Вторая часть воспоминаний Кости Селигерского начинается с описания начала службы на ПЛ  Б-4 и периода его становления как офицера-подводника, командира БЧ-2-3 и вахтенного офицера подводной лодки 613 проекта Подводных Сил Северного флота.

Далее он рассказывает, что избрал для себя продвижение службы по линии минно-торпедной специальности. Он стал флагманским минёром бригады подводных лодок, а затем помощником флагманского специалиста минно-торпедного направления 4-й эскадры подводных лодок Северного флота.

На этом служебном пути он преодолел множество трудностей и препятствий, о которых пишет не предвзято, но критически, наглядно показывая, до чего же сложна служба офицера-подводника.

Много внимания он уделяет вопросам взаимоотношений начальников и подчинённых, приводит примеры глупости и самодурства некоторых руководителей.

Костя очень правдиво рассказывает также о проблемах жилья и неустроенности быта семей офицеров-подводников, о частых переездах с места на место, о постоянных поисках хоть какого-нибудь жилища для жены и детей. Часто безысходность заставляла жить отдельно от семьи. Многие стесняются об этом писать, воспитанные «стойко преодолевать тяготы военной службы», но ведь офицеры должны не только служить, но и жить, как люди, утверждает Костя.

На вопросы бытия подводников обращает внимание автор.

Константин Селигерский

И было время, и была служба…

Заметки старого подводника

Продолжение

Служу на подводной лодке Северного флота

    21 августа 1953 года мы выпустились досрочно, то есть без стажировки, точнее, нас произвели в лейтенанты корабельной службы и выпустили в белый свет. Выдали небольшие деньжата из расчёта офицерского оклада и звания, командировочное предписание прибыть 3 сентября в отдел кадров в распоряжение Командующего Северным флотом.

Два-три дня на сборы в дорогу. Нужно было обзавестись чемоданами, приобрести кое-что из нательного белья, полотенца, носовые платки и тому подобное, – всё, что необходимо в быту, но вещевым довольствием не предусматривалось.

У меня оказалось много книг – целая библиотека художественной литературы, кое-какие учебники. В частности, три тома Лузина по высшей математике, потому что мне очень хотелось постичь все её разделы, которые нашей учебной программой не предусматривались. Несколько книг по музыке и искусству, небольшая коллекция художественных открыток, маленькая подборка грампластинок с записями классической музыки, а также конспекты по ОМЛ и другим политическим дисциплинам. Конспектов оказалось так много, и были они настолько тяжёлыми, что мысль взять их на флот пришлось отбросить, но и просто выбросить их мне не хотелось, – уж очень много труда было в них вложено.

      Тогда в голову пришла иная мысль. Я их собрал, перевязал и отвёз в Петродворец на квартиру брата. Брат и его жена были в отъезде, и я не нашёл места в их малюсенькой комнатке, где можно было бы пристроить плоды своего труда. Тогда я решил сжечь их, но с пользой, – нагрел ими воду в колонке и хорошо помылся в ванне. Был очень доволен своей «находкой». Однако на флоте не раз пришлось пожалеть об этом, так как долгое время был «политгрупповодом», и конспекты очень бы пригодились. Книгу «Краткий курс ВКП (б)» я всё же взял с собой, поскольку считал её, очень толковой и доступной простому большинству, и от этого не отрёкся, несмотря на все последующие нападки на неё.

           Должен заметить, что библиотечка досталась мне отнюдь не легко и просто. За годы обучения в училище я сумел-таки из скудного курсантского жалования (плюс «дотации» семьи, минус подписка на государственный заём почти на тысячу процентов!) выкроить кое-какие крохи, чтобы подписаться, например, на полные собрания сочинений А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, купить ноты и другие интересовавшие меня книги. Сейчас думаю, был ли хотя бы ещё один такой курсант? Наверное, нет.

По дороге на Северный флот сумел на двое суток заглянуть домой в Мончегорск к матери. Там я оставил на хранение библиотеку, а с двумя тяжеленными чемоданами в назначенный предписанием срок прибыл в Североморск, доложился, устроился в военной гостинице. Оказалось, что прибыло ещё десять наших выпускников.

На следующий день нас пригласил к себе в кабинет Командующий Северным флотом адмирал Чабаненко, в прошлом подводник. С каждым из нас он за руку не здоровался, однако каждый из нас по очереди, сделав шаг вперёд (хотя мы стояли не в строю), представлялся:

– Лейтенант Селигерский. Назначен командиром торпедной группы подводной лодки Буки-4.

         Найдя для каждого из нас несколько одобрительных слов и внимательно каждому посмотрев в глаза, комфлота кратко побеседовал с нами, остановился на ситуации в стране, положении на флоте и на подводных лодках. Сделав несколько наставлений, поставил главную задачу, выразил надежду на наше быстрое и успешное становление и ту большую пользу для флота, которую мы принесём своей безупречной службой, отличной дисциплиной и полученными в училище знаниями, пожелал успехов.

        В то время все подводные лодки базировались в Полярном, бывшем посёлке Александровском, что на западном берегу недалеко от выхода из Кольского залива, в Екатерининской гавани. Дивизией подводных лодок командовал вице-адмирал Поликарпов. Командиром 161-й бригады, в которую я попал, был капитан первого ранга Ямщиков, а начальником штаба бригады – капитан второго ранга Е. Горожанкин.

Когда я прибыл в Полярный, оказалось, что моей лодки Б-4 в базе нет. Мне сказали, что она, мол, в море и вот-вот должна возвратиться. Как потом выяснилось, она была не в море, а в отработке курсовой задачи № 1 на якорной стоянке в Оленьей губе после длительного текущего ремонта на заводе в Росте под Мурманском.

И вот я на причале, где отшвартована моя подводная лодка, и не какая-нибудь, а знаменитая К-21, ныне Б-4. Так как до этой поры мне никогда ещё не приходилось бывать на подводной лодке, я не знал, как же войти в неё. В нерешительности постоял на причале, наблюдая, как же всё-таки в неё входят. Оказалось, что одни входят через какую-то дверь в ограждении рубки прямо с палубы, другие поднимаются по скоб-трапу на самый верх, там «перемахивают» через борт ограждения и исчезают.

Поскольку я был не в спецодежде, а в новеньком, купленном за свой счёт плащ-пальто с белым шёлковым шарфом, я выбрал второй путь и оказался на ходовом мостике, где был открыт и застопорен верхний рубочный люк. Посмотрел вниз и ужаснулся, – высота была преогромная, в три этажа (лодка-то большая, океанская).

Тут мне пришёл на память один анекдот (или же это была сущая правда?), рассказанный ещё в училище преподавателем про одного из вновь назначенных на подводную лодку замполитов, который тоже не знал, как войти внутрь подлодки. Это было замечено одним из матросов, который, поняв в чём дело, лихо «сиганул» в люк вниз головой, держась руками за поручни трапа. Так вот замполит, чтобы не ударить в грязь лицом, пытался спуститься тем же способом, что и лихой матрос. Однако к такому трюку подготовлен он не был, свалился и опозорился.

Потихоньку спустился я вниз ногами, руками держась за поручни. Этот способ оказался правильным, за исключением одной детали – спускаться надо было очень быстро, скользя на руках и только изредка касаясь трапа ногами. Так я оказался в центральном посту подлодки. Мне представился вахтенный ЦП, спросив: «Кому и как доложить о вашем прибытии». Конечно, командиру подлодки. По переговорной трубе (иных средств связи на старых подводных лодках не было) вахтенный доложил обо мне командиру, и мне было разрешено проследовать во второй отсек.

Доложился, как положено, командиру – Николаю Михайловичу Юрину, капитану 3 ранга, уже далеко не молодому, а скорей пожилому человеку. Моему прибытию он был рад (не персоналии, а фигуре), сразу заявил мне, что должность командира БЧ-2-3 вакантная, и мне придётся исполнять его обязанности. «Вручил» меня старшине команды торпедистов мичману Леониду Гончарову, славившемуся на бригаде своими знаниями и бывшему тогда парторгом корабля. Он быстренько ввёл меня в курс дел, очень помог в ознакомлении с вооружением (мы ведь успели в училище познакомиться только с новыми образцами) и личным составом.

Мне была предоставлена отдельная каюта с диваном и даже столиком. По своим размерам она значительно превосходила единственную на подводной лодке 613 проекта каюту командира. А на берегу я получил койку в «каюте». Так называли комнату офицерского состава, где разместились офицеры двух подводных лодок: Б-4 и Б-6.

Выяснилась одна характерная деталь, а именно: на нашу подводную лодку несколькими днями ранее меня прибыл на должность младшего штурмана (командира рулевой группы) наш же выпускник Саша Гаврильченко. Оказывается, некоторые наши выпускники, не теряя зря времени, прямым ходом отправились на флот в надежде опередить остальных и получить лучшее назначение. Я же уже тогда на такую жертву был не способен, а о карьере не то чтобы не думал, просто не помышлял. С Сашей Гаврильченко особо коротких взаимоотношений и дружбы у нас не было, сохранились просто приятельские. Вскоре Саша был назначен на новостроящуюся подлодку.

Крейсерская подводная лодка швартуется в Полярном.

На такой ПЛ, знаменитой К-21, я начал офицерскую службу

На меня была возложена задача: во-первых, подготовить БЧ-2-3 к сдаче курсовой задачи № 1, а во-вторых, в кратчайший срок (по норме отводилось два месяца) подготовиться и «сдать на самостоятельное управление боевой частью». Это предполагало изучить устройство корабля (I и VII отсеки досконально), организацию службы, боевое расписание. Зачёт по устройству подводной лодки сначала нужно было сдать командиру БЧ-5, а по его докладу о готовности – флагманскому инженер-механику. Механиком на подводной лодке был Лев Борисович Митрейкин, не простой, но в целом, компанейский человек. Жил он с семьёй на квартире и частенько приглашал нас, молодёжь, к себе в гости.

Штурманом подводной лодки был выпускник нашего училища годом раньше Саша Винокуров, сталинский стипендиат, с отличием окончивший училище. Поскольку должности старпома и помощника командира были вакантны, он исполнял эти обязанности и был, таким образом, нашим начальником. Месяца через два и Винокуров убыл на новостроящуюся лодку.

Доктором на подводной лодке был лейтенант медицинской службы Андрей Григорьевич Божко, о нём речь пойдёт позже.

Начались трудовые будни. Вскоре Б-4 сдала задачу № 1 и должна была начать плавать в море, принять на борт боезапас. Но тут пришёл приказ, по которому наша лодка должна была, используя свою энергетическую систему, заряжать аккумуляторные батареи плавающих подводных лодок новых проектов при нахождении в базе, чтобы сэкономить моторесурс их собственный дизелей, ибо береговая зарядовая станция потребности всех подводных лодок удовлетворить не могла.

Я был назначен руководителем группы политзанятий с матросами и старшинами по четвёртому и пятому годам службы. Изучали «Краткий курс…». В октябре на подводную лодку был назначен заместителем командира по политчасти капитан 3 ранга Серин Кузьма Терентьевич. Он прибыл из сухопутных войск в армейском зелёном обмундировании после окончания Военно-политической академии в Москве. Человек он был простой, умный и душевный. Уже через месяц получил «народное» признание и звание «комиссара».

Кузьма Терентьевич был одним из немногих настоящих политработников, встречавшихся мне на протяжении всей службы. В короткое время он заслужил уважение, как офицерского, так рядового и старшинского состава. Он знал нужды простого человека и был их активным защитником. Не кичился, не зазнавался, не зарывался, но и спуска разгильдяям не давал. Ко мне он относился, как мне казалось, весьма благосклонно, особенно после того, как трижды подряд проинспектировал политзанятия, которые я проводил.

Впоследствии наши служебные пути, естественно, разошлись. Кузьма Терентьевич быстро пошёл на повышение и вскоре был переведён в Москву. Уже в конце моей службы, осенью 1974 года, мы снова встретились как хорошие старые знакомые, когда он прибыл в Севастополь в составе комиссии Генерального Штаба ВС СССР в звании вице-адмирала для инспектирования 153-й бригады подводных лодок.

В конце ноября 1953 года мне удалось сдать все положенные по «обходному листу» зачёты на самостоятельное управление боевой частью. Особую трудность для всех сдающих представляли зачёты по устройству подводной лодки и борьбе за живучесть. Говорили, что флагманский механик 161-й бригады, инженер-капитан второго ранга Эрдман, просто зверствует, сдавали только с третьего-четвёртого захода.

