В Сборнике воспоминаний продолжается публикация воспоминаний Володи Лебедько по частям. В Книге 7 помещена часть третья под названием «Тихий океан» в сокращённом виде (до похода в Индонезию), но с большим количеством фотографий из его личного альбома. Этот раздел охватывает период его службы на Тихоокеанском флоте в 1955 – 1959 годах. То было непростое время освоения нашими подводниками на Тихом океане новейших по тем временам дизель-электрических торпедных и ракетных подводных лодок проектов 613, 611, АВ611 и других в тяжёлых условиях непрерывных локальных войн и начала глобальной холодной войны «сверхдержав».

Для Володи это было также временем становления как боевого офицера-военачальника и судоводителя-подводника. В многочисленных и длительных плаваниях он научился управлять подводной лодкой и подчинённым личным составом. При этом он прошёл довольно сложный путь, связанный с кризисными ситуациями во взаимоотношениях с начальниками и подчинёнными. Были периоды усталости и разочарований. Но Володя преодолел все возникавшие затруднения и, благодаря силе воли и целеустремлённости, настойчиво продвигался к должности командира подводной лодки.

Рассказывает он об этом откровенно, критически и с юмором, анализируя различные случаи и не стесняясь давать нелестные оценки старшим по должности и званию.

В конце 2005 года вышла из печати книга В.Г. Лебедько «Верность долгу», вызвавшая большой интерес читателей. В ней часть третья публикуется в полном объёме.

Обложка книги В.Г. Лебедько «Верность долгу».

Представление книги литературной общественности Санкт-Петербурга состоялось 25 ноября 2005 года в Российской Национальной Библиотеке. Присутствовало более семидесяти человек. Среди них были офицеры и адмиралы, однокашники, флотские писатели и поэты, литературные критики, издатели, полиграфисты, директора библиотек и книжных магазинов, а также представители средств массовой информации. Выступавшие отмечали актуальность книги в преддверии празднования столетия Подводного Флота России и её достоинства в содержательной части, в литературном изложении и открытости автора перед читателями. Книга читается легко и с большим интересом. Наблюдательность и откровенность автора покорили всех.

ВЛАДИМИР ЛЕБЕДЬКО

НА СЛУЖБЕ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ

Продолжение. Начало в Книгах 2 и 5

ТИХИЙ ОКЕАН

Камчатка

Притягивающая сила

Величайший водяной массив на нашей маленькой голубой планете, называемой Землёй, по своей площади превышающий почти в два раза всю Евразию и обе Америки вместе взятые, – это и есть Тихий океан.

Тихий океан обладает огромными запасами биологических, минеральных и энергетических ресурсов. Веками здесь переплетались политические и экономические интересы почти всех стран мира, имеющих выход на море. Всё это сначала имело первопроходческий и миссионерский характер, но затем двинулись флоты и войска с грабительскими и захватническими целями. Эти цели иной раз достигались в ходе ожесточённых морских боёв и сражений. Люди уже осознали, что земные запасы истощаются. Не далёк, наверное, тот день, когда начнут делить Мировой океан. В этом деле не последнюю роль будут играть военные флоты.

Советский Союз не мог оставить свои дальневосточные границы под прикрытием старых и изношенных кораблей. Единственное на Востоке судостроительное предприятие в Комсомольске-на-Амуре не так быстро наращивало свои мощности для строительства новых кораблей и подводных лодок, как хотелось. Поэтому Генеральный штаб каждый раз при возможности пополнял Тихоокеанский флот за счёт боевых составов других флотов или прямо с судостроительных заводов, находящихся на Западе страны. Северным морским путём шли, как правило, боевые корабли, а через Малаккский пролив – вспомогательные суда. Пришедшие на Дальний Восток корабли распределялись по базам от Камчатки до Владивостока в зависимости от оперативной необходимости.

Тарья Камчатская

Одним из удобнейших мест для базирования на Камчатке была Авачинская губа, внутри которой имелись свои бухты, острова и полуострова. Место, где предстояло нам служить, являлось южным склоном полуострова Крашенинникова, отделявшего от Авачинской губы бухту с таким же названием, что и полуостров. Где-то на его вершине была братская могила английских и французских солдат, матросов и офицеров. По сохранившимся сведениям, рядом был похоронен командующий эскадрой контр-адмирал Прайс. Все они погибли в 1854 году при попытке овладеть Петропавловском штурмом с акватории Авачинской губы.

Если посмотреть с нашего полуострова на север, то увидим на другой стороне Авачинской губы впечатляющую картину поднимающихся над городом вулканов (их принято называть сопками): Авачинского, Корякского и Кроноцкого высотой от 2700 до 3500 метров с вечно покрытыми снегом вершинами. С юга нашу бухту прикрывает от свирепых тайфунов горный хребет с интересным названием Балаганчик. Венчают хребет с востока на запад сопки Горелая, Вилючинская и Опала также с заснеженными вершинами.

Голые скалы сопок постепенно переходят в моховую тундру с зарослями каменной берёзы. Склоны гор покрыты густым кедровым стлаником. Отдельные площади покрыты лиственным и хвойным лесом, где в июле и в августе полно всяких ягод и грибов. На безлесных участках растёт высокая китайская трава, доходящая человеку до пояса, а иной раз и выше головы. Среди гор и в ущельях много горячих минеральных источников, и некоторые из них целебные. На другой стороне Авачинского залива недалеко от берега расположен санаторий "Паратунка" с термальными сероводородными источниками.

Несущиеся к морю реки являются нерестилищами горбуши, кижуча, чавычи, кеты, нерки. В период нереста здешние жители выходят на заготовку икры. На Камчатке всегда есть красная зернистая икра. Я видел, как ели эту свежепосоленную икру черпаками. Видел и сам ел – потрясающая вещь! Артиллеристы береговой обороны из посёлка Ягодное рассказывали, что на нерест частенько наведывался медведь. Ловким движением лапы он подхватывал рыбу и выкидывал на берег. Если не съедал её, закапывал в песок или в гравий про запас, – любитель рыбки «с запашком». В этих делах ему мешать не следовало.

В основании полуострова Крашенинникова, километрах в двух от нашей базы, располагалась деревушка Тарья (в одном из переводов на русский язык – «могила»). Было в ней 20-30 деревянных домов, почерневших от времени, кое-где покосившихся, с такими же заборами и с такими же вкривь и вкось стоявшими крестами на кладбище. На берегу Авачинской губы находился порто-пункт с кривым полузатопленным причалом, через который Тарья связывалась с Петропавловском и со всем внешним миром.

Порто-пункт Тарьи Камчатской, весна 1956 года.

Рейсовый катер из Петропавловска подходит к причалу

В посёлке были почта, школа (не знаю, кого она там обучала), клуб и магазин. Магазин торговал спиртом «в разлив», икрой, крабовыми консервами, олениной, всяческой рыбой, хлебом, а также мелкими хозяйственными товарами. Напротив магазина была фотография, которая в непогоду часто становилась закусочной. Потом я не раз думал, кому в этой Богом забытой деревне нужна фотография? В конце концов, после некоторого времени я пришёл к выводу, что фотография имеет какое-то отношение к нашим органам КГБ. Население посёлка в основном занималось рыболовством в составе небольшой артели, часть выжигала кирпич из прекрасной тарьинской глины, а некоторые подсобничали на нашей базе или у артиллеристов в Ягодном. Все люди были наперечёт, резидент в фотографию не придёт, и оставалось только догадываться об её истинном предназначении.

