1988 года меня послали на полигон «Байконур». Когда я оказался в огромном монтажно-испытательном комплексе (МИКе), то увидел там уже состыкованные ракету-носитель «Энергия» и самолёт «Буран». МИК скрадывал размеры этой связки, и «Буран» уже казался небольшим и изящным. Я присутствовал при вывозе этой системы на стартовую позицию. Погода была прекрасная, народу собралось много, и даже суслики вылезли из нор. Связка стояла вертикально на платформе и медленно двигалась по рельсам к стартовой позиции.

Пуск был назначен на 29 октября 1988 года. В это время я уже был в Москве и при пуске находился в Центре управления полётом (ЦУПе), который находится в городе Королёве (бывшие Подлипки). По телевизору часто показывают операторный зал с огромным экраном. На этот экран выводится информация о прохождении этапов предстартовой подготовки, траектория полёта космического аппарата и так далее. Руководителем работы операторов был космонавт Рюмин.

Есть там и малый зал с экраном, меньшим, чем в главном зале. В этом зале сидели «болельщики», а именно – космонавты, главные конструкторы и другие важные персоны. Так как предстартовая подготовка была длительная, мы заходили в этот зал и наблюдали этих людей не на экране телевизоров, а в непосредственной близости. На экранах телевизоров они выглядели лучше.

В этот раз пуск не состоялся. На последних секундах предстартовой подготовки прошёл сбой из-за прибора прицеливания (разработка КБ завода «Арсенал», город Киев). Пуск состоялся 15 ноября 1988 года. Когда самолёт совершил такую красивую посадку, началось всеобщее ликование – поздравления, поцелуи, слёзы. Чтобы не искушать судьбу, мы не взяли с собой ни спиртное, ни закуску. Но один из нас, не суеверный, захватил с собой четвертинку и кусок колбасы. Эту «малость» мы и распили под шикарной лестницей ЦУПа. После наша команда поехала ко мне поправить нервную систему.

Морской старт

Далее были «Тополь-М» шахтного и подвижного базирования и другие проекты.

Подводный старт баллистической ракеты с атомного подводного крейсера стратегического назначения

Из них хочется выделить работу по созданию ракетного космического комплекса морского базирования. Эта тема у нас называется «Морской старт», а на Западе «Sea Launch». Это детище международного объединения, в которое входят: Российская ракетно-космическая корпорация (РКК) «Энергия», корпорация «Боинг» (США), фирма «Кварнер» (Норвегия), ГКБ «Южное» и ПО «Южмашзавод» (Украина). К сожалению, среди учредителей моей фирмы нет.

Мы разработали систему управления ракетой для этого комплекса. Особенность этой системы управления – самоориентирующаяся гироплатформа. Или, иначе, мы разработали автономную систему прицеливания ракеты. Без такой системы невозможно осуществить запуск с морской платформы, то есть невозможно было бы реализовать проект «Sea Launch».

Эта система управления была применена для ракет – носителей «Зенит», разгонных блоков «РБ-SL», «Фрегат» и других.

Ни орденов, ни премий, ни других благ за эту разработку не получили. Ну вот, о технике хватит.

Резюме

Иногда, при соответствующем настроении, у меня возникает желание просмотреть прожитую жизнь, остановиться на ключевых моментах и подумать, а что было бы, если бы поступил иначе, то есть проиграть несостоявшиеся варианты. И всегда получается, что было бы только хуже. Следовательно, мне повезло, и жизнь сложилась неплохо.

Сейчас мне 72 года. После 70 лет я ушёл с должности начальника отдела. Сейчас я ведущий научный сотрудник. У меня хорошие сын, невестка, внучка. Есть у меня машина, дача, хорошая квартира, гараж.

С женой на даче

Бродят мысли, что пора «завязывать» с работой, но решиться на это трудно. Ведь рабочий коллектив – это вторая семья. Здесь у меня друзья, товарищи, интересная работа.

И всё же иногда охватывает тоска по нашей курсантской молодости. И вспоминаются слова песни: – «Мы там ещё не взрослые, мы там ещё не взрослые, так хочется, так хочется туда….».

Москва

2005 год