Мне и тут повезло, так как он задал три-четыре вопроса, на которые я ответил бойко и правильно, нарисовав какие-то схемы. Возможно, произошло это ещё и потому, что пресловутая тетрадь офицера-подводника по устройству подводной лодки была мною довольно аккуратно, правильно и добросовестно заполнена. Так я, получив допуск, стал привлекаться к дежурству по кораблю и к дежурству по бригаде (очень хлопотливое и ответственное). Дежурство по подводной лодке было не особенно сложным. Два-три раза за ночь нужно было проверять, как несут вахты старшины и матросы, а также провести не менее одного внезапного учения по борьбе за живучесть со всем личным составом вахты.

Ночью несение вахты и дежурства проверял также дежурный по живучести – подготовленный офицер из числа командиров БЧ-5 подводных лодок бригады. Он тоже, как правило, давал внезапные вводные и проверял, как они исполнялись. В общем, ночь была весёлая, не до сна. Осенью-зимой на подводной лодке было холодно, так как пар с берега по разным причинам не поступал в достаточном количестве. То шланги рвались, то где-то что-то «размораживалось» и так далее. Одеваться же тепло было просто нельзя, поскольку нужно было много и быстро двигаться, особенно во время проверок, а тёплая одежда стесняла движения.

Полярный, 25 октября 1953 года.

Часть экипажа Краснознамённой ПЛ Б-4. Слева направо.

Стоят: командир торпедной группы лейтенант Селигерский, матрос Кондаков, главный старшина Прохоров, матрос Борисов, ?, командир ПЛ капитан 2 ранга Юрьев, матросы Алексеев, Васильев, Акользин, командир рулевой группы лейтенант Гаврильченко, матрос Галиев. Сидят: матрос ?, старшина 1 статьи Курдин, матросы ?, ?

         Как только Винокуров убыл на новостроящуюся лодку, командир подводной лодки дал мне новое поручение – вести книгу приказов по кораблю. Вручил мне книгу и сказал:

– Посмотри, как раньше это делалось, и валяй.

     Я посмотрел и ужаснулся: приказы писались корявым канцелярским языком, подчас допускались синтаксические ошибки, позволявшие двусмысленно интерпретировать содержание. Особо убогими выглядели так называемые поздравительные приказы, написанные по случаю государственных праздников и зачитывавшиеся перед строем. По-видимому, умница Винокуров перепоручал ведение книги приказов одному из сверхсрачников. О своих впечатлениях доложил Н.М. Юрьеву, а он выразил недовольство: вот, мол, ещё один литературный критик нашёлся. А затем сказал:

– Пиши, как знаешь, но на черновике и показывай мне.

         Как раз это было перед октябрьскими праздниками. Я быстренько сочинил праздничный приказ: сначала общая часть (историческое значение), затем несколько слов о наших конкретных задачах, несколько фраз напутственно-патриотического содержания, поздравление с праздником и поощрение. Когда я показал черновик командиру, он, прочитав, сказал:

– Ну, ты даёшь! Больше черновики мне не показывай, валяй прямо на чистовую.

      Так я получил дополнительную нагрузку, которую обычно выполнял помощник командира. Вместе с книгой приказов я получил на хранение гербовую печать воинской части, так как часто приходилось заверять подписанные командиром выписки из приказов. Приказы писались ежедневно с объявлением суточного наряда на дежурство и вахты и должны были строго соответствовать хронологии корабельной жизни.

Полярный, 25 октября 1953 года.

Встреча с Юрой Квятковским

Занятия по специальности с торпедистами (четыре часа по вторникам плюс два часа в вечернее время на следующий день с теми, кто на основном занятии отсутствовал), тренировки на боевых постах (их проводил старшина команды под моим контролем), участие в семинарах и на инструктажах по проведению политзанятий, бесконечные дежурства и так называемые «обеспечения» – с командой от подъёма до отбоя, – так мерно протекала повседневная жизнь. Эти мероприятия периодически дополнялись строевыми и комсомольскими собраниями. Беспартийные офицеры должны были ещё присутствовать на открытых партийных собраниях подлодки. Кроме того, эпизодически проводились смотры личного состава и осмотры материальной части подводной лодки, жилых помещений, общие построения личного состава бригады, строевые прогулки и многие другие мероприятия.

Первый отпуск и женитьба

Незаметно подкатил конец декабря 1953 года. Мне было предложено взять отпуск за 1953 год. Я, разумеется, отказываться и сопротивляться не стал. Получив целых 45 суток отпуска плюс время на дорогу, офицерское жалование за два месяца и огромную компенсацию за продпаёк, я отправился в Ленинград. По пути заехал домой в Мончегорск. У меня хватило ума часть денег оставить у мамы. Потом она говорила, что сразу поняла, в чём дело.

А дело было в том, что мы с Тоней решили пожениться и в середине января подали заявление в загс. Через неделю – регистрация и свадьба (тогда был установлен именно такой срок). Я разъезжал из одного конца города в другой с приглашением родственников и друзей на свадьбу (телефонов почти ни у кого не было). По привычке пользовался трамваем, а было очень холодно, морозы как никогда, до 25 градусов Цельсия. Одет был во флотскую шинель (правда, я успел пошить каракулевый воротник – для ношения вне строя). На ногах – флотские «корочки» с простым и вигоневым носками. Промерзал до мозга костей, особенно страдали ноги. Я заболел тяжелейшей ангиной и был на десять дней уложен в постель.

Останавливался в семье Бочаровых и доставил им немало хлопот. Тоня была вынуждена разъезжать по родственникам и друзьям, давать отбой, переносить свадьбу на неделю. После регистрации состоялась свадьба в помещении столовой университета, так как приглашённых оказалось человек сто. Тогда это стоило не очень дорого, мне это было по карману. Я ещё не совсем выздоровел, была температурка, а главное – я чувствовал себя каким-то отрешённым, как будто в каком-то ином мире, ничего не воспринимал. На что был похож этот жених – не знаю, а что было – не помню. Знаю только, что очень много танцевали. Зал был просторный, красивый и чистый.

После свадьбы Тоня отправилась к себе в общежитие, а я – к Бочаровым. Не хватило ума снять номер в гостинице, но да ведь, всё было впервые, своего опыта не было, никто не подсказал, да и не принято тогда это было – снимать номер в гостинице молодожёнам.

Ленинград 31 января 1954 года. Снимок после свадьбы

На второй день мы поездом отправились в Мончегорск к родителям. Нас ждали тремя днями раньше. Чтобы не огорчать родных известием о своей болезни, я из Ленинграда дал телеграмму о задержке, не упоминая о болезни, но поздновато. Поэтому мама и родные встретили нас довольно сурово, упомянув, что время детских игр закончилось. К нашему предполагавшемуся приезду были подготовлены продукты, которые, дескать, можно считать пропавшими. Когда же я объяснил, в чём дело, мне сначала не поверили. Но всё обошлось, и ещё раз сыграли свадьбу. Были только родные и близкие. Пролетело несколько дней, у меня закончился отпуск, а у Тони каникулы, и мы разъехались в противоположных направлениях, так как Тоне необходимо было закончить университет.

Прелести службы на не плавающей ПЛ

Прибыв в Полярный, я узнал, что приказом Командующего Северного Флота назначен на должность командира БЧ-2-3. Ничего особенно это дело не меняло, денежное содержание повысилось с 1100 до 1300 рублей; кроме того, командиру БЧ-2-3 полагалась дополнительная плата – 300 рублей на денщика («на Дуньку»). Эти деньги особенно хороши были тем, что с них не брали ни налоги, ни взносы, то есть были «чистенькими».

Полярный 2 мая 1954 года. Так мы празднуем Первомай:

– шлюпочные тренировки в Екатерининской гавани

Поскольку мне нужно было жильё, в моё подчинение было выделено несколько матросов, которых я ежедневно водил на строительство небольшого двухэтажного дома.

Дом строился так называемым «хозяйственным способом». Мои матросы делали всё, что им предписывал строитель. В мою же задачу входило «пасти» их, следить, чтобы никуда не отлучались, своевременно и организованно прибывали на работу утром и убывали вечером. На лодку теперь я ходил редко, все бразды правления вновь передал мичману Гончарову. Так прошло несколько месяцев, к концу июня строительство дома было закончено. Мне выделили большую комнату в двухкомнатной квартире на первом этаже. Такие комнаты выделялись, как правило, только командирам подводных лодок и флагманским специалистам.

Полярный 13 мая 1954 года.

Министр Обороны Н.А. Булганин выступает перед народом с трапа плавбазы «Печора», а народ с надеждой слушает…

Мои однокашники и ещё кое-кто, ранее подсмеивавшиеся надо мной и моей службой прораба, поразинули рты. К этому времени Тоня закончила университет и прибыла ко мне.

Полярный 20 июня 1954 года. Часть экипажа Краснознамённой ПЛ Б-4. Слева направо: «доктор» лейтенант Божко, командир торпедной группы лейтенант Селигерский, старшина команды торпедистов мичман Гончаров, старшина 2 статьи Бахов, старшина 2 статьи из БЧ-5, главный старшина из БЧ-5, боцман главный старшина Прохоров, командир электро-механической группы лейтенант ?

С 28 июля мне дали отпуск, и по рекомендации торпедиста Тендитного мы отбыли в его семью на Украине в город Шепетовка на родину Николая Островского. По пути заехали к маме в Полново, где пробыли неделю.

В августе 1954 года Тоня устроилась на работу в Полярном в райком комсомола, так как мест в школе для учителя истории не было.

Ежедневно Тоне приходилось «форсировать» Чёртов мост, чтобы попасть на работу в Старый Полярный. Мост типа виадук, перекинутый (давным-давно) через ущелье, собран из деревянных конструкций, был очень ветхим, совершенно не освещён. В любое время года, в любую погоду, всегда в ущелье дул сильный, холодный ветер, так что от его порывов мост ходил ходуном и скрипел. Ограждающие перила часто ломались и были случаи падения людей. Поговаривали, что на мосту были нападения на женщин с целью грабежа.

В зимнюю пургу, во время снежных зарядов, приходилось особенно туго – мост был довольно протяжённым и разноуровневым, снег со ступенек сдувался только ветром, ходить было скользко и опасно. По совокупности свойств он и был окрещён «Чёртовым». Странно, что никого из городских властей и военных начальников эти обстоятельства не беспокоили. Так мы прожили целый год. Тоня часто ездила в командировки на катерах в отдалённые точки и селения. По молодости одевалась легко, обычно без специального утепления, и очень мёрзла. А я мёрз на дежурствах на подлодке.

К нам на подводную лодку назначили молодого командира торпедной группы лейтенанта Челомбитского. Мне была поставлена задача – ввести его в службу, то есть помочь ему быстро сдать зачёты на самостоятельное управление.

Полярный, 20 июня 1954 года. Часть экипажа Краснознаменной ПЛ Б-4

Зимой 1954 года на нашей подводной лодке ночью во время пуска одного из дизелей для обеспечения зарядки аккумуляторной батареи другой лодки произошёл взрыв – подрыв крышки цилиндра с последующим пожаром в отсеке. Пожар был быстро потушен, гибели людей не было. По какой причине произошёл взрыв – не помню. Однако вид отсека после аварии запомнился навсегда – все поверхности были покрыты слоем копоти, а запах гари оставался несколько месяцев. С тех пор, когда мне нужно было пройти дизельный отсек на всех других подводных лодках, чтобы попасть в седьмой, я всегда старался форсировать его как можно быстрей, каждый раз вспоминая пятый отсек на Б-4.

Во время службы на не плавающей Б-4 меня неоднократно привлекали для обеспечения выходов в море других подводных лодок нашей бригады. Сначала в качестве командира седьмого отсека, где был расписан по боевой тревоге командир торпедной группы, а затем в качестве вахтенного офицера. В связи с этим вспоминается курьёзный случай. Как всегда, мой выход в море на подводной лодке Б-5, где командиром был замечательный человек, любимец не только своего экипажа, но всей бригады, капитан 2 ранга Греков, был срочным и неожиданным, и я прибыл в повседневной флотской одежде, в шинели и в туфлях-полуботинках.

В те годы все офицеры носили галоши, а по прибытии с улицы снимали их в каком-нибудь одном обусловленном месте (в кают-компании, например, под вешалкой, где были сделаны специальные для них секции). Обувь, таким образом, всегда была сухой и чистой, да и ногам теплее. На лодках настил палубы (паёлы) смазывался соляром, отчего даже кожаные подошвы быстро «сгорали». Резина тоже раскисала, но галоши стоили копейки, их всегда можно было заменить на новые, тем самым сохранялись туфли.