Асеев и я в Тарье на почте.

Приобретя «свежую» «Правду», изучаем «новости»

Зимой в Тарью ездили на собаках

10-я дивизия подводных лодок

125 бригада подводных лодок 16 февраля 1955 года была переведена из Порт-Артура на Камчатку в составе управления, 715 узла связи и береговой базы. С 1 июля 1955 года в Камчатской Военной флотилии была сформирована 10-я дивизия подводных лодок, в которую вошли 182 и 125 бригады подводных лодок.

В 182 бригаду вошли подводные лодки Б-10, Б-23 и Б-24 (все "Ленинцы" XI серии), а также пришедшие с нами Северным морским путём подводные лодки 611 проекта Б-62, Б-63 и плавбаза "Нева". Кроме того, в бригаду входила учебная подводная лодка С-106 из "щучьей" серии под названием "Судак".

В 125 бригаду вошла подводная лодка С-21 IX бис серии под командованием капитана 3 ранга Криворучко Якова Ионовича, а также оставшиеся от 8-ой бригады: С-87, С-91, С-173, С-176, С-178 и С-179. К нам была причислена ПКЗ-108, приспособленная из товаро-пассажирского парохода "Чукотка".

Бухта Крашенинникова, зима 1955-1956 года.

Асеев и я на фоне 125-й бригады подводных лодок и ПКЗ «Чукотка»

Временно исполняющим обязанности командира дивизии являлся капитан 1 ранга Князьков Иван Степанович по прозванию "Князь Крашенинников". Был он из рабочих, в 1940 году окончил училище имени М.В. Фрунзе, после чего был направлен на Тихоокеанский флот для дальнейшей службы. В войне с Японией проявил смелость и отвагу, за что был награждён орденом Красного Знамени. Впервые вступил в командование лодкой в 1945 году. С августа 1955 года – начальник штаба 10 дивизии. Князьков был замкнутым и мало коммуникабельным человеком. Несмотря на то, что от дома до штаба было метров 700-800, утром он приезжал на машине, а в 18 часов его в штабе уже не было. По причалам и территории не ходил, и от того территория базы была заброшена.

В центре территории базы размещался "Шанхай-город", застроенный разными каморками и кладовками из досок и жести для хранения запасного имущества (ЗИП) подводных лодок и боцманского тряпья, краски, швартовых концов и другого хозяйства, валяющегося здесь неизвестно с каких времён, но, наверное, кому-то нужное. На территории базы, подальше от штаба, некоторые сверхсрочники в ожидании жилья построили себе землянки и, заодно обзавелись разной живностью: коровами, овцами, свиньями и домашней птицей. Естественно, никто их не пас, и с утра они разбредались по всей базе в поисках пропитания.

Жилые дома для семейных офицеров и сверхсрочников строились, но очень медленно. К нашему приходу вошли в строй два двухэтажных дома, а до этого семьи жили на плавказарме "Чукотка" и плавбазе "Саратов". Были случаи, когда плавбазе нужно было выходить в море, а семьи расселять было некуда. Обвешанная простынями и пелёнками плавбаза выходила в океан, и там бедные женщины и дети испытывали все морские прелести службы их мужей и отцов. Плавбаза представляла из себя корабль-цель, по которой подводные лодки выходили в учебные торпедные атаки. Плавбазу по её архитектуре легко можно было спутать с рыболовным сейнером, но простыни и пелёнки подсказывали командиру, что это та самая цель, которая ему была нужна. Вскоре семьи расселили, и плавбаза "Саратов" ещё до нашего прихода с Севера ушла в Китай на ремонт.

Нашей бригадой временно командовал капитан 2 ранга Г.В. Степанов, старший из всех пришедших с нами командиров лодок (С-176). Наша подводная лодка в это время стояла в доке на судоремонтном заводе в Петропавловске. С неё снимали ледовую защиту и артиллерию. Артустановки снимали навсегда, и, пожалуй, только двое переживали за артиллерию: я и командир отделения артиллеристов старший матрос С.Н. Яблочкин. С грустью мы провожали свои пушки на причал, но это нужно было делать. Артиллерия не могла соперничать с крылатыми ракетами.

Окончив доковые работы, мы перешли в бухту Крашенинникова, и, наконец, наше плавание с Севера на Камчатку было закончено. Наш экипаж разместили на ПКЗ-108: офицеров по двух-коечным и одно-коечным каютам, а личный состав в кубриках № 8 и № 10. Вопросами размещения теперь занимался я лично. И не так, как это было в Николаеве, когда помощника командира разместили в одном кубрике с матросами. (Такого хамства я больше не встречал за все 45 лет службы на флоте). Мы привели каюты и кубрики в порядок. В "Шанхай-городе" построили для различного имущества настоящий дом на сваях. Этот дом был до того хорош, что кое-кто решил временно разместить в нём семью какого-то сверхсрочника. Но тут командир нашей лодки В.П. Милованов проявил свои волевые качества и домик не отдал.

Когда всё хорошо, следует ждать плохого. Так и случилось. Старшина 2 статьи Кулинкин и ещё три матроса ушли в Тарью, где решили отметить предстоящую через день свою демобилизацию. После этого, чтобы запечатлеть свои имена в память о пребывании на Камчатке, они исцарапали чёрную "Волгу" начальника политотдела дивизии, оставив на ней свои имена. Большими буквами на дверях машины начертали "ДМБ!" и добавили разные непечатные слова.

Сажать их под арест в Петропавловск не было смысла. Перед вручением военного билета Кулинкину я на одной из свободных страниц билета написал: "За пьянство и хулиганство снижен в звании до матроса и лишён классной квалификации специалиста 2-го класса", подписал и поставил печать. Взглянув на надпись, Кулинкин аж взвыл:

– Это незаконно! Я буду жаловаться! – и побежал к командиру. Через некоторое время командир и Кулинкин зашли ко мне.

– Владимир Георгиевич! Ну так же нельзя! По крайней мере, я таких приказаний не давал, – сказал Милованов.

– Билет у вас? – спросил я у Кулинкина, – Идите отсюда, пока я вас юнгой не сделал!

Кулинкин выскочил из каюты крича:

– Я буду жаловаться выше!

– Я вас за самоуправство накажу, – сказал Милованов и тоже вышел из каюты.

В итоге наказали Милованова, а Кулинкин всё же пожаловался в политотдел дивизии, написав с дороги письмо, где расписал обо мне всё, что было, но всего больше – чего не было. Для политработников дивизии это был основной характеризующий меня материал, который они хранили на всякий случай до 1961 года. Пройдёт пять лет, и это «обличительное» письмо вновь "всплывёт".

На лодке у нас оказался специалист, и машину начальника политотдела сделали лучше, чем она была. Через месяц дело вроде забылось.