Так вот и я пришёл на Б-5 в галошах. Ходовые мостики на «катюшах» были довольно просторными, с многочисленными закутками. Ночью, когда я, будучи вахтенным офицером, ходил по мостику, где-то в одном из закутков застряла одна моя галоша, что я сразу-то и не заметил. Командир подводной лодки, увидев, что я в одной галоше, говорит:

– А что это ты вторую-то забыл надеть что ли?

Отвечаю смущённо:

– Нет, товарищ командир, не забыл, а вот ночью где-то потерял и не заметил.

А он мне:

– Ты знаешь, с месяц назад у нас доктор тоже потерял одну галошу, а старпом и говорит ему, брось, дескать, и вторую, на что она тебе теперь?

Доктор взял и выбросил вторую за борт. А когда пришли в базу, во время приборки обнаружили докторскую потерю, но было уже поздно, и её пришлось тоже выбросить.

Я выслушал этот анекдот, как мне показалось, но вторую галошу завернул в газету и положил в свой походный чемоданчик. На следующий день я пошёл и купил новые галоши, а тут приходит торпедист с Б-5 и спрашивает:

– Это не Вы у нас на подводной лодке потеряли галошу? Вот она.

Так я стал счастливым обладателем двух пар новых галош.

Кстати, о походных чемоданчиках. Каждый офицер должен был быть, как пионер, всегда готовым к немедленному выходу в море на подлодке. Необходимые вещи, как-то полотенце, мыло, бритва, трусы, носки, «записная книжка офицера» и ещё кое-что постоянно хранились в офицерской береговой каюте, уложенными в модные в те годы «балетки». Впоследствии «балетки» заменились «дипломатами» и «кейсами», но обязательно всегда были, такова была традиция, продиктованная жизненной необходимостью.

25 октября 1954 года. Воскресник по заготовке капусты – помощь флота совхозу "Плавна"

Подводная лодка С-273.

Северодвинск – Полярный. Сормово – Баку

Осенью, после отпуска, меня назначили командиром БЧ-2-3 в экипаж на новостроящуюся лодку 613 проекта С-273.

Экипаже был сформирован в Полярном с разных флотов. Командир – капитан-лейтенант Башкевич Владимир Дмитриевич – умный («лобастый»), проницательный, добрейший человек, грамотный, волевой, решительный командир. Никогда, даже в «разносах», не повышал голос. С подчинёнными был вежлив и уважителен, что в то время являлось редкостью. Не нахожу слов, чтобы достаточно полно охарактеризовать его. С каждым из офицеров экипажа он подробно знакомился, долго беседовал, расспрашивал не только о предыдущей службе, но и о семье, родителях, об учёбе в училище. И всем нам сразу стало ясно, что командир наш на своём месте, нам крупно повезло. В дальнейшем взаимоотношения между офицерами, между командованием лодки и офицерами сложились уважительно-доброжелательные.

      Этому способствовал и старший помощник – старший лейтенант Виктор Александрович Овчинников, по специальности штурман, самостоятельный, в меру уверенный в себе, умный, требовательный, но простой и добрый. Никогда и никого он не наказывал зря, как и командир, и не увлекались они многочасовыми, как на некоторых других лодках, «разносами».

Вот только с замполитом нам не повезло. Был он человек никчёмный, скрытный, хитроватый, а, как впоследствии оказалось, ещё и «стукач», но это входило в его прямые обязанности, как и всех замполитов.

      Вскоре наш экипаж убыл в город Северодвинск, где базировалась бригада учебных и новостроящихся лодок, на учёбу, продолжавшуюся в течение четырёх месяцев. Офицерскую подготовку не по специальности проводили старпом и командир, по специальности занимались самостоятельно. Командир торпедной группы Коньков Василий Макарович, выпускник Второго Балтийского ВВМУ, очень коммуникабельный и простой, этакий крепкий мужичок, имел недостаточную подготовку, тяжело и трудно усваивал новое, но уж если что усвоил, то навсегда. Много времени пришлось мне потратить для пользы дела, чтобы подтянуть Василия по специальности.

        Для практического освоения устройства лодки нам была предоставлена одна из самых первых подводных лодок 613 проекта –      С-46. Оказалось, что командирами боевых частей на ней были наши выпускники Шустров и Олехнович. В начале марта (8 марта) экипаж наш вновь прибыл в Полярный для отработки практических действий на плавающих лодках. Было много выходов в море, как правило, непродолжительных.

        По сути дела, мы отрабатывали курсовую задачу № 2. Штурманом был лейтенант Махров Николай Васильевич. Мы с ним быстро сошлись характерами и были неразлучны, за что получили звание «близнецы».

Командиром рулевой группы у него был Афанасий Югов, несколько своеобразный молодой человек, уже обзаведшийся семьёй. Высокий и худой, большеголовый. Когда он выходил с глубины в лёгководолазном костюме, обжатый давлением, он очень напоминал Дон Кихота Ламанчского. С дисциплиной у Афони были не лады, он любил пререкаться, и Николаю приходилось его часто «воспитывать».

Командиром БЧ-5 был инженер капитан-лейтенант Редькин Юрий Данилович, уже немолодой и опытный офицер, к большому сожалению, уже тогда он был «подвержен» и впоследствии совсем спился.

         Очень оригинальным в своём роде у нас был «доктор» – фельдшер, фамилию не вспомнил. У него были две особенности: первая – он всегда как бы противостоял, противился любым указаниям начальства, вторая – матросов и старшин он «лечил» своими собственными таблетками, которые готовил из мела, муки, хлеба и ещё чего-то. Внутренне он был гражданским человеком. Был призван на службу по окончании медучилища, а потому являлся разгильдяем, за что часто получал взыскания. Трудно забыть, как «доктор» демонстрировал снимание шинели: одним лёгким отработанным движением левой руки он мгновенно расстёгивал все до единой пуговицы – петли поизносились, а подкрепить их ему было лень. Остальных офицеров не запомнил, так как все они были обычными, ничем не выделявшимися, и в моей службе следа не оставили.

      Хотелось бы ещё раз отметить очень важное качество командира, а именно: уже сейчас, на первых шагах, Владимир Дмитриевич приучал офицеров к самостоятельному решению тех или иных задач. В частности, он не боялся, как некоторые другие командиры, по отзывам наших выпускников, доверять нам, малоопытным вахтенным офицерам, самостоятельную швартовку к причалу, выполнять маневр «человек за бортом», осуществлять срочное погружение лодки, управлять лодкой в подводном положении на различных режимах хода и так далее. В результате экипаж хорошо подготовился, научился слаженной работе по всем боевым расписаниям.

Торпедных атак пока ещё не было, так как они не предусматривались программой подготовки на данном этапе. Экипаж успешно прошёл и выдержал все многочисленные проверки и по железной дороге убыл в город Горький на Сормовский завод, где к этому моменту заканчивалось строительство нашей лодки.

        Бригадой новостроящихся подводных лодок командовал герой-подводник времён Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза капитан первого ранга Иоссилиани, типично сталинскими методами, очень жёстко. Сразу же он стал «воспитывать» наш экипаж. Первым провинился командир, и был наказан домашним арестом. Затем «на губу» попало несколько наших старшин и матросов, а потом наш доктор. Мне удалось получить разрешение на свидание с ним, чтобы поговорить и передать ему кое-какие вещицы.

Однажды я был назначен старшим патруля у кинотеатра. Патруль добросовестно выполнил свои обязанности, а затем мы посмотрели фильм на самом последнем сеансе (так делали все патрули). При выходе из зала меня заметил (эх, повязка красная!) Иоссилиани. По своей дурости и беспечности нарукавную повязку я не снял. Он подозвал меня к себе, спросил фамилию. Утром мне было объявлено десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте, куда в тот же день я и прибыл.

       Гауптвахта размещалась в одном из зданий Новгородского кремля, в самом центре города. Меня поместили в довольно приличную комнату под самой крышей с одним большим наклонным окном. Там уже сидел один арестованный пехотный подполковник, который тут же начал изливать мне свою душу на несправедливость начальников и их хамство. Был он так обижен и огорчён арестом, что, рассказывая, плакал. Я искренне сочувствовал ему и по возможности ободрял, тем более, что условия на гауптвахте были хорошими. Единственная неприятность – нам вменялось в обязанности водить арестованных матросов и старшин на какие-то работы внутри Кремля. Мой коллега по несчастью парировал мне: «Не в этом дело, – дело в чести!».

       Я считал себя наказанным хоть и сурово, но справедливо, и ни на кого не жаловался. Тем более, что нам разрешалось сходить в городскую баню, своей на губе не было. После бани я пообедал в ресторане «Россия», что рядом с Кремлём, на высоком берегу Волги, так что жаловаться не приходилось. Да и служба моя в сравнении с той, о которой поведал мне сокамерник, казалась нормальной. Одно обстоятельство меня смущало: в отсидку я пошёл 23 апреля, срок заточения заканчивался второго мая, а 30 апреля ко мне на побывку должна была приехать жена из Полярного на 3-4 дня. На всякий случай я попросил Колю Махрова встретить её, если меня не выпустят. Коля, как и я к доктору, приходил навестить меня. Но всё обошлось, – объявили амнистию, и 30 апреля в 12 часов дня меня выпустили. Я успел снять номер в гостинице «Россия» и благополучно встретил Тоню.

         В Москве Тоня отстояла десятичасовую очередь и осмотрела выставку картин Дрезденской галереи. Восхищение Сикстинской мадонной она сохранила до сих пор. Кроме того, в гостинице «Гранд-отель» за очень большие деньги Тоне сделали совсем необычную для неё причёску с пробором, которая мне, да и ей самой, не понравилась.

        Командир разрешил мне отдыхать весь праздник, узнав о приезде жены, – тоже деталь, но очень метко характеризующая командира. Номер в гостинице был очень удобный, питались в ресторане. Вечером мы, «бычки» и «группенфюреры», все вместе хорошо посидели в ресторане, а в последующие два дня праздника мы с Тоней принимали гостей в номере. Тоня быстренько уехала в Полярный, на сей раз поездом, так как самолёт ей пришёлся не по вкусу, – она сильно подвержена укачиванию.

       А я возвратился к служебным обязанностям, «зализывать» рану, полученную от ареста. Это был первый и последний за всю службу случай ареста с содержанием под стражей. Во время отсидки от прибывающих арестованных офицеров я много узнал о жестокости и несправедливости начальства. По рассказам, были даже случаи глумления над людьми. У меня было достаточно времени, чтобы осмыслить и переосмыслить кое-какие аспекты службы и жизни. Начальство я никогда не жаловал, бывали и случаи несовместимости. Всегда сопротивлялся неразумным и вредным указаниям, за что получил ярлык «колкого» офицера.

Завод «Красное Сормово», город Горький 8 мая 1955 года.

"Близнецы" ПЛ С-273. Это я со штурманом Колей Махровым

       Уже в самом конце мая вместе с заводской сдаточной командой мы двинулись «вниз по Матушке по Волге». К бортам самоходной баржи были накрепко пришвартованы две лодки, одна из них – родная наша, подводная лодка С-273. С лодок всё, что было возможно, перенесено на баржу. Часть груза шла по железной дороге; топливных запасов не было, так что нормальная крейсерская ватерлиния возвышалась над уровнем воды примерно на 1 метр. Это сделано было для того, чтобы уменьшить осадку лодки, а она достигала 4,5 метров при движении по реке. Снаружи оба корпуса подводных лодок были прикрыты брезентовыми тентами, чтобы не «мозолить» чужой недобрый глаз.

При подходе к городу Вольску как раз случился мой день рождения. Я прихватил с собой несколько бутылок водки «Спотыкач» и даже кое-какие рыбные и мясные консервы. Вообще говоря, в Горьком с продовольственным снабжением было очень плохо, в магазинах почти ничего не было, и как там умудрялись жить люди, осталось для нас загадкой. Во время обеда командир разрешил выпить по стакану, что и было сделано за моё здоровье. Оставшуюся водочку мы выпили «опосля», уже без разрешения командира, но всё было нормально и нареканий не вызвало.

          Так мы благополучно добрались до назначенной точки в устье Волги. Там лодка была заправлена всем необходимым для дальнейшего самостоятельного плавания по Каспию в Баку, где была сдаточная база Баилов. Каспий встретил нас неприветливо – уже через несколько часов начало штормить. Нас крепко и долго покачало, а командир и вахтенные офицеры были мокрёхоньки с ног до головы до самых трусов. Мостик заливало водой, волнолом не срабатывал, его конструкцию в дальнейшем в ходе испытаний изменили, заливать стало значительно меньше. К Баку подходили при полном штиле.

        В Баилове экипаж разместили в казарме на самом берегу, так что в воздухе вечно стоял отвратительный запах нефти, поскольку вся поверхность Бакинской бухты была покрыта её толстым слоем, а было очень жарко. Начались швартовные, ходовые и сдаточные испытания лодки, в ходе которых экипаж выявлял все огрехи, недостатки и недочёты строительства подлодки, а сдаточная команда их устраняла.

Я, как командир БЧ-2-3, кроме всего прочего, должен был подготовить свой торпедный расчёт – научить его самостоятельно готовить старенькие парогазовые торпеды к выстрелу. Торпедная мастерская находилась на противоположной стороне бухты, возле территории военно-морского училища, на Зыхе. Для тренировок расчёта несколько дней ездили туда утром, обратно вечером, городским транспортом, полностью огибая всю огромную Бакинскую бухту. Обедали в училище. Условия для приготовления торпед в мастерской были примитивными, готовить можно было только парогазовые торпеды, и то только после того, как в мастерской был наведён порядок, убран слой пыли пополам с песком.

         К середине августа 1955 года после напряжённой работы на базе и в море все положенные проверки, испытания были произведены и завершены, состоялась госприёмка. Лодка подготовлена для перехода по внутренней водной системе на Север, в Полярный.

Самый лучший отпуск

       Я был отпущен в отпуск и в переходе участия не принимал.

      Из Полярного приехала жена, и вскоре мы выехали на Черноморское побережье, решили отдыхать в Гаграх. Сделали остановку в Тбилиси, чтобы познакомиться с городом, – он нам очень понравился.

      В Старых Гаграх сняли большую светлую комнату на втором этаже в частном доме, который стоял на склоне горы среди роскошных кущ с прекрасным видом на море. Хозяевами были грузины. Их старенькая бабушка по-русски выговаривала только одно слово – кран (да и то с ужасным акцентом), потому что вода подведена была только во двор, и из единственного крана её брали на все нужды.

      Отдых прошёл хорошо и интересно. Мы принимали самое активное участие во всех экскурсиях по побережью на открытых автомашинах спецпостройки и на теплоходах. Особенно впечатляющими были поездки на озеро Рица, в Сочи, Сухуми и на гору Афон, где размещался мужской монастырь, а мы посещали знаменитые пещеры. В Сочи мы были дважды, автомашиной и теплоходом, познакомились с городом, некоторыми санаториями, парками, Дендрарием и побывали в музее Николая Островского. Мы привезли с собой массу групповых и индивидуальных снимков, а впечатлений хватило на несколько десятков лет.

Незабываемый отдых.

Озеро Рица, 18 сентября 1955 года

         Домой ехали через Москву и остановились для знакомства с её достопримечательностями на целую неделю. За это время нам удалось посетить музей Николая Островского, тем самым был закрыт треугольник Шепетовка – Сочи – Москва, музей М.И. Калинина, и музей-усадьбу Юсупова в Архангельском, осмотрели Покровский (Василия Блаженного) собор и Кремлёвские соборы – Благовещенский, Архангельский, Успенский – и весь Кремль.

Побывали в оружейной палате, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, на выставке чехословацкой промышленности, осмотрели здания и окрестности Университета на Ленинских горах, снаружи и в доступных местах внутри. Кроме того, отстояв огромнейшую очередь, на что ушло несколько часов, побывали в Мавзолее Ленина и Сталина, а также съездили в город Клин в музей П.И. Чайковского, на что потратили целый день. Нам удалось попасть на спектакль в Большой театр, слушали оперу Бородина «Князь Игорь». В общем, времени зря не тратили, получили громадное эстетическое удовлетворение, набрались впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Можно без зазрения совести сказать, что этот отпуск был лучшим в нашей жизни.

Снова в Полярном, но не на долго

Вернувшись на службу, я узнал, что нашей подводной лодке С-273 поставлена задача за короткий срок отработать и сдать все курсовые задачи боевой и политической подготовки, выйти в первую линию и в боевое ядро. Начались трудовые будни, упорная работа от зари и до зари в базе, с многочисленными и продолжительными выходами в море, одиночными и в составе сбор-похода. Было тяжело, бесконечные вахты и дежурства с постоянным недосыпанием. И было очень холодно.

Будучи вахтенным офицером в надводном положении подлодки, стоя на малюсенькой откидной площадке (на ней только-только размещались ступни обутых ног) и крепко держась руками за поручень, что б не выпасть при качке, мы так цепенели от холода, что с трудом произносили те или иные команды рулевому, на машинный телеграф, сигнальщику и в центральный пост. Ног вообще не чувствовали, хотя одеты и обуты были в спецодежду.

Достаточно сказать, что при встречном ветре, а он почему-то почти всегда был встречным или около того, брызги (теперь уже только брызги, а не стена воды, как на Каспии) от разбивавшихся волнорезом масс солёной морской воды, попадая на щёки и лицо, тут же превращались в лёд, стягивая кожу. Температура воздуха колебалась от минус 10 до минус 15 градусов.

В подводном положении было душно, простите, «вонько». Запахи с камбуза и некоторых других известных «ароматных» мест вперемежку с водородо-кислотными испарениями от аккумуляторных батарей вентилятором более или менее равномерно разгонялись по всем отсекам лодки. С подволока лил дождь от растаявшего инея и отпотевания. Весь металл, а он был кругом, полностью весь покрывался влагой, отпотевал. Матросские постели на койках над торпедными стеллажными, над смазанными густой смазкой АМС-3 торпедами, были влажно холодными, сырыми.

Если в подводном положении находились длительное время непрерывно, когда углекислый газ и водород достигали определенного процентного содержания в воздухе, по команде с ГКП включались РУКТы – этакие печки с химическим веществом О-3, выделявшим кислород и поглощавшим углекислый газ. В отсеках становилось тепло зимой или даже очень жарко летом.

Все подводники всё это знают прекрасно, как говорится, на своей шкуре испытали. А говорю об этом для непосвящённых, чтоб хоть немного представляли жизнь подводника и почём достаётся ему фунт лиха. Питание было достаточным, очень калорийным, овощей практически не было, даже картошка быстро портилась, а потому использовалась сухая, вкуса пренеприятного, должен сказать откровенно, или консервированная, в герметичных банках, но её было очень мало.

Автономный паёк, на который переходили с выходом в море, по сравнению с береговым включал повышенное содержание масла, жиров и углеводов. Так что если позволить себе съедать всё, что выдавалось, вскоре наберёшь лишний вес, даже если ты и молодой. Вестовой в кают-компанию назначался из числа матросов, и, как правило, не отличался особой чистоплотностью, мягко говоря. Доктор наш смотрел на это «сквозь пальцы», а когда офицеры говорили ему, что нужно учить вестового и больше требовать от него, он обижался, считая, что это не его дело, тем более, что и сам аккуратностью не отличался.

Полярный, 1955 год. К этому времени

в Полярном было уже много лодок 613 проекта

Летом 1955 года на пирсе, где лодки принимали топливо, грузили боезапас, заряжали аккумуляторные батареи с береговой базы (пирс № 3), случился большой пожар. Лодки успели отскочить, пирс выгорел полностью. По боевой тревоге была поднята дивизия. Хорошо ещё, что произошло это в светлое время суток. Наша подводная лодка С-273 была ошвартована четвёртым корпусом у причала № 3, поблизости от очага пожара. Команда прибежала на подлодку, вместе с ней некоторые офицеры, проживавшие в казарме, в том числе и я. Стояли по боевой тревоге в готовности отойти. Поскольку командир и старпом жили на квартирах, их прибытие несколько задерживалось.

По причалу бегал начальник штаба бригады капитан второго ранга Горожанкин и отгонял лодки от причалов на внутренний рейд Екатерининской гавани. Пожар разгорался. Горожанкин, увидев меня на мостике, кричал, махая руками:

– Отходи! Отходи!

Я – в недоумении, ведь к управлению подводной лодкой допуска не имел. Отвечаю ему – нет ни старпома, ни командира, а он – «Отходи!..твою мать… (далее следовала довольно выразительная фраза, искать которую в толковом словаре бесполезно) Отходи, тебе говорят!».

Делать нечего – даю приказание швартовым командам:

– Отдать кормовой, отдать носовой.

А затем голосом с лёгкой дрожью:

– Исполнять приказания машинного телеграфа.

И, наконец:

– Левый мотор, малый назад.

И так далее. Лодка отошла метров на 60-80, погасил инерцию, лежим в дрейфе. Ну, думаю, так дело долго не протянется – в гавани лодок больше, чем в супе клёцок. В суматохе столкнуться можно было элементарно. Начинаю кумекать, куда бы приткнуться или следовать на выход из гавани? И – о счастье! – вдруг замечаю, что к борту подходит катер с командиром.

– Ну, ты молодец, – говорит Владимир Дмитриевич то ли с похвалой, то ли с укором. Я виновато оправдываюсь:

– Начальник штаба приказал.

   Полярный 23 февраля 1956 года. Торжественный подъём Военно-Морского флага и флагов расцвечивания на ПЛ С-273 в честь Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота. В строю справа налево: командир капитан 3 ранга Башкевич В.Д., СПК капитан-лейтенант Овчинников В.А., командир электро-механической группы лейтенант ?, командир торпедной группы лейтенант Коньков В.М. (Командир БЧ-3, дежурный по подводной лодке Селигерский находится на мостике)

Полярный, 23 февраля 1956 года.

Командую торжественным подъёмом Военно-Морского флага на ПЛ С-273

       К началу лета 1956 года наша лодка отработала и успешно сдала все положенные курсовые задачи, в том числе выполнила многочисленные торпедные стрельбы с отличными оценками и была переведена в первую линию. К этому времени выяснилось, что осенью меня отправят на учёбу в Ленинград на целый год на Высшие специальные офицерские классы. Поэтому в мае месяце меня срочно отправили в отпуск.

        На сей раз мы с женой поехали отдыхать на Украину в город Черкассы по рекомендации торпедиста Колодяжного, в его семью. Отдых был хороший, но купаться было негде. Днепр рядом, но вода в нём неприятного серо-мутного цвета, течение очень быстрое. Кроме того, поговаривали, что в реке много змей. Тоня моя умела плавать неважно, по-собачьи. Один раз искупавшись, мы больше в реку не входили. В городе был прекрасный рынок, цены очень низкие. Мы могли купить всё, что хотели. Очень запомнились наивкуснейшие борщи, которые готовила Тоня, и очень вкусная картошка, конечно же с мясом и со свежими овощами. Ничего этого в Полярном, разумеется, мы не видывали.

        По пути из Полярного в Черкассы мы заехали на мою родину в село Полново, где в то время жила моя мама. Как раз это пришлось на мой день рождения, и мама была очень рада нашему приезду, да ещё в день рождения, и благодарила меня, что мне казалось очень странным.

«Загремел» в Гремиху. Рождение дочери

      Вернувшись из отпуска, в Полярном своей лодки не нашёл. В составе вновь образованной бригады она была передислоцирована в Йоканьгу на побережье Кольского полуострова. Тоня осталась в Мончегорске у мамы, так как ждала ребёнка, а я «загремел» в Гремиху. До неё от Мурманска допотопный пароход шёл двое суток.

         В это время в Гремихе, кроме впервые построенных причалов и пирсов ничего не было, база на берегу только начинала создаваться. В посёлке Гремиха, невдалеке от места стоянки подводных лодок, некоторые офицеры из числа семейных получили квартиры в новом доме для подводников. Экипажи и офицеры размещались на плавбазе, очень скученно. Условия для жизни были до предела низкими. В каютах, например, днём и ночью стоял невообразимый шум от работающих механизмов и беготни моряков. Как и на подлодке, всюду был металл, даже стол письменный был металлический.

          Наша бригада была выдвинута кандидатом на участие в состязаниях по торпедной атаке надводной цели, идущей в охранении противолодочным зигзагом. Начались многочисленные ежедневные выходы в море. Приготовление корабля к выходу начиналось в 4-5 часов утра, возвращались лодки на базу в 20-21 час. Отдыха почти не было.

       Торпедные атаки выполнялись «пузырём», то есть без выпуска торпед, с обозначением залпа выпуском комбинированного сигнального патрона КСП из специального устройства и стрельбой из заполненного водой торпедного аппарата. Наконец, настало долгожданное время непосредственного участия нашей лодки в торпедных стрельбах на приз Главкома ВМФ. Носовые торпедные аппараты были освобождены от боевых торпед, в них были приняты четыре парогазовых практических. А ещё в один из двух кормовых аппаратов загружена практическая самонаводящаяся электроторпеда САЭТ-50. Хотя наша бригада приз не завоевала, стрельба нашей подводной лодки была успешной – одна из парогазовых торпед прошла под главной целью и был поражён корабль охранения самонаводящейся торпедой.