В течение октября-ноября экипаж отрабатывал задачу № 1, готовясь к плаванию. В связи с прошедшей демобилизацией на лодку пришла молодёжь, которую нужно было научить общим корабельным правилам и организации службы на лодке, обслуживанию материальной части.

В радиотехническую службу (РТС) также пришло несколько молодых матросов. Теперь состав её был следующий: старшина команды РТС матрос И.Г. Григорьев, командир отделения гидроакустиков матрос В.С. Беляков, старший гидроакустик матрос И.Г. Воробьёв, командир отделения радиометристов матрос Д.И. Горлачёв, старший радиометрист матрос А.И. Конаныкин, ученик-радиометрист матрос Г.В. Касперович, ученик-радиометрист матрос А.А. Шутов. Все они стали потом отличными и классными специалистами, старшинами и моей опорой в команде. Я всегда буду вспоминать с благодарностью мою совместную с ними службу.

Личный состав радиотехнической службы ПЛ С-91

НШ  Рулюк

В октябре на должность начальника штаба 125 бригады прибыл капитан 2 ранга Рулюк Анатолий Антонович. Окончив в 21 год Военно-морское училище береговой обороны имени ЛКСМ Украины, он был назначен командиром рулевой группы на подводную лодку Л-6 Черноморского флота. За войну участвовал в 15 боевых походах в качестве флагманского штурмана различных дивизионов и бригад соединений подводных лодок 21 дивизии. Был награждён орденами Красного Знамени, Отечественной войны I степени и Красной Звезды.

В 1951 году Анатолий Антонович вступил в командование первой своей лодкой М-238, затем С-79, а теперь вот пришёл к нам. Отличался грубостью с подчинёнными и умудрялся вставлять матерщину в уставные команды и приказы. Я до сих пор помню его презрительно-насмешливый взгляд, когда к нему приходилось обращаться с тем или иным вопросом.

В то же время он был смелым, волевым, настойчивым и грамотным подводником.

Однажды он взял меня в море вместо заболевшего старпома. Штормило и изрядно качало. Лодка зарывалась в волну под рубку, от чего столб воды падал в центральный пост через верхний рубочный люк. Быстро темнело. Тут вдруг обнаружилась неисправность магнитного компаса. Чтобы устранить неисправность, нужно было спуститься в нижнюю часть ограждения рубки, то есть как раз туда, куда особенно сильно била волна, и где находился лаз в нактоуз. Рулюк сам взялся устранять неисправность. Своими помощниками назначил почему-то меня и штурманского электрика, который должен был находиться на подхвате на мостике. Мы все затянулись в легководолазные комбинезоны.

Вместе с Рулюком я спустился в ограждение рубки, и вода тут же накрыла нас с головой. Когда лодка начинала подниматься на гребень волны, и как только лаз освобождался от воды, я тут же должен был его открыть. Рулюк просовывал туда руку, я светил фонарём и одновременно держал перед глазами Рулюка схему, завёрнутую в плёнку. Так продолжалось, пожалуй, полторы-две минуты, затем лодка стремительно падала вниз, и за эти мгновения Рулюк должен был вытащить руку из лаза. Я должен был его закрыть, чтобы, не дай Бог, туда не попала вода. Дальше нас обоих волна не только била, но и накрывала с головой. Потом лодка вновь взбиралась на гребень… И так три – три с половиной часа.

Но неисправность была устранена. Мы спустились вниз, замёрзшие до мозга костей, не способные шевелить пальцами на руках и губами. Нас, после раздевания, начал растирать спиртом фельдшер. Рулюк взял у него кружку со спиртом, выпил её содержимое и, одеваясь, сказал мне:

– Жду вас через полчаса с утверждённым командиром суточным планом. Доложите мне, чем вы собираетесь сегодня заниматься.

От холода у меня свело все мышцы на лице, и я ответить даже не смог. А Рулюк уже пошагал к себе в каюту.

Я вспоминаю этот эпизод, чтобы показать начальника штаба как специалиста высшего класса, волевого и настойчивого офицера. Был он скуп на похвалу, но скрупулёзен в делах службы. Иностранщину, которая начала активно проникать через все щели в нашу страну, иностранные слова нового западного лексикона он либо не воспринимал, либо издевался над ними. Как-то он приказал организовывать большую приборку на отведённой нашей бригаде территории. Дав строгие указания, чуть подумав, сказал:

– Я не знаю, у кого какая «хобба», а у меня «хобба» – приборка. Так что старайтесь.

Мало кто из матросов понял, что означает слово «хобба», но офицеры после роспуска строя вдоволь посмеялись. Так эта «хобба» и осталась за ним до конца его службы.

Гибель лейтенанта Венедиктова

Подготовка подводных лодок к плаванию продолжалась, и 30 ноября мы вышли из бухты Крашенинникова для определения маневренных элементов на мерной линии в Авачинской губе. После прохождения лодкой двух-трёх галсов усилился западный ветер, поднимая от недалеко находящегося берега крупные волны. В зависимости от направления движения лодки волны всё чаще и чаще перекатывались через кормовую надстройку, на которой была закреплена сходня. То, что сходня покосилась и вот-вот рухнет за борт, первым увидел сигнальщик. После доклада командиру кормовую швартовую команду вызвали наверх. Я хотел было назначить одного из матросов для крепления сходни, но А.Н. Венедиктов сказал:

– Не нужно, Владимир Георгиевич, это моё заведование, я за него отвечаю, поэтому пойду сам.

Он одел капковый бушлат (не намокающее спасательное средство). Я обвязал его тросом, а вторым концом обвязался сам. Улучив момент, мы оба выскочили на палубу. Я держался за поручни кормовой части ограждения рубки, а Алексей, пробежав несколько шагов, пополз по палубе к сходне. И вот он, девятый вал!

Удар волной с левого борта был такой силы, что меня оторвало от ограждения рубки и швырнуло в пустую нишу артиллерийского орудия, которое сняли в доке. Всё же я увидел, как Алексей полетел спиной за борт, а на него сверху полетела сходня. Затем шкерт, связывающий меня и Алексея, оборвался.

– Человек за бортом! – закричал я во всю силу своих лёгких.

Но на мостике всё видели и так. Лодка круто повернула вправо и через некоторое время, уменьшив ход, перейдя на электромоторы, стала подходить к Венедиктову. Положение его было несколько странным: голова, ноги и руки опущены вниз. Признаков жизни он не подавал. Вздувшийся капковый бушлат гнал по ветру Алексея в центр Авачинской губы. Вдруг из швартовой команды бросился за борт моторист матрос Гебель Александр Яковлевич. Он подплыл к Венедиктову и потащил его к лодке. Их обоих подняли на борт. Алексей Николаевич был мёртв. На лодке приспустили флаг и начали движение в базу.

Кто и как устанавливал потом причину падения офицера за борт, нам было неизвестно. Но все понимали, что командир в такой ситуации должен был снизить скорость хода, развернуться навстречу ветру и только тогда дать разрешение нам с Алексеем открыть дверь ограждения рубки для выхода на палубу. Если бы не успели, – ну и чёрт с ней, с этой сходней. Но всего этого В.П. Милованов не сделал. Видать, торопился «до дому».