        Незадолго до призовых стрельб мне пришла телеграмма из Мончегорска – 13 августа родилась дочь, вес 3600 г, рост 51 см. Это означало, во-первых, что я стал отцом, а. во-вторых, должен был выставить на стол эквивалент веса плюс закуску. Так как в связи с подготовкой к призовым времени было мало, «обмывание» происходило по сокращённой по времени программе, хотя и с полной выкладкой. В.Д. Башкевич, к сожалению, принять участие не смог, хотя и очень хотел, так как был срочно вызван на совещание командованием бригады подводных лодок.

       После составления отчёта и восполнения боезапаса я сдал дела Василию Конькову и, наконец, был отпущен на учёбу. Незадолго перед этим пришёл приказ Командующего СФ о присвоении мне звания старший лейтенант. На сей раз звёзды были обмыты, как положено, без спешки. По пути в Ленинград заехал в Мончегорск, впервые увидел свою двухмесячную дочь Наташу. Так как квартирные условия жизни были плохими (холодная комната с печным отоплением, отсутствие туалета и водопровода), Тоня решила переехать с мамой в Полярный и на время моей учёбы в Ленинграде оставаться там. Время было очень неспокойное (Венгрия, 1956 год), и я, в конце концов, уговорил Тоню ехать в Ленинград всем вместе.

Высшие специальные офицерские классы при ВВМУ подводного плавания

         Итак, мы вчетвером в Ленинграде. В то время на Театральной площади жила моя родственница и крёстная мать Пряшникова Елена Петровна с дочерью. Они согласились нас принять на первое время, пока мы не подыщем себе жильё. Подыскать жильё оказалось непросто, и через неделю мы переехали в семью наших друзей, служивших на Камчатке.

        «Временно» мы прожили два месяца, ежедневно подыскивая квартиру на «разводе». Наконец, нам повезло – сняли приличную комнату в коммунальной квартире на Московском проспекте. Хозяин комнаты выпивал и изрядно надоел своими внезапными посещениями. В середине апреля 1957 года нам удалось снять хорошую комнату в просторной двухкомнатной квартире того же дома. Её хозяин выехал на лето на дачу.

Началась сладкая жизнь – в квартире мы были сами себе хозяева. Недалеко от нас Парк Победы, куда в колясочке возили гулять Наташу. Все бы ничего, но тут оказалось, что с деньжатами стало плоховато, так как получал я всего 1500 рублей, а северные запасы подошли к концу. Пришлось кое-что продать из «лишних» вещей, например, отличнейшее нижнее шерстяное бельё (его выдавали только лётчикам и подводникам), отрез сукна на шинель и тому подобное.

         Офицерские классы подводников размещались в нашем училище подводного плавания, командовал ими небезызвестный Стариков, тоже большой поборник железной дисциплины и порядка. Как раз подходил срок моего пребывания в комсомоле по возрасту. Я должен был или выйти из комсомола, или подать заявление на продление срока, или же вступить в партию. Ничего этого мне не хотелось. Думал, что автоматически выйду из комсомола, и на этом дело закончится. Так как это, по-видимому, снижало показатели воспитательной работы, Стариков принуждал меня подать заявление. В конце-концов он победил, я написал на продление.

       Заниматься было легко, так как в основном это было «повторение пройденного», новых дисциплин было мало. Очень надоедала пустопорожняя тактика. Училищем в то время командовал контр-адмирал Египко. Он самолично проводил инструктажи заступающим в патруль офицерам и при этом мог больше часа говорить всего лишь о том, что значит правильно пришитая и начищенная пуговица на шинели. Мы усмехались и удивлялись. В те времена Военно-Морской Флот находился под гнётом «жуковщины» и насаждения непреклонной палочной дисциплины. Даже у нас обязательно раз в неделю проводились строевые занятия.

Ленинград 1957 год. В период учёбы на высших офицерских классах

       А на подводных лодках все перемещения команды пытались проводить под барабан, но из этого так ничего и не вышло, и было признано в конце-концов, что «самая нелепая ошибка – на подводной лодке барабан» (переиначенные слова известной песенки).

Снова Север – Сайда-губа, Ягельная. У нас появился сын

          После сдачи экзаменов я получил диплом с отличием и был направлен после очередного отпуска на Северный Флот. Мы с Тоней часть отпуска провели в Полново у моей мамы, а затем все возвратились в Мончегорск, где и осталась семья.

      А я попал временно командиром БЧ-3 подводной лодки С-297, дислоцированной в Ягельной (Сайда-губа). Как раз проходили призовые торпедные стрельбы, и вновь я оказался в гуще событий.

         В один прекрасный момент ко мне в Полярный на побывку заявилась Тоня, чем не столько обрадовала, сколько удивила и напугала меня, так как жилья не было, а мне было совершенно некогда. А главное – Тоня была на девятом месяце беременности, и подобные путешествия были небезопасны. Её приютила жена Андрея Божко – Вика. Они жили в малюсенькой комнатушке. Я же две ночи перекантовался на плавбазе «Печора» и снова убыл в Ягельную. Тоне нужно было решить кое-какие дела по прежней работе и по вступлению в партию.

         2 декабря 1957 года в Мончегорске у нас родился сын Александр. Из-за моей вечной занятости, а больше – по чёрствости начальства, меня не отпустили даже на двое-трое суток, чтобы из роддома забрать Тоню с сыном. Это пришлось во второй раз делать мужу моей сестры Антонины Николаю Андреевичу Кокошникову.

        В то время производилось формирование штаба вновь создаваемой 140-ой отдельной бригады ракетных подводных лодок с местом базирования в Оленьей губе. Меня назначили флагманским минёром (устаревшее название должности, на самом деле – это был флагманский специалист торпедного и минного оружия).

Оленья губа. 140-я отдельная бригада подводных лодок.

Штабная служба

         И вот я в Оленьей губе, это почти рядом с Полярным.

         Командиром отдельной бригады подводных лодок был назначен капитан 1 ранга Хомчик С.С. Не знаю, откуда он взялся, но это был волевой, энергичный, грамотный, самоуверенный, умный и очень хитрый человек. Исключительно работоспособный, он заставлял в поте лица трудиться всю бригаду. Характерно, что Хомчик не стеснялся говорить, что в жизни у него две главные задачи – получить адмиральское звание и квартиру в Москве. Будучи по характеру своему очень жёстким, он не терпел малейшего неповиновения. Он не пил и был грозой и карающим мечом для пьющих. Не скупясь, раздавал дисциплинарные взыскания и добивался снятия с должностей неугодных ему подчиненных.

        Кроме того, он был скупым, нет – очень жадным. Однажды, когда я был у него в кабинете с докладом, прибыл вызванный им ранее мичман-портной. Прямо при мне Сергей Степанович вынул два кителя, один – очень старый, другой ещё ничего, но с потрёпанными рукавами.

– Возьми, – говорит он портному, – у этого кителя выпори рукава и сшей новые из спинки вот этого старого.

Портной говорит:

– Товарищ комбриг, не получится из одной спинки двух рукавов.

Хомчик:

– А ты поразмысли, прикинь, я уверен, что получится.

        Китель выдавался (или шился) на год, и его вполне хватало. Я был поражён этим разговором, мне было очень стыдно это слышать и очень неловко. Уже потом, как-то встретив портного, я спросил его, хватило ли спинки? Он выматерился и говорит, что пришлось за свой счёт у Кормилицына (то был начальник шкиперско-вещевой части береговой базы, мы называли его Одевалицыным) прикупить. Ещё один пример скаредности Хомчика впереди. Несмотря на всё это, Сергей Степанович многому научил меня в службе, за что я ему благодарен.

       А вот начальником штаба был капитан 2 ранга Илюхин М.Г., – полная противоположность комбригу – лентяй, неумейка и незнайка, с громадным апломбом и более чем пренебрежительным отношением абсолютно ко всем подчинённым. Никогда не держал своего слова, юлил, вилял, уклонялся. Особенно он любил поиздеваться над офицерами штаба, командирами и старпомами подводных лодок в то время, когда они уже должны были идти в отпуск, а он находил мелкие всяческие поводы, чтобы хоть на сутки задержать. А с билетами на поезда и самолёты всегда было очень сложно.

        В вопросах оперативной подготовки штаба он был абсолютный нуль, так что оперативных дежурных учил, в основном, комбриг. Одним словом, Илюхин – пустой бездельник, он только что и делал, что бегал из кабинета в кабинет и всем мешал работать, обязательно изменяя заранее составленные планы. Мне он был ненавистен ещё и тем, что, имея длиннющий загнутый ноготь на мизинце, постоянно ковырял им в носу, абсолютно не стесняясь и не считаясь с присутствующими. Никчёмный, пустой человек, он был как бы специально назначен, чтобы портить людям не только настроение, но и службу, и жизнь.

Начальником политотдела был капитан 2 ранга Дубейко Д.В. Как и абсолютное большинство политработников, он был себе на уме. В разговорах с ним нужно было быть крайне осторожным и бдительным. Не будучи слишком умным, напускал на себя маску важности и значительности. При первом же разговоре со мной, узнав, что я беспартийный (только что вышедший из комсомола по возрасту), сказал:

– Нужно вступать в партию.

Я тут же отпарировал:

– Как это – нужно: я пока не нахожу у себя таких качеств и заслуг, которые давали бы мне право.

Сколько он ни агитировал, не смог убедить меня, а потом отстал. Справедливости ради надо сказать, что отношения мои с политотделом в целом и с Дубейко, в частности, были неплохими. По роду службы офицеры штаба еженедельно проверяли организацию и ход политзанятий на кораблях и затем на разборе докладывали свои замечания. Мои замечания всегда были аргументированы и не носили следов придирчивости – лишь бы «накопать». Дубейко это заметил. В ходе дальнейшей службы на собраниях, совещаниях, конференциях НачПО подчёркнуто ставил меня, беспартийного, в пример коммунистам.

       Сначала бригада комплектовалась ракетными подводными лодками проекта АВ 611 с ракетами Р 11 ФМ. Когда я прибыл в Оленью, их всего было четыре единицы. Затем постепенно начали поступать ракетные лодки специальной постройки проекта 629 с тремя ракетами Р 13 и новым ракетным комплексом «Доломит». Головной была лодка капитана 2 ранга Радия Борисовича Радушкевича с символическим бортовым номером 777. Вспоминаете, что ещё тогда было под этим номерочком? Да, – портвейн.

       После всесторонних испытаний и госприёмки пошла серия, так что очень скоро в бригаде оказалось 14 (четырнадцать!) плавающих ракетных лодок. Штаб буквально разрывался и задыхался, справляться с такой махиной было очень трудно. Хомчик С.С. получил звание контр-адмирала и был страшно доволен.

Ракетная подводная лодка проекта 629 выходит в океан

       Какой ценой это досталось офицерам штаба, знали только мы. Работали буквально на износ, выходных, как правило, не было. Одолевали оперативные дежурства – по 8-9 дежурств в месяц! Для меня положение осложнялось ещё двумя-тремя дополнительными факторами. Так как лодки были ракетными, то всё внимание, естественно, сосредотачивалось на выполнении ракетных стрельб. Для торпедных стрельб, хотя и их планировали в соответствии с руководящими документами, вечно времени не хватало. Выполнялись они в появляющихся вдруг «окнах», так что мой отпуск постоянно переносился на более позднее время – осень или зиму.

Отпуск в декабре!

         Семья, измученная ожиданиями, вынуждена была действовать самостоятельно, – на лето выезжала в Печоры Псковской области или в Новгородскую область к родным Тониной матери. Но это я убежал вперёд, а пока семья «горемыкала» в Мончегорске.

Другим отяжеляющим фактором было то, что в Оленьей пока никакой торпедной базы ещё не было, торпедный комплекс только строился. Я должен был вникать в проект и контролировать строительство мастерских и других технических помещений для приготовления и хранения всех образцов, находящихся на вооружении флота торпед и боезапаса к ним, аппаратуры самонаведения, неконтактных взрывателей и прочего снаряжения, приборов и инструмента. Проект оказался очень неудачным и устаревшим, а во многом – надуманным.

          Помещения для заливки и перевода в рабочее состояние торпедных кислотных аккумуляторных батарей, были неудобными для работы (двухъярусные стеллажи), а электролит должен был подаваться в батареи по многочисленным многометровым пластмассовым трубопроводам, добиться герметичности которых, на стыках, удавалось с большим трудом. Практически этой надуманной и часто выходящей из строя системой пользоваться не было ни надобности, ни необходимости. Заливка батарей осуществлялась по-старинке – вручную.

        Мало того, на вооружении стояли новые торпеды с серебряно-цинковыми щелочными батареями, а проектом помещений для них не предусматривалось, совмещение работ категорически запрещалось. Торпедный керосин должен был храниться в специальной ёмкости под землёй вне комплекса и подаваться по трубопроводу, что также было неприемлемо, так как ёмкость была большая, рассчитанная на массовое приготовление торпед. Мастерские же были сравнительно небольшими и очень узкими помещениями, в которых массовое приготовление было просто невозможно. Размеры помещения диктовались наличием площади прибрежной части, а расширять её было дорого – нужно было вырубать скалу.

       Были и другие курьёзы. Хранилище боезапаса сделали противоатомным – вырубили в скале, но не учли грунтовые воды. Вечные потоки и подтёки от дождей, влажность достигала 100% в любое время года. Пока строился этот неудачный комплекс, приготовление торпед, как боевых, так и практических, производилось в Полярном, что также было связано с дополнительными трудностями – нехватка мест погрузки на причалах и организационные сложности.

     Ещё один недостаток – слабая торпедная подготовка командиров подводных лодок, так как кабинет торпедной стрельбы ещё только оборудовался тренажёрами и приборами управления. Командиров подводных лодок возили на катере в Полярный на тренировки. Времени было недостаточно, положенное нормами число атак и их качество, конечно же, не выполнялось. Тренироваться торпедным расчётам по приёмке и приготовлению торпед было не на чем и негде, допускалось много условностей в обучении, что отрицательно сказывалось на качестве спецподготовки.

      Да и мне самому, не имевшему ещё опыта штабной работы, приходилось вариться в собственном соку. Флагмин подводных сил разорваться не мог и всё внимание уделял торпедным соединениям. Мне приходилось долгими вечерами самостоятельно постигать секреты специальности, изучать новую матчасть, правила её боевого применения и повседневного обслуживания.

     В марте 1958 года нам дали комнату в коммунальной квартире в деревянном доме американской постройки периода войны. Комната тёплая и светлая, но вся заставлена кроватями и кроватками. Ванна не работала – горячая вода не была подведена. На общей кухне – стол с керогазом.

      Саше было всего три с небольшим месяца, ежедневно его мыли прямо в комнате в детской ванночке. Сами ходили в баню, при ней же была прачечная, туда сдавали в стирку постельное бельё. Осенью 1958 года нам дали две комнаты в трёхкомнатной квартире большого нового дома, теперь мы разместились, наконец, нормально. Была и ванна с водонагревателем на дровах, но это уже что-то было! Плохо лишь то, что пол в обеих комнатах, хоть и паркет, но очень холодный, квартира была на первом этаже. Под ковёр мы стлали отрез шинельного сукна, а поверх ковра большие ватные одеяла, и дети играли на них.

 16-я дивизия ракетных подводных лодок

      В 1959 году меня удостоили очередного воинского звания капитан-лейтенант. Не помню точно, в каком году произошла очередная реорганизация 23-й дивизии подводных лодок, которая превратилась в Подводные силы, а теперь Подводные силы стали 4-ой эскадрой. В неё входили четыре бригады торпедных и дивизион ремонтирующихся лодок в Полярном и Пала-губе.

     Наша 140-я отдельная бригада подводных лодок была разделена примерно на две равные части, каждая из которых превратилась в дивизию (16-я – в Оленьей, 18-я – в Ягельной). А обе они плюс ещё одна бригада торпедных лодок в Ягельной образовали 12-ю эскадру. Наш штаб сохранился почти полностью, за исключением командования. Оклады повысились на 300 рублей, а также и штатные категории. Работы стало вдвое меньше! Здорово, правда?

Ракетные подводные лодки 629 проекта у пирса в губе Оленьей

         С.С. Хомчик убыл в Москву на учёбу в академию Генерального штаба, не стало моего «лучшего друга» Илюхина.

          Уезжая в Москву, Хомчик увёз с собой две автомашины груза. Одних только круп (в тот год это был преогромный дефицит) он увёз ни много, ни мало одну тонну – они были сэкономлены продовольственной службой береговой базы. После завершения учёбы Сергею Степановичу была предложена большая и престижная должность на флоте. Он согласился, поставив в условие получение квартиры в Москве, что Главкому явно не понравилось. Тогда ему предложили ещё одну подходящую для него должность, но он снова поставил своё условие. Главком «психанул» и назначил его, без его согласия, на какую-то второстепенную должность на Тихоокеанском флоте. Так закатилась его карьера, а ведь он мог бы в короткие сроки стать командующим флотом. В этом был уверен не только я. Как говорится, «жадность фраера сгубила». Через несколько лет Хомчик квартиру в Москве всё-таки получил. Каким образом, сказать не берусь. Он возглавлял детское военизированное движение «Орлёнок».

         Командиром дивизии стал капитан 1 ранга Глоба, а начальником штаба – капитан 1 ранга Голота Г.Е. Глоба вышел из надводников, а отличительной его чертой была поражающая забывчивость фамилий своих подчинённых. Достаточно сказать, что за два-три года совместной службы он так и не запомнил фамилий офицеров штаба. Когда надо было назвать ту или иную фамилию, он говаривал:

– Скажи этому, как его (здесь ему подсказывали фамилию), чтобы он … и так далее.

        Смею предположить, что эта забывчивость не ограничивалась только фамилиями. В целом он был довольно ограниченным человеком и «глобально» не развалил дивизию только потому, что она теперь находилась в ежовых рукавицах начальника штаба.

Григорий Емельянович Голота не был подводником, но должен был им стать. Он очень упорно и настойчиво принялся изучать подводные секреты, не чурался учиться у флагманских специалистов и даже сдавал им зачёты. Я составил ему программу по торпедной подготовке, перечень имеющейся литературы и основных руководящих документов, помогал ему осваивать те или иные разделы, представлявшие для него трудность. Затем он излагал мне главное и просил в случае, если он что-то неправильно усвоил, сказать об этом прямо. Аналогично было и по другим специальностям. Очень скоро Григорий Емельянович полностью вошёл в курс дел и даже мог проводить тренировки с командирами подводных лодок по выходу в торпедную атаку и делать очень грамотные разборы. С первого захода сдал зачёты штабу эскадры и был допущен к самостоятельному управлению подводными лодками и дивизией в целом. Начальник штаба был очень волевым и требовательным, умел всё держать в своих железных руках. В то же время он не был злопамятным, как Илюхин, и умел быть справедливым начальником.

         К сожалению, плохо кончил и Г.Е. Голота. Причин не знаю, но, возглавляя госприёмку на Черноморском флоте в чине вице-адмирала, покончил жизнь самоубийством.

           Как только закончилось строительство торпедного комплекса, вплотную подошло время комплектования и практической подготовки торпедных расчётов береговой базы. Поскольку начальник минно-торпедной части старший лейтенант Хорев В.В. занимался дисциплиной и организационно-административной деятельностью, а его всего два офицера МТЧ не вылезали из нарядов на дежурства, вся тяжесть подготовки расчётов упала на меня.

Торпедистов-сверхсрочников не было, за исключением начальника контрольно-регулировочной станции аппаратуры самонаведения и неконтактных взрывателей, так как их вообще на флоте было мало. Покидать насиженные места и перебираться в Оленью никто желания не изъявлял, а потому мы начали готовить их, выращивать из числа своих наиболее грамотных и дисциплинированных старшин последнего года службы. В короткие сроки были подготовлены для начала по два расчёта для приготовления парогазовых и электрических торпед. Расчёты сдали положенные зачёты и были допущены к самостоятельному приготовлению торпед и сдаче их личному составу БЧ-3 подводных лодок.

          Торпедные расчёты подводных лодок были обучены и допущены к самостоятельной приёмке торпед по контрольно-опросным листам, окончательному приготовлению, хранению на подводной лодке и обслуживанию как практических, так и боевых торпед.

Новые образцы торпед на сильных окислителях (носителей специальных боевых частей) на береговой базе готовила спецгруппа, состоящая только из офицеров и мичманов. Она замыкалась непосредственно на начальника минно-торпедного управления Северного флота. Уже к концу первого учебного года в наши ряды влились четыре новых своих сверхсрочника. Теперь от Полярного мы больше не зависели, всё снабжение шло напрямую из арсеналов флота. Все работы выполняли самостоятельно, равно как и приготовление обычных торпед.

Во время сбор-походов, когда в торпедных стрельбах принимало участие несколько подводных лодок, действовавших в составе завесы, руководителем учения назначался командир соединения или начальник штаба. От руководителя и его походного штаба зависела организация проведения стрельб и быстрота обнаружения и подъёма выпускаемых лодками торпед. В состав походного штаба, как правило, входили штурман, минёр, связист и специалист спецсвязи с шифровальщиком.

         Когда руководителем был Жуйко И., с ним было невозможно работать, так как у него были всегда свои собственные соображения, идущие вразрез с утверждёнными планами. Планы летели к чёрту, часто он всё переигрывал и путал; не считался с мнением походного штаба, обвинял офицеров в некомпетентности и всех прочих грехах, если только происходили какие-либо заминки. Особенно доставалось штурману, так как маневрирование в ордере и определение точного местоположения флагманского корабля, да и всего ордера, осуществлялось под его руководством и при непосредственном участии.

        Совсем другой пример руководителя торпедных стрельб – командир 12-ой эскадры контр-адмирал (в то время) Егоров Георгий Михайлович. Умный, требовательный и корректный, он внимательно выслушивал мнения офицеров походного штаба, соглашался с их предложениями, не вносил никакой сумятицы, старался максимально возможно придерживаться заранее разработанного и хорошо продуманного плана. На мостике вёл себя очень спокойно, не стеснялся беседовать с офицерами, когда позволяла обстановка.

Перед выходом в море я тщательно собирал все сведения, которые могли бы пригодиться: какая конкретно торпеда на той или другой подводной лодке (образец, номер, установленная дальность, глубина хода и тому подобное), каковы у неё возможности для обозначения прохождения под целью (ракетно-сигнальное устройство), каковы средства обнаружения её после всплытия (дымарь, световой прибор). Многое другое надо было знать флагмину вплоть до того, кто конкретно (какой расчёт) готовил торпеду и кто контролировал, когда принята и загружена на подлодку. При наличии такого рода данных управлять ходом учения и стрельб было легче и организованней, что в конечном итоге позволяло экономить время, ресурс и повышало качество подготовки.

        В 1963 году мне присвоили звание капитана 3 ранга. Наша 16-ая дивизия ракетных подводных лодок продолжала пополняться новыми ракетными ПЛ, однако торпедное вооружение на них, к большому сожалению, оставалось прежним, за небольшим исключением. На смену системе приборов управления торпедной стрельбой «Трюм» с электромеханическими счётно-решающими элементами пришла новая – «Ленинград», уже с электронными. Поскольку специалистов по системе «Ленинград» на флотах ещё не было, в феврале-апреле 1963 года я вместе с представителями других соединений обучался правилам боевого использования системы на Высших ордена Ленина специальных офицерских классах в Ленинграде, на Охте.

        Надо сказать, что скомплектованная группа (около 20 человек) была профессионально очень разношёрстной. В неё входили и флагманские специалисты, и ремонтники, и спецуправленцы. Одним нужно было получить одно, другим узнать другое, а времени на всё было мало. Поэтому каждый из нас брал то, что считал нужным для себя, многое постигал самостоятельно, а многого так и не постиг, как я понял.

        Тем не менее, жизнь в Ленинграде, в центре цивилизации с деньжатами в кармане, была замечательной, то было одним из немногих светлых пятен в службе. Достаточно сказать, что я мог практически ежедневно бывать в театре, либо в филармонии. Никаких нарядов не было, даже в патруль не привлекали, поскольку мы были командированными. Занятиями нас не перегружали – всего по 6 часов в день, после чего можно было либо ещё позаниматься самостоятельно, либо гулять по городу. Я предпочитал второе, о чём не жалею, так как программу всё равно достаточно хорошо усвоил.

          В Оленьей построили два приличных по тогдашним меркам четырёхэтажных дома с квартирами – «хрущёвками» для офицеров и сверхсрочников. Продолжалось строительство ещё двух домов. Начальство начало настаивать на том, чтобы все офицеры с семьями переселились из Полярного. Ни я, ни семья моя перебираться в Оленью не хотели. После шестилетней службы я интуитивно предполагал, что рано или поздно в моей службе должны произойти перемены. Тоня к тому времени стала директором вечерней школы и была депутатом горсовета Полярного. Естественно, бросать работу она не могла, в Оленьей пока ещё школы не было, да и её начальство не было расположено лишаться хорошего работника. Дети наши пошли в школу и брали частные уроки музыки и английского языка.