До приезда патологоанатомов из Петропавловска тело Венедиктова положили на возвышении в одном из отсеков плавбазы «Нева». И с этого момента до утра следующего дня наши офицеры попеременно находились в отсеке. Кто-то поставил Венедиктову в руки свечу, и мы поддерживали её горение. Всмотревшись в лицо Алексея, я вдруг заметил, что по его лицу сбегают какие-то блестящие капельки. Нагнувшись ближе, я увидел, что он плачет. На какое-то мгновение я оцепенел, но, когда первый шок прошёл, я понял, что из его глаз вытекает морская вода, и до прихода сменщика пришлось вытирать его «слёзы».

Была создана комиссия по организации похорон, которую возглавил капитан-лейтенант В.Н. Поникаровский. Утром я, как член комиссии, должен был присутствовать при вскрытии. Эта ужасная процедура может повалить в обморок. Вскоре мне показали мозг Алексея с чёрными точками, что являлось свидетельством удара по голове падающей тяжёлой сходней. Я расписался в акте и вышел на свежий морозный воздух. Это был воздух жизни, который, несмотря на печальную процедуру, радовал с каждым вдохом.

Офицеры спустились в кубрик нашего экипажа. Матросы и старшины уже переоделись по первому сроку, группами сидели на койках и о чём-то говорили. Подойдя к группе мотористов, я снял с себя золотые часы «Победа» и подозвал А.Я. Гебеля. В кубрике все встали.

– За мужество и верность морскому братству прими на память, Александр Яковлевич, эти золотые часы.

Я пожал ему руку, и мы вышли на верхнюю палубу ПКЗ-108.

3 декабря Алексея хоронила вся бригада.

 Офицеры подводной лодки С-91 несут гроб с телом погибшего лейтенанта Венедиктова

Алексея похоронили на Тарьинском кладбище, на берегу бухты Крашенинникова.

Могила Алексея Венедиктова на кладбище в Тарье

Тарья Камчатская, Лето 1957 года.

Кладбище, где похоронен Алексей Венедиктов.

Вдалеке видно место базирования

10 дивизии подводных лодок

В 1956-1957 годах, до ухода во Владивосток, мы регулярно посещали место захоронения: красили, подчищали, прибирали могилу. После нас это уже никто не делал.

Через 34 года я участвовал в учении 2-й флотилии подводных лодок и решил посмотреть, как там могилка нашего товарища. Не только могилки, но и кладбища не нашёл – всё вобрала в себя непролазная берёзовая роща. Много я видел подобных погостов по России, и везде меня поражала запущенность, неухоженность, забытость. Не за это ли расплачиваемся в веках, сколько существуем?!

Комбриг Руденко

Перед этим печальным выходом ушёл командовать подводной лодкой С-179 наш старпом и мой близкий друг Суздалев Николай Иванович, а назначенный на его место помощник командира Б-62 капитан-лейтенант Стёпочкин Сергей Петрович до конца года был в отпуске. Произошли изменения и в командовании соединениями.

В декабре, после окончания Академических классов, к нам прибыл новый командир бригады капитан 2 ранга Руденко Иван Максимович. Он происходил из крестьян Черниговщины, окончил Военно-морское училище имени М.В. Фрунзе, после чего назначен командиром БЧ-1 подводной лодки М-20 Тихоокеанского флота.

С 1947 года последовательно командовал подводными лодками типа «М» и «Щ». С 1951 года был командиром 126 бригады подводных лодок Владимиро-Ольгинской ВМБ. За боевые заслуги в войне с Японией награждён орденом Красной Звезды.

Много раз он выходил на нашей лодке в море. Был всегда спокоен, строг и справедлив. Никто никогда не слышал его повышенного тона или грубости. В море он учил торпедным атакам и всегда говорил, что первейшей обязанностью командира лодки является его умение выходить в торпедную атаку и добиваться её результативности. Если что-либо случалось в море, где он был старшим, – всю вину брал на себя.

Никогда никого не наказывал сплеча, а разбирался подробно, причём, стараясь поставить себя на место виновного. Примерялся к нему, указывал его недостатки, и только тогда применял дисциплинарное взыскание. Подчиненных в обиду не давал. В общем, он был прямой противоположностью А.А. Рулюку.

Когда в 1957 году он уходил от нас, все экипажи были построены на всех лодках бригады. Несмотря на короткое время пребывания в бригаде, всех офицеров и многих старшин и матросов он знал по имени и отчеству. Прощаясь, каждому матросу на всех лодках пожал руку и пожелал всем успешного плавания. Были люди, которые не сдерживали слёз. Когда машина с уезжающим комбригом поехала, многие бежали за ней.

Я считаю, что он из меня сделал командира, вывел меня за формальные рамки служебных обязанностей и инструкций, заставил продумывать каждый свой шаг наперёд. Но всё это было потом, а пока мы только приноравливались к новому комбригу.

Пришёл  «хозяин»

Одновременно с И.М. Руденко на дивизию прибыл её командир контр-адмирал Парамошкин Павел Иванович. Выпускник 1935 года училища имени М.В. Фрунзе. С 1942 года командовал подводной лодкой Щ-201 на Чёрном море. За период войны лодка стала Карснознамённой, а командир был награждён орденами: Ушакова 2 степени, двумя Красного Знамени, Отечественной войны I степени и Красной Звезды.

Всего совершил 12 боевых походов и лично уничтожил 8 кораблей противника. Представляли его к званию Героя Советского Союза, и думаю, что он остался единственным до сих пор офицером-подводником с подписанным представлением на это высокое звание, но не получившим его. Вышестоящие начальники отмечали его вспыльчивость, грубость с подчинёнными и равными себе по званию.

Но никто не посмел написать, что этот смелый и грамотный подводник иногда не боялся послать куда-нибудь подальше и старших начальников. Что было, то было, и Героя ему не дали. Впрочем, не дали Героя и герою-подводнику П.Д. Грищенко.

Прибыв на дивизию, П.И. Парамошкин в сопровождении командиров бригад и тыловых начальников обошёл всю территорию дивизии. На следующий день он собрал офицеров и сверхсрочников в клубе, кратко рассказал о предстоящих задачах, а затем приказал, чтобы вся территория дивизии через трое суток была освобождена от всякого хлама и разведённой живности, а сверхсрочники с семьями выселены из землянок и расселены по квартирам двух только что отремонтированных домов. Если по истечении трёх суток по причалам будут бродить коровы и птицы, они будут застрелены и переданы в общий котёл личного состава. После совещания кое-кто в курилке усомнился в реальности сказанного.

– Подумаешь, какой тут смелый нашёлся. Мы десятки лет жили здесь со своими свиньями и будем жить, а вот за квартиры спасибо.

Через трое суток контр-адмирал П.И. Парамошкин с группой автоматчиков начал обход территории. Раздались первые выстрелы. К обеду ни одного даже цыплёнка не было на территории дивизии.

Часть землянок была срыта, а часть наиболее благоустроенных временно оставлены для размещения разных запасов. Была установлена караульная служба, организованы патрули до Тарьи, а также вдоль побережья на территории дивизии. В общем, мы поняли, что пришёл «хозяин».

 «Показательная» торпедная стрельба

Лодки приступили к огневым задачам. На нашей бригаде была организована показательная торпедная стрельба на подводной лодке С-21. Руководил учением А.А. Рулюк; а показывал, как надо выходить в торпедную атаку, капитан 3 ранга Я.И. Криворучко. На лодку направили командиров и старших помощников. Я мог бы не ходить, так как временно исполнял обязанности старпома, но меня выловил А.А. Рулюк и приказал следовать к Я.И. Криворучко и там исполнять обязанности старпома, так как штатный старпом был в отпуске. Мне выдали таблицы стрельбы и приказали находиться рядом с командиром.

Море около трёх баллов, солнце уже зашло за сопки, наступали сумерки. Стрельба была перископно-акустическая. Мы с Яковом Ионовичем поднялись в боевую рубку, где находился также штурманский электрик. Всплыв на перископную глубину командир стал внимательно осматривать горизонт, но его восточная часть была уже тёмной. Прокрутив перископом вокруг горизонта три раза, Я.И. Криворучко сказал:

– Штурманский электрик!

– Есть, товарищ командир!

– Гляди сюда, – Криворучко ткнул себя в зад пальцем, – что видишь?

Матрос заглянул в указанном направлении и откровенно сказал:

– Ничего не вижу, товарищ командир.

– Вот и я в твой перископ ничего не вижу. Опустить перископ!

Погрузились на глубину 25 метров.

– Есть цель! – Прокричал гидроакустик. – Справа 10 шум винтов, предполагаю эсминец. Скорость 16 узлов!

– Старпом! Курсовой угол цели!

– Товарищ командир, я в перископ не смотрел.

Криворучко плюнул, сбросил с себя шапку на палубу и начал топтать её ногами, одновременно крича труднопереводимые слова, перемежающиеся с командами торпедной атаки. Я предложил ему поправки к элементам движения цели и дистанции до неё. Несколько успокоившись, он утвердил исходные данные для стрельбы и скомандовал:

– Носовые аппараты «Товсь»!

Как только доложили: – «Товсь» выполнено!», дал команду «Пли!». Лодка вздрогнула всем своим корпусом, почувствовалось повышение давления воздуха в отсеке.

– Торпеды вышли, – доложили из первого отсека.

Теперь нужно было использовать кормовые торпеды по той же самой цели, которая, как предполагалось, должна была развернуться и пройти мимо нас обратным галсом. Командир всплыл под перископ и сразу же обнаружил идущий за нами эсминец.

– Срочное погружение! – заорал Яков Ионович, падая из рубки в центральный пост.

– Эсминец прямо по корме, дистанция 20-25 кабельтовых, скорость 8-10 узлов, кормовые аппараты «Товсь»!

Из седьмого отсека послышался робкий доклад, что команды на приготовление аппаратов ещё не было. После такого доклада командир в ярости вырвал двумя руками раструб переговорной трубы и что-то туда зарычал. Волосы, которыми Криворучко прикрывал лысину, упали на правую часть лица, усы обвисли, черные глаза стали красными, изо рта показалась пена. Я подумал, что командира сейчас хватит удар, но седьмой рычание своего командира знал и уже докладывал о готовности аппаратов к стрельбе. Но поздно...

– Эсминец над нами, – прокричал акустик, тут же спрятавшийся и уклонившийся от чернильницы, полетевшей в его сторону со столика вахтенного механика.

– Право на борт! Полный, вперёд! Штурман, на курс под угол встречи... Старпом, данные для стрельбы!

Я доложил исходные данные: курс цели ..., скорость ..., дистанцию до цели.

– Данные утверждаю! Кормовые аппараты «Товсь»!

– «Товсь» выполнено, – уже более бодрым голосом доложили из седьмого отсека.

– Аппараты «Пли»!

Так завершилась показательная торпедная атака. После всплытия оказалось: первый залп был дан по товаро-пассажирскому пароходу, курсирующему вдоль камчатского побережья, а второй залп мы произвели по нашему кораблю-цели, занимавшему в полигоне позицию, которая заранее была оговорена между командиром лодки и командиром эсминца-цели, но кто-то кого-то не понял. Зато торпеды все были подняты.

Капитан парохода, увидевший мчащиеся на него светящиеся торпеды, не зная их глубины хода, как не имеющий ко всему этому никакого отношения, пережил немало неприятных мгновений и пожаловался командованию Камчатской флотилии. На состоявшемся разборе Рулюк больше говорил о том, как не надо проводить показательные стрельбы. А потом смеха было много. Над Яковом Ионовичем смеяться можно было сколько угодно, но все цели были поражены.

С постановкой лодки к причалу я поднял перископы и обнаружил, что они оба совершенно чисты. Так что, как для меня, так и для штурманского электрика, осталось загадкой, почему Криворучко в свой перископ дальше 15 кабельтовых ничего не видел. Спустившись на причал, я увидел своего однокашника Олега Дунаева, обязанности которого я только что исполнял на его лодке. Я был приглашён на      ПКЗ-108 в каюту Олега Дунаева, где и отметили столь успешный выход.

Вообще Якова Ионовича, несмотря на его выходки, мы все любили. Это был простой, без амбиций командир, которого политработники обвиняли в панибратстве с младшими чинами. Он никогда не проходил мимо групп офицеров или матросов. Всегда остановится, вступит в разговор, даст совет, а то и расскажет свежий анекдот. После этого выхода у меня с ним сложились хорошие товарищеские отношения.

В редкие часы отдыха

Заканчивался 1955 год. Это был один из тяжелейших годов моей лейтенантской службы: помощник командира и начальник РТС, исполняющий обязанности старпома в сложный период сколачивания нового экипажа и подготовки к переходу Северным Морским путём. Это был трудный переход через чёрные туманы и ледовые массивы Северного Морского пути, а также непростое начало освоения камчатских вод.

Теперь всё это было позади. У меня появился круг близких мне друзей и товарищей, которых я всегда буду вспоминать с неизменной благодарностью и любовью. Это лейтенанты Асеев Геннадий Георгиевич, Устьянцев Александр Михайлович, Гладков Семён Евгеньевич, инженер старший лейтенант Телин Владимир Владимирович, капитан-лейтенант Чубич Максим Максимович. По первоначалу почти все они были холостяки, и эта холостяцкая компания, как умела, занимала себя в редкое свободное от службы время. Были холостяцкие пирушки, если были на то причины, были походы в клуб в Тарью на очередной новый фильм и, конечно же, были совместные поездки в Петропавловск.

Друзья-товарищи-камчадалы.

Первый ряд: Телин, Соларев, Чубич.

Второй ряд: Лебедько, Глазков, Асеев

Начиналась прогулка обходом редких магазинов, а иногда и просмотром художественных выставок, которые нередки были в Доме офицеров флотилии. Бывало, заканчивались такие похождения офицеров «прохождением ВВК», то есть ресторанов "Восток", "Вулкан" и комендатуры гарнизона. По сравнению с другими компаниями, в комендатуру мы не попадали.

Петропавловск-Камчатский, 1955 год.

Ресторан «Вулкан»

Здесь я изображён вместе с Геной Асеевым. В город мы иногда ездили вдвоём и фотографировали многочисленные памятники

На камне надпись: «Памяти Лаперуза»

Памятник-часовня воинам, защитившим Петропавловск в 1855 году

Петропавловск-Камчатский, 1957 год.

Экскурсия с личным составом подводной лодки на «Сопку любви»

Нам удалось дважды побывать в Драмтеатре и послушать знаменитого российского тенора Вадима Алексеевича Козина, сейчас почти забытого. Попасть на его концерты было трудно, но мы умудрялись. Он приезжал к нам из Магадана, куда был сослан в 1944 году за какие-то "политические" провинности. Его "простили", но он, кажется, дальше Хабаровска не выезжал, отказывался от всех званий и наград. Зэки и расконвоированные зэки, люди, давно связавшие свою судьбу с этим полузабытым краем, обожали и боготворили его; они были для него защитой, он же был для них святыней. А что на Западе ждало его? Аплодисменты и интриги. Интриги, не дающие днём думать, а ночью спать. Его репертуар был прост, но ворошил и затрагивал душу: «Утро туманное…», «Пара гнедых, запряжённых зарёю...», «Нищая...» … «и кто-то камень положил в её протянутую руку...», «Когда простым и нежным взором ласкаешь ты меня, мой друг...». Его песни волновали, наполняли всего тебя тихой грустью, уносили куда-то в бесконечность... Но так продолжалось недолго.

В припортовой забегаловке мы выпивали по полстакана разведённого спирта, усаживались на корму катера, закуривали, глядя на удаляющиеся огни города, и каждый думал свою думу. Я, например, думал о том, что мне завтра нужно поговорить с боцманом о том, как обстоят дела в каптёрке, проверить ход планово-предупредительного ремонта в РТС и провести сверку финансовой ведомости на выплату денежного довольствия личному составу. На ПКЗ-108, засыпая, я вновь оказывался в блеске зрительного зала театра и вновь слушал голос Вадима Алексеевича «...и кто-то камень положил в её протянутую руку».

Часто по вечерам мы обсуждали военно-политические новости. Строительство нашего флота всё более разворачивалось с учётом опыта прошедшей войны, и корабли выходили из заводов с усовершенствованными оружием, средствами связи и наблюдения. Шло освоение атомного и ракетного оружия. Главным событием была смена Главнокомандующего ВМФ. Н.Г. Кузнецов, руководивший Военно-Морским Флотом во время войны, как-то отошёл в сторону после неё, и руки его мы не чувствовали. Нового Главнокомандующего С.Г. Горшкова не знали. Многие считали, что бывший командующий Черноморским флотом был не без вины в гибели линкора "Новороссийск"... Не разбирались мы в военно-политических кремлёвских сплетениях, и потому холодная война нам представлялась простым просчётом в соотношении сил на театре. Также, наверное, думали в Москве.

Наша 10-я дивизия к концу года стала настоящим боевым соединением, способным решать свойственные ей задачи как самостоятельно, так и во взаимодействии с другими частями и силами Камчатской военной флотилии.

Перед Новым годом мне, Асееву, флагманскому инженер-механику инженер капитан-лейтенанту Трепетцову В.А. и врачу майору Анисимову Ю.С. разрешили поехать в отпуск. Ехали мы долго: 10 суток просидели на аэродроме в Елизово. К счастью, встретили своего комбрига Ивана Максимовича, и он нам продлил отпуск на 10 суток. До Владивостока шли на самом большом тогда пассажирском лайнере "Советский Союз", который пять суток швыряло так, что одну из погруженных на верхнюю палубу автомашин сорвало с креплений, и она металась по палубе, сшибая всё и вся, пока сама не свалилась за борт. Во Владивостоке самолёты тоже не летали, и пришлось нам поездом ехать девять суток до Москвы. Ещё сутки – и я, падая на руки матери, сказал: – "Велика Россия!".

По окончании отпуска улетали самолётом. Помню на аэродроме в Пулково мела позёмка. Приглашённый нами оркестр ресторана "Метрополь" до взлёта самолёта играл модную в ту пору мексиканскую песню: "Беса-ме, Беса-ме мучо"..., что означало в переводе на русский: "Целуй меня крепче...". Со взлётом самолёта мы увидели с высоты, как музыканты бежали по тёмному аэродрому к светящемуся зданию аэропорта. Спустя минуты тёмные облака скрыли от нас огни Ленинграда.

Дежурная служба

Через четыре дня мы были на ПКЗ-108, а ещё через неделю мы забыли об отпуске. К нам на лодку пришли новые офицеры: старший помощник командира капитан-лейтенант Стёпочкин Сергей Петрович, командир БЧ-5 инженер старший лейтенант Ганев Сергей Фёдорович, командир рулевой группы лейтенант Шувалов Владимир Иванович.

Новый старпом был из деревенской глуши Орловской области. Был он на пять лет старше меня, окончил педучилище, а затем в 1950 году Каспийское Высшее Военно-морское училище имени С.М. Кирова. Служил на лодках по штурманской части, в декабре 1954 года стал помощником командира подводной лодки Б-62, а теперь стал нашим старпомом. У нас с ним сложились хорошие дружеские отношения.

Сергей Петрович представлял из себя жизнерадостного компанейского парня, несколько легкомысленного оптимиста, не особенно вникающего в суть дела. Устройство лодки он не учил, считая вполне достаточным знаний технических средств, которые мало чем отличались от подводной лодки 611 проекта Б-62. Впрочем, как он знал 611 проект неизвестно, но 613 проект, то есть нашу подводную лодку     С-91, он осваивал походя.

Как и всегда, с началом нового учебного года, мы отрабатывали задачу № 1 и готовились к плаванию в 1956 году. После гибели линкора "Новороссийск" командование ВМФ заставило усилить все виды дежурств. Теперь вместо дежурного по лодке старшины на этот пост заступал офицер, далее шёл дежурный по бригаде со своим помощником по живучести и, наконец, возглавлявший всю эту службу – дежурный по дивизии.

С началом года командиром бригады был издан приказ о допуске к самостоятельному дежурству по 125 бригаде некоторых старших помощников и помощников командиров лодок. В их числе значились: капитан-лейтенанты Г.В. Банокин, К.В. Душко, П.А. Исакадзе, И.И. Людмирский, Г.В. Чаплинский, старшие лейтенанты О.А. Дунаев, Г.А. Вассер, А.П. Катышев, Л.Ф. Сучков и лейтенант В.Г. Лебедько. Моё положение было в ряде случаев щекотливым, так как на моём дежурстве оказывались дежурными по лодкам не только капитан-лейтенанты, но и капитаны 3 ранга.

Во время развода я внимательно осматривал внешний вид всего дежурного наряда, обычно спрашивал по частным обязанностям одного офицера, старшину и матроса с разных лодок. Обходя строй, я всегда обращал внимание на состояние обуви. Со смятой, рваной обувью и со стёртыми каблуками безжалостно удалял из строя для замены (научил всё-таки меня Лапчук уважать военную обувку). Злились на меня, дело иной раз доходило до скандала, но я упорно стоял на своём:

– Для матроса служба – праздник. Извольте на развод выходить чисто и аккуратно одетыми.

За дежурство я, как правило, ночью проверял 2-3 лодки, 1-2 кубрика на ПКЗ-108 и в казарме, всю верхнюю вахту, и особенно нетерпим был к грязным и рваным гюйсам и флагам. Бывало, за флаги, которые не менялись в течение часа после сделанного мной замечания, снимал дежурного офицера, не взирая на звание. К дежурству моему привыкли. Любой знал, если сходни у всех лодок, стоявших у причала, уложены в одну струнку – значит и спрашивать: "Кто дежурит по бригаде?" было нечего.

Проверяя лодку, я, как правило, обходил её всю вместе с дежурным по кораблю. Капитан-лейтенантов щадил, а старших лейтенантов и лейтенантов гонял "в три шеи", давая внезапные вводные о поступлении воды в отсек, о внезапном воспламенении какого-нибудь прибора или прорыве воздуха высокого давления. Разбор ночной тренировки делал сам дежурный в моём присутствии, а я добавлял и давал оценку всему дежурному расчёту. Были, правда, такие старшие лейтенанты, которые особенно болезненно переносили мои ночные визиты. Особенно этим отличался старший лейтенант Ю.С. Долинин (кстати сказать, мой будущий заместитель по политчасти). Для таких у меня были припасены специальные вводные. Например, внезапно создавался крен лодки, в трюм фактически поступала вода и под конец где-нибудь раздавался хлопок взрыв-пакета.

Матросы и старшины всей бригады знали меня, и моё дежурство прозвали: "Один длинный гудок в течение суток". Многим этот "гудок" запомнился на всю жизнь. Были такие факты, когда 65-летние матросы в отставке интересовались: "Жив ещё "гудок"?", передавали приветы, писали письма.

«Чепушка»

Бывали вводные и для меня. Как-то поздно вечером командный пункт Камчатской флотилии объявил всей базе затемнение. Иногда это было связано с прилётом американских самолётов в зону базы. В этом случае свет гас во всех домах и даже в городе. Надо же так было случиться, что экипаж подводной лодки С-173 задержался на лодке в связи с подготовкой к сдаче задачи № 1 на следующий день. Ничего не зная, они прибыли в казарму и включили полное освещение, не опустив штор затемнения на окнах. Прибежав в казарму, я потребовал выключить повсеместно свет и опустить шторы. Поднялся шум и гвалт, который я перекричать не мог. Дневальная служба начала опускать шторы, но свет продолжал гореть как в кубрике, так и в других помещениях команды. Тогда я выключил рубильник на щите. Поднялся крик, меня окружили и пытались оттеснить от электрощита. Непрерывно трещал телефон оперативного дежурного по дивизии. Сняв трубку, чтоб не мешали, я во всю силу лёгких закричал:

– Подводной лодке С-173 боевая тревога! Вызвать командира и всех офицеров, команде бегом на лодку! Готовить лодку к походу и погружению!

Потом, когда экипаж бросился на причал, приказал дежурной службе закрыть и опечатать кубрик и остальные помещения, а самим также следовать на лодку. Сам я тоже побежал на причал. У причала стояла толпа курящих. Курильщиков, увидевших бегущих к лодке дежурных по дивизии и бригаде, как ветром сдуло.

Первым прибыл командир лодки капитан 2 ранга Смертин Василий Михайлович. Мне было как-то неловко перед этим уважаемым мною человеком докладывать о фактическом коллективном неподчинении дежурному по соединению. В общем это была крупная "чепушка", о которой что-то нужно было докладывать.

На следующий день командир бригады задачу № 1 у С-173 не принял. А меня в этот же день вызвал к себе начальник политотдела капитан 1 ранга С.А. Томилов.

– Как же это так получается, товарищ лейтенант? Люди пришли с моря (он даже не знал, откуда они пришли), получили весточки от родных, от невест и любимых, получили свежие газеты, может, кто-то писал письмо матери, а Вы свет выключаете!

– Товарищ капитан 1 ранга! Я выполнял приказ оперативного дежурного штаба дивизии и командования Камчатской флотилии по полному затемнению базы.

– Я вижу, Вы меня не понимаете.

– Не понимаю, товарищ капитан 1 ранга.

– Идите, мы Вас научим понимать.

Затем меня вызвал командир дивизии контр-адмирал П.И. Парамошкин. Я коротко доложил ему суть дела и сказал, что действия экипажа переходили грань коллективного неподчинения, и моей обязанностью было пресечь этот беспорядок. Что, собственно, я и сделал.

– Хорошо, – сказал адмирал, – можете идти.

Меня отстранили от дежурства по бригаде, а наверх доложили, что к нарушению режима затемнения привела неопытность лейтенанта. Таким образом, ушли от острого вопроса – необходимости доклада о коллективном неподчинении. Вот ведь какое у меня было большое звание – им можно было прикрыть чрезвычайное происшествие и не только на дивизии, но и на флотилии. Так я стал офицером, который нигде не дежурил, а вроде как находился в резерве. Но меня это нисколько не огорчало.

Зачёты на «самоуправство»

Весь март и апрель 1956 года мы ходили по полигонам боевой подготовки, изредка заходя для ночного отдыха в бухты Камчатки: Русскую, Бечевинку, Жировую.

Погрузка практической торпеды для выполнения очередной торпедной атаки по плану боевой подготовки…

К концу апреля отстреляли все торпедные стрельбы и вошли в состав боевого ядра первой очереди, к которому относились наиболее боеготовые лодки.

Войдя в первую линию, ПЛ С-91 грузит боевые торпеды…

Теоретическая часть зачётов на допуск к самостоятельному управлению подводной лодкой у меня была сдана. Таким образом, на всех весенних выходах в море мне предоставлялась возможность сдать практическую часть экзаменов. Эти экзамены в море от меня принимал лично комбриг.

Я должен был выполнить маневры погружения, срочного погружения на различные глубины, плавание под водой, постановку и плавание под РДП, (в том числе в режиме зарядки аккумуляторной батареи), выход в торпедную атаку и всплытие с соблюдением всех мер предосторожности и скрытности.

Некоторые маневры комбриг усложнял, заставлял меня повторить несколько раз. Дело заканчивалось постановкой на якорь, а затем и швартовкой к причалу.

Тихий океан, апрель 1956 года.

 На командирской вахте

На следующих выходах старшим шёл А.А. Рулюк, который, продолжая приём зачётов, придумывал разные каверзы. Например, срочное погружение с креном на борт, внезапную потерю плавучести при всплытии, руководство борьбой за живучесть в подводном положении в темноте и в противогазах. Всё заканчивалось приказом швартоваться кормой к стенке и бортом к причалу. После окончания швартовки Рулюк сошёл на причал и приказал мне перешвартовать лодку к причалу заново носом к берегу.

За всеми этими манипуляциями наблюдало много народа, в том числе и комбриг с борта ПКЗ-108. Подход был прост, но мне, очевидно, хотелось покрасоваться. Развернув лодку носом к берегу, я помчался к причалу. С причала Рулюк кричал:

– Стоп! Полный назад!

Лодка быстро приближалась к причалу. Когда с причала стоявшие на нём люди, на всякий случай, стали перебираться на стенку, лодка вся задрожала и встала, как вкопанная.

– Вы что же, решили лихачить на серьёзной проверке?

– Товарищ капитан 2 ранга, никакого лихачества не было. Лодка встала на своё место, не задев причала.

– Считаю, что вы не сдали на допуск!

Он забрал мой оценочный лист, сплюнул через левое плечо и пошёл в штаб. Всё!

Я ушёл в свою каюту на ПКЗ-108 и предался грустным размышлениям. С одной стороны, я, конечно же, был неправ. С другой стороны, скрипя зубами, я должен благодарить начальников за столь серьёзные зачёты, в ходе которых я почувствовал лодку не только под водой и над водой, но чуть ли не "в воздухе". А толку что? Лейтенант может до бесконечности сдавать зачёты, быть в глазах начальства подготовленным офицером и только! Надоело мне сдавать эти экзамены: и на Чёрном море (не хватило времени на практическую часть), и на Севере (нога подвела), и здесь. Но здесь сам виноват, хотя эту вину можно бы и не признавать причиной.

Душевные терзания

В эти дни пришли из Москвы бумаги с предложением отобрать несколько офицеров в адъюнктуру в академию и в училища. Недолго думая, я написал рапорт в адъюнктуру на кафедру военно-морской географии в своё училище. Павел Григорьевич Сутягин меня давно ждал. Через два дня мне принесли мой рапорт, перечёркнутый крестом и подписанный Рулюком. Я пошёл к командиру лодки и отпросился в отпуск. Тут повезло, и через четверо суток я был в Ленинграде. Ещё через двое суток в отпуск прибыл Гена Асеев. Этот отпуск мы провели в Крыму.

На отдыхе.

 Ялта, лето 1956 года.

Но время быстро летит, и надо возвращаться на службу, где ничего хорошего меня не ждало.

Огромное расстояние до европейской части страны давило своей тяжестью, усугубляло иной раз отчаянную тоску одиночества, а бесполезные усилия по службе доводили почти до прострации, до безразличия ко всему окружающему. Хорошо, если рядом был друг, а то часто бывало так: один в отпуске, другой в море, третий в каком-то ремонте и тому подобное. Я был не один в таком положении. В таких условиях развивалась не разобщённость, а такие черты характера как преданность, верность своему слову, стремление к коллективизму, взаимная помощь и поддержка.

Многие, впрочем, решали эту проблему по-своему: кто-то женился, кто-то менял место службы, и там – среди берегового окружения – либо окончательно опускался, либо успешно продвигался по службе, а кто-то спивался. Были и такие, которые служили по принципу "солдат спит, а служба идёт", и служба у них действительно шла, и довольно успешно. Несмотря на то, что я иногда заливал спиртным свои душевные переживания, да и в компании от друзей не отставал, но никогда не был привержен пороку пьянства. Большинство офицеров флота и армии представляло собой лучшую часть нашего советского общества. Воля и их воинская доблесть формировались всей системой воспитания и образования государства. Примерно такие мысли одолевали меня, пока я ехал от аэродрома до своей родной ПКЗ-108.

Открыв каюту, первое, что я увидел, был портрет Суворова. "Не отступать! Только вперёд!" – казалось, говорил мне Александр Васильевич. "Да! – подумал я – отступления не будет!"

Командир отсутствовал, и я зашёл к старпому доложить о прибытии из отпуска. Сергей Петрович встретил меня радостно и тут же ошарашил новостями.

– Приказом командующего Тихоокеанским флотом № 220 от 15 мая 1956 года ты допущен к самостоятельному управлению подводной лодкой проекта 613. С чем я поздравляю тебя! – сказал старпом.

– К августу мы должны быть готовы к автономному плаванию в центр Тихого океана. Задачи и маршрут плавания получим перед походом. Известно, что с нами пойдут представители Академии наук. На лодку назначены новые офицеры: – командир торпедной группы лейтенант Трофимов Генрих Степанович и командир моторной группы инженер-лейтенант Соколов Владимир Владимирович. Наконец, вся твоя служба РТС отныне состоит из классных специалистов. Кроме того, тебе надлежит пройти медицинскую комиссию. Ну а дальше, – сказал Сергей Петрович в заключение, – ты сам лучше кого бы то ни было знаешь, что тебе делать.

Эти новости буквально влили в меня живительные силы, и я забыл даже о своих лейтенантских погонах. В штабной канцелярии, куда я зашёл ознакомиться с документами, пришедшими в моё отсутствие, я обнаружил приказ командира дивизии, вновь допускающий меня к дежурству по бригаде, но это меня не особенно обрадовало. Там же мне встретился офицер по строевой части лейтенант Кнут Леонид Васильевич. Он рассказал, как акт по моему допуску и вместе с ним рапорт-ходатайство комбрига штаб дивизии возвращал дважды. На третий раз Иван Максимович сам взял документы и ушёл к Парамошкину. Вернулся часа через три, отдал документы и приказал отправить их снова.

– Так, товарищ комбриг, их обратно вернут, – сказал старшина канцелярии.

– Не вернут, – ответил Руденко.

Действия комбрига и его настойчивость в отношении моего допуска взволновали меня до глубины души. Когда я потом встретился с комбригом, то чувствовал себя чрезвычайно неловко оттого, что не могу его никак отблагодарить, даже "спасибо" сказать не мог. И потом, мало ли что болтают в канцелярии. Комбриг поздоровался со мной, расспросил, как прошёл отпуск, поинтересовался здоровьем родителей и потом сказал, что перед лодкой стоят серьёзные задачи, к которым следует серьёзно готовиться. На прощание пожал мне руку и сказал:

– Держись, лейтенант!

Разговоры на важные темы

В июне у меня истёк кандидатский стаж, следовательно, нужно было у кого-то просить рекомендации в партию. Требовались три рекомендации от членов КПСС, знавших меня по совместной службе не менее одного года. Таких на бригаде было мало, да и знали меня не в той степени, чтобы выдать рекомендацию в партию. Две рекомендации мне были обещаны: одна от командира лодки, вторая от заместителя командира по политчасти. Правда, командир писал её долго, то ли по лени, а то и ещё, может быть, по каким-то причинам. Старый солдат Михаил Иванович Глубоцкий дал её сразу. За третьей я решил обратиться к Рулюку. Мы знали друг друга давно – ещё по совместной службе в 153 бригаде на Чёрном море. Встретив его как-то, я сказал:

– Товарищ капитан 2 ранга, вы знаете меня давно, можно попросить у Вас рекомендацию в партию?

– Нет, нельзя. Рекомендации я Вам не дам.

– Почему? – задал я не очень умный вопрос.

– Не дам, и всё тут – резко ответил он, традиционно сплюнул и зашагал по дороге.

Мне трудно было понять этого человека. Какие претензии имел ко мне Анатолий Антонович? Когда ему требовалось идти в море, а на лодке не было старпома или помощника – он "хватал" меня, и не было случая, чтобы я как-то подвёл его. На лодке, если случалась какая-то неисправность в надстройке или в трюме, он оказывался первым, и я почему-то рядом с ним в качестве помощника. Это