        Переезжать в Оленью я не собирался, но и оставаться жить в Полярном становилось всё труднее, так как катер, единственное средство связи с Полярным, стал курсировать редко. Дороги в Полярный практически не было, машины могли ходить с трудом, ломаясь, и то только летом. Приходилось по несколько дней подряд отсиживаться на службе, а домой очень хотелось. Иногда летом приходилось ходить пешком. Зимой это было категорически запрещено, можно было легко заблудиться, ориентироваться не по чему, всё покрыто глубоким слоем снега, не исключалось падение в расщелины.

           Я долго думал, куда бы податься, но друзей или «длинной» руки в верхах у меня не было, да и вообще как-то устраиваться я не умел. Оставалось только терпеть все тяготы и неудобства службы, покоряясь судьбе – злодейке. И вот однажды я узнаю, что в Полярном на 161 бригаде подводных лодок освобождается место флагмина, ушедшего на учёбу в академию. А командиром бригады, как вы думаете, кто был? Да, да – капитан 1 ранга В.Д. Башкевич! Я к нему. Встрече мы были рады взаимно. Узнав в чём дело, Владимир Дмитриевич дал твёрдое согласие.

Полярный.

161-я бригада подводных лодок

И вот я снова в Полярном – флагмин 161-й бригады. Хотя и с понижением в должности, но с формулировкой в приказе – «по собственному желанию». Начался следующий этап в службе. В состав бригады входили большие подводные лодки 611-го проекта. Бригада являлась чисто торпедным ударным соединением. Торпедной подготовке уделялось первостепенное значение не только командирами подводных лодок, но и личным составом БЧ-3.

Подводная лодка 611 проекта швартуется в Полярном

В те годы, а это была осень 1965 года, после многолетнего застоя на флот начали поступать новейшие образцы торпед, в том числе для практических стрельб: торпеды на сильных окислителях (кислородные и перекисные), электрические со щелочными серебряно-цинковыми батареями, противолодочные с аппаратурой наведения в двух плоскостях. Электроторпеды стали более мощными, энергоёмкими и простыми в обращении в условиях хранения на лодках, с увеличенным с трёх месяцев до одного года сроком непрерывного содержания на ПЛ.

Кроме того, появились принципиально новые образцы аппаратуры самонаведения (например, по кильватерной струе корабля) и неконтактного взрывателя (оптические). Командиры лодок, бригад, флагмины на выполнение стрельб такими торпедами шли весьма неохотно, а некоторые даже всячески увиливали и противодействовали, поскольку всегда существовала повышенная вероятность их потопления или потери, так как в новом и новейшем всегда имеют место недоработки и отсутствие «обкатанного» опыта. Я же ко всему новому охотно тянулся, изучал и настойчиво рекомендовал комбригу воспользоваться возможностью освоения новых образцов первыми. Тем более, что уже в Оленьей я имел некоторый опыт, а торпеды готовились профессионалами спецгрупп или представителями от промышленности.

И хотя стрельбы заканчивались не всегда удачно, вскоре наша бригада прослыла как первоиспытательница, а рейтинг командира бригады (а вместе с ним и мой) возрос. Флагманским минёром эскадры был капитан 2-го, затем 1-го ранга Пухов Геннадий Сергеевич. Это был умный и грамотный специалист с большим опытом, очень простой во взаимоотношениях человек. Еженедельно, как положено, он проводил с флагминами бригад занятия (учёбу) по специальности. Часто доклад делал кто-либо из заранее подготовившихся флагминов.

Поскольку наша бригада слыла как не боящаяся новых образцов, мне доставались доклады по новой и новейшей технике. Приходилось много и упорно заниматься самостоятельно, чтобы не ударить в грязь лицом. Отличительной чертой Г.С. Пухова была та, что он всегда стоял на стороне флагминов и вообще личного состава, защищая наши взгляды и интересы перед командованием, а не сваливая вину в случае неудач на людей, как это обычно пытались многие делать: виноваты, мол, торпедисты, а не техника. Геннадий Сергеевич прекрасно знал наши знания и умения, опыт, и вообще, на что каждый из нас способен, так как систематически контролировал и проверял нас. Служить под началом такого человека, всегда внутренне спокойного, выдержанного, тактичного, было и приятно, и надёжно.

В этой связи мне вспоминается другой флагмин, 12-й эскадры, Кудрин, который и сам грамотным не был, и нас ничему научить не мог. Основным его требованием было беспрекословное выполнение его указаний, хотя они зачастую расходились с требованиями руководящих документов, бывших ему неведомыми. Всюду и во всех он искал только крамолу и при малейшей косвенной оплошности всю вину за неудачи и поломки сваливал на подчинённых, – вот такая у него была «принципиальность». Служить с ним было трудно и противно, у меня бывали с ним неоднократные стычки по вопросам специальности. Его амбициозность и некомпетентность очень удручали меня. Но это в прошлом…

Начальником штаба 161-й бригады был капитан 1 ранга Шадрич Олег Петрович. Всё бы ничего, только его, я бы сказал, необузданная вспыльчивость частенько приносила неприятности. Однако, Олег Петрович, если и бывал хотя бы немного не прав, быстро отходил и делал вид, что ничего не произошло. А был он очень строгим и требовательным, так что бригада наша носила название «Шадрированной». И был он одессит до мозга костей, а характерной его чертой была удивительнейшая осведомлённость обо всём, что творилось как на бригаде, так и в городе. Знал он всё, вплоть до того, кто с кем спал в минувшую ночь. И на утреннем докладе частенько изумлял нас. Источники его информационной поддержки так и остались не выявленными, так как всем было известно, что жена его вела замкнутый образ жизни и сплетнями не занималась. Не исключено, что на него работала сеть осведомителей (не политических, не кагэбистских). По первоначалу я столкнулся с Шадричем, и он был мною недоволен. Мало помалу отношения улучшились, когда мы стали знать друг друга лучше, так что впоследствии мы стали чуть ли не друзьями.

Флагманским специалистом радиотехнической службы на бригаде был наш выпускник Юра Олехнович. С ним мы повстречались когда-то на подводной лодке С-46 в Северодвинске. Так что пути господни поистине неисповедимы.

Помощник флагмина 4-й эскадры

Однажды после очередной учёбы с флагминами Г.С. Пухов попросил меня остаться: «Нужно посоветоваться». Когда все ушли, он сказал, что собирается уходить с эскадры и на своё место у него есть две кандидатуры: первая – моя, вторая – А.В.Лемагин, флагмин 211-й бригады подводных лодок. Геннадий Сергеевич говорит, что поскольку ты, мол, первая кандидатура, то решил в первую очередь посоветоваться с тобой. Лемагина я хорошо знал, он был на год – полтора старше меня по возрасту и внешне выглядел довольно солидно, не то, что я. Опыта самостоятельной, как у меня, службы у него ещё не было, как не было опыта руководства минно-торпедной боевой частью береговой базы, да и в должности флагмина он прослужил многим меньше меня, и только в составе эскадры, под постоянным руководством и контролем флагмина эскадры. У нас с ним сложились хорошие товарищеские отношения. По характеру он был очень спокойным, уравновешенным и дружелюбным. Поэтому, не задумываясь, я сказал:

– Геннадий Сергеевич, своей нынешней службой я удовлетворён, у меня прекрасные отношения с командиром бригады, начальником штаба, командирами, личным составом и всем коллективом. Идти на эскадру побаиваюсь, так как считаю себя для этой должности недостаточно зрелым. Думаю, для пользы дела лучше назначить Лемагина.

Геннадий Сергеевич выслушал меня внимательно, с чем-то согласился, с чем-то нет. Шла речь о самостоятельной работе, опыте и так далее. Я сказал, что опыт – дело наживное, была бы голова на месте. Через некоторое время Пухов вновь вернулся к нашему разговору, дескать, подошло время принятия решения. Я стою на своём, не хотелось мне впрягаться в новую упряжку на ответственную самостоятельную работу.

– Хорошо, – говорит Пухов. – Только что пришёл новый штат на эскадру. В нём предусмотрена должность помощника флагмина. Если флагмином будет Лемагин, ты согласен стать у него помощником?

– Конечно, – отвечаю, – согласен. С Лемагиным мы сработаемся, это я знаю точно.

Так и порешили. Дело было предано огласке. Что тут началось! В.Д. Башкевич специально пошёл к командиру эскадры, чтобы отстоять мою кандидатуру на должность флагмина, а не помощника. Мне он сказал:

– Чего же ты боишься, ведь не боги горшки обжигают.

А О.П. Шадрич, узнав о предполагающейся перестановке, возмущался и балагурил целых полдня, а затем на каждом совещании в эскадре доказывал, что это будет большая ошибка и резко, а на мой взгляд и не совсем заслуженно, критиковал Лемагина. Мне казалось, что на эскадре началась война. Где бы я ни появился, все говорили только обо мне, все удивлялись, почему я отказался идти на флагмина эскадры.

– Да я сам не хочу! – в сердцах отвечал я.

– Ну и дурак, если так, – таковым было резюме.

Решающее слово, по-видимому, сказал уже уходящий с эскадры начштаба Жуйко, а Г.С. Пухов под напором обстоятельств заколебался. Жуйко, как сказал мне Пухов, пошёл к новому командиру эскадры Егорову («албанцу») и твёрдо высказался за Лемагина, ведь со мной у него не раз бывали стычки. Так и порешили начальники: Лемагин – флагмин, я у него помощник. «Вот тебе и дурак», – подумал я. А если бы я согласился, но не был бы утверждён, – каков бы был удар по самолюбию? А каково бы мне было служить помощником с таким «эпиграфом»? А так ведь всё обошлось и стало на свои места безболезненно. Только Башкевич с Шадричем всё ещё долго не могли успокоиться и очень сокрушались, повстречав меня уже в новой должности.

– Всё нормально, – говорил я, – так и должно было быть.

Осенью 1966 года Лемагин и я получили назначения. Я распрощался с бригадой. Отношения с Лемагиным были хорошие, я поддерживал все его начинания. Мы решили усилить береговое звено в торпедной подготовке, то есть больше внимания уделять торпедным расчётам береговой базы, ибо именно от них во многом зависел успех торпедных стрельб в плане безаварийного прохождения торпедами дистанции и их всплытие в конце хода.

Мне пришлось ужесточить требования к торпедным расчётам на тренировках по приготовлению торпед, при приёмке зачётов и во время экзаменов на классную квалификацию, особенно на первый класс. Успешно сдавшим теоретическую и практическую часть и получившим классную квалификацию, мы выдавали неофициальные удостоверения, самостоятельно изготовленные нами и выполненные типографским способом в «корочках», подписанные командованием эскадры и заверенные гербовой печатью.

Эксперимент этот оказался очень удачным. Демобилизованные старшины увозили с собой эти удостоверения, что в какой-то степени способствовало их более удачному устройству на работу на гражданке. Налажен был абсолютно жёсткий контроль за фактическим приготовлением практических торпед, так что аварийность торпедного оружия сразу резко снизилась.

К сожалению, с Лемагиным мне пришлось служить недолго. В мае 1967 года он убыл в отпуск, и с ним я больше не встречался, так как в конце июня сам убыл к новому месту службы в Севастополь. За несколько дней до этого мне было присвоено очередное, оказавшееся последним, воинское звание, которое я ношу и сейчас, – капитан 2 ранга.

4-я эскадра подводных лодок Северного флота

Командиром 4-й эскадры подводных лодок был контр-адмирал Баранов Н.М. Строгий, требовательный, подтянутый, умный, справедливый командир. Отлично понимал подчинённых, а подчинённые – его, что очень важно в службе.

Начальником штаба эскадры сначала был И.Жуйко. Мы ещё раньше не понравились друг другу, изредка встречаясь в походном штабе на торпедных стрельбах. Жуйко слыл этаким простачком – популистом, «своим человеком». Но на самом деле был очень хитрым, а главное – в каждом подчинённом он видел обманщика и проходимца, каковым и был сам. Никому не верил, не доверял; разговаривал, в основном, матом и вечно «прихватывал», то есть хотел показать, что он всё о тебе знает, ему всё известно, и всегда чем-то, был недоволен. Будучи украинцем, русским языком в достаточной степени для его должности не владел.

Когда я приносил к нему на подпись исполненные документы, он никак не мог уразуметь изложенной в них сущности, вечно меня мучил, так как я в свой черёд не понимал, чего он от меня хочет. К счастью, очень скоро Жуйко, получив звание контр-адмирала, убыл к новому месту службы, а начальником штаба стал Пётр Николаевич Романенко. Это была полная противоположность предшественнику. Умный, грамотный, требовательный  и проницательный, он покорял своей корректностью и гуманностью, никогда ни на кого не повышал голос, был очень чутким и внимательным к запросам подчинённых, своего собеседника понимал с полуслова.

Вскоре убыл и командир эскадры Н.М. Баранов, а на его место прибыл контр-адмирал Егоров С.Г. («албанец»). Отличительная черта нового командира – этакое пренебрежение к подчинённым, высокомерие и что особенно печально – не прикрытое барство. По совместительству я получал в финчасти береговой базы месячное денежное довольствие на штаб эскадры. Прежде чем начать раздачу зарплаты офицерам штаба, я должен был сначала доложить о получении денег командиру эскадры и первому выдать ему. Надеюсь, каждому понятно, с каким нетерпением ожидали офицеры штаба свои кровные.

Однако придёшь, бывало, в приёмную командира, там всегда сидит адъютант. Доложите, мол, командиру, что я прибыл с деньгами (а их было ни много, ни мало – целый чемоданчик, как сейчас называют, кейс). Без доклада входить запрещалось даже комбригам. Они подолгу маялись в приёмной и были очень недовольны этим. Адъютант идёт, докладывает, выходит, говорит: «Ждать, – работает с документами».

И вот сидишь и час и два, дело к вечеру клонится, в штабе – заметное движение офицеров, многие заглядывают в приёмную. Получив, наконец, свою получку и разрешив выдавать офицерам, ни разу не сказал спасибо, как это делали все прочие, даже Жуйко. Всё это я упоминаю к тому, что какие только не бывают на службе противоположные люди и характеры, отцы-командиры. Иногда приходилось только просто изумляться.

В это же время произошло ещё одно событие: я вступил в партию, хотя особого желания к этому, мягко говоря, не испытывал. Почему всё же вступил? Снова начались уговоры, агитация и так далее и тому подобное. Вспомнил я аналогично пережитое в Оленьей. Надоело быть «врагом народа», как некоторые политработники пусть и в шутку называли беспартийных. Меня поразил один факт. Начальник политотдела эскадры, капитан 1 ранга, кажется, Мирошник, типичный украинец с характерным акцентом, вручая мне партбилет, поздравил и первое, что спросил, я запомнил отлично:

– Ну что, Селигерский, не жалеешь, что вступил?!!!

Как будто внутрь меня заглянул. Я смутился, что-то ответил, вроде:

– Что Вы, конечно, нет.

И это была чистая правда, я действительно не жалел, но и радости особой не испытывал.

Во время службы в Полярном в течение трёх лет я занимался в Университете марксизма-ленинизма и закончил его с отличием. Занятия проводились один раз в неделю, четыре часа в рабочее время по понедельникам, когда проводились политзанятия, плюс ещё иногда в вечернее время по четвергам два часа, как правило, то были семинары. На время экзаменационной сессии на несколько дней мы полностью освобождались от своих служебных обязанностей. Преподавателями были как специально для этой цели приглашённые работники, так и наиболее грамотные политработники эскадры, дивизии, ОВР-а, гарнизона. Мне сдавать экзамены и зачёты было не трудно, так как большую часть наук я изучал на высших офицерских классах.

Полярный, 70-е годы. 4-я эскадра пополнялась

новыми подводными лодками 641 проекта

Особой трудностью для офицеров штаба были оперативные дежурства. Прежде всего, они были слишком уж частыми. Поскольку офицеров штаба было мало, дежурили 7-8 раз, иногда до 10 раз в месяц. Дежурства очень отвлекали от выполнения прямых обязанностей и были очень напряжёнными и ответственными, и потому изматывали и морально, и физически. Спать (отдыхать) разрешалось не более трёх часов в сутки, попеременно с помощником. Хорошо ещё, если помощник толковый, добросовестный, подготовленный и самостоятельный. Зачастую же за эти никчёмные три часа пару раз поднимут, чтобы срочно решить тот или иной вопрос. Круг обязанностей оперативного дежурного был чрезвычайно широким, главными из которых поделюсь ниже.

– Всегда быть начеку и в случае непредвиденных обстоятельств принять срочные меры, объявить боевую тревогу, доложить командованию.

– Зорко следить за действиями подводных лодок, находящихся в море, и особенно – не пропустить назначенный момент их всплытия. Если сигнал от подводной лодки о всплытии задерживался хотя бы на минуту, на флоте поднимался ажиотаж. На командные пункты, то есть в помещения оперативного, лично прибывали командиры соединений, по боевой тревоге поднимались аварийно-спасательные силы и средства, к выходу в море срочно готовились однотипные лодки для оказания помощи и так далее и тому подобное.

– Досконально знать суточный план боевой подготовки и всей повседневной жизни соединения и строго следить за его выполнением, своевременным выходом кораблей в море. Детально знать обстановку на переходе подводной лодки морем в полигон, знакомить с нею и суточным планом БП и ПП командиров подводных лодок под роспись. Особо пристальное внимание уделять донесениям с подводных лодок, их своевременности и содержанию.

– Оперативный дежурный должен был знать массу руководящих документов на все случаи жизни и деятельности: приказов, руководств, наставлений, инструкций, указаний и других. Иные из них представляли собой объёмистые типографские книжки, а всего их было столько много, что они едва помещались в огромный специальный сейф ОД, в котором каждый документ занимал своё определённое место и в любой момент должен быть найден в считанные секунды. Так как любые знания со временем имеют свойство забываться, оперативному дежурному разрешалось в свободное время на дежурстве, то есть, в периоды относительного затишья, изучать руководящие оперативные документы. Читать беллетристику и даже слушать радио, а также заниматься своими специальными вопросами не разрешалось. Особо внимательно следил за этим заместитель начальника штаба по оперативной части капитан 1 ранга Иевлев, во всех отношениях очень положительный человек. Уличённые в чтении книг, нещадно наказывались. Заниматься же разработкой документов по своей специальности (составлять планы учений, боевых упражнений, занятий, проектов приказов командира соединения и тому подобным) всё равно приходилось, так как другого времени на это попросту не оставалось. На это начальство, правда, смотрело «сквозь пальцы».

– ОД постоянно должен был владеть всей важной информацией в жизни соединения и кропотливо собирать её из разных источников.

ОД всегда находился в поле зрения начальника штаба и командира соединения. Помещения ОД располагались, как правило, в непосредственной близости от их кабинетов. Поэтому оперативный дежурный вечно находился «под прицелом» и всегда должен был быть готовым к внезапному визиту начальства и к полному и достоверному докладу об обстановке. Некоторые рьяные начальники, как, например, Илюхин в Оленьей, любили частенько захаживать к ОД или даже «пастись» у него (вероятно, от безделья).

Короче, оперативный дежурный – это мышь в мышеловке, возле неё – жирный кот, дверца мышеловки периодически открывается. Но всё это цветочки по сравнению с ягодками – дежурствами на 5-й эскадре ВМФ, о чём речь ещё впереди.

Утомлённый и измождённый морально и физически, ОД после смены в 11.00 падал от усталости. Но заснуть я не мог, даже если хотел и позволяла обстановка, так как мозг продолжал работать. Иногда после дежурства нужно было добровольно, а чаще – по указанию начальства, активно участвовать в жизни соединения: проверки подчинённых, собрания и совещания, занятия, разборы и инструктажи и – о, боже! – всегдашние погрузки-выгрузки торпед, которые как правило, заканчивались поздней ночью.

И это ещё не всё. Многие разного рода начальники, а в их числе, прежде всего, политработники, которым ОД формально не подчинён, очень уж любили давать указания, выполнение которых, хотя и не было делом сложным, но занимало много времени, – срочно разыскать кого-то, позвонить куда-то, договориться о чём-то, узнать расписание движения самолётов и целый сонм подобных поручений, что отвлекало ОД от выполнения его главных и прямых обязанностей по дежурству. По этой причине ОД старался «отбрыкаться» от подобных указаний, и на этой почве возникали неприятности и обиды, а иногда и жалобы на строптивого оперативного дежурного.

Бывало, что за 2-3 часа до смены по совершенно никчёмной причине оперативного дежурного, как нашкодившего мальчишку, «снимали» с дежурства. Я не говорю о допущенных ошибках и оплошностях, что было бы справедливо, на замену прибывал предыдущий оперативный. В лучшем случае, это дежурство «провинившемуся» уже не засчитывалось, а чаще вдобавок и воспоследовало взыскание. Так что, уважаемые господа (а тогда – товарищи) офицеры, «ваше сердце под прицелом» не только и не столько от врагов, сколько от иных собственных не в меру ретивых начальников!

Оценка службы на Севере

Благополучно закончилась моя служба в Полярном, а вместе с тем и на Севере. Должен сказать, что служба и жизнь в Полярном, именно в Полярном, а не в Сайде и Оленьей, мне нравилась. Отличный комбриг Башкевич, с ним было служить легко и приятно. Шадрич особенно не донимал. Командир эскадры Н.М. Баранов, начштаба П.Н. Романенко относились ко мне по-отечески. Полное взаимопонимание и взаимоуважение с Г.С. Пуховым.

В Полярном с катерами и туманами, «вечно пьяными», больше я не был связан и почти ежедневно, иногда, правда, ночью, приходил домой. В Оленьей на контрольном причале приходилось мёрзнуть по несколько часов и не попасть домой, даже когда это позволяла затырканная служба. В Полярном был хороший новый кинотеатр, и мы обязательно успевали просмотреть все новые фильмы. Был хороший Дом офицеров, где часто бывали концерты гастролёров или же фильмы, а также проводились праздничные вечера офицеров и их семей. Работало, хоть и неважно, Мурманское телевидение.

В Полярном у нас с Тоней было много друзей, и мы частенько собирались вместе. Одним словом, культурная и духовная стороны жизни были обеспечены. В последние годы службы разрешалось продпаёк получать натурой, так что с надоевшими по горло казёнными столовскими харчами можно было расстаться и питаться дома, что я успешно и делал, тем более, что обеденный перерыв длился целых два часа. Можно было и прилечь отдохнуть.

Единственное, что всегда тяготило меня на Севере, – тёмные длинные полярные ночи, почти полное отсутствие деревьев и растительности. Куда глаз ни кинь, везде сплошной камень и скалы. Кроме того, на Севере мы были почти полностью лишены свежих овощей, даже картофель завозили поздно, он в дороге подмораживался, а затем быстренько сгнивал. Не было и молока, его отпускали понемножку только детям. Отпуска ждали, чтобы выехать на юг, как манны небесной. Семья выезжала на лето в отпуск ежегодно, а мне чаще всего отпуск давали поздней осенью или зимой, так как летом с ранней весны до осени выполнялись торпедные стрельбы во избежание лишних потерь торпед в штормовую погоду.

Говоря о службе на Севере в целом, я так же должен констатировать, что она прошла успешно. Здесь произошло моё становление как офицера-специалиста, здесь я прошёл богатую школу закалки и закладки основ профессионализма. Понемногу накапливал знания и опыт, а вместе с ними и авторитет, поэтому частенько приходилось принимать участие в качестве члена комиссии в расследованиях по аварийным происшествиям с торпедами на других соединениях. Абсолютно все характеристики и аттестации в личном деле положительные с выводом: подлежит продвижению по службе.

Однажды на флотских учениях я был отправлен в качестве штабного офицера связи с документами в Североморск, на крейсер «Молотовск». Оказалось, что на крейсере служит химиком (точнее, атомщиком) мой дружок по училищу Женя Корнев, почти что земляк из Пено, одноклассник. Внезапной встрече мы были взаимно рады. Женя «захватил» меня и разместил в своей двухместной каюте.

Служба на надводных кораблях даже не в существенном, внешнем, здорово отличается от подводнической. Когда я утром встал, с удивлением заметил, что туфли мои начищены до блеска, пуговицы на шинели и кителе сияли золотом (по-моему, они драились в первый и последний раз), китель отутюжен. Я спросил, кто же это всё сделал и почему, ведь я никого не просил.

– Вестовой, конечно, – просто ответил Женя, – ему это положено.

Я был приятно удивлён и запомнил прочно. То была последняя моя встреча с Женей Корневым. Вскоре крейсер был передислоцирован на Балтику, и наша связь навсегда оборвалась, о чём я постоянно жалел и сокрушался, жалею и сейчас. Где-то ты, дружок мой?…

Севастополь

2004 год

Продолжение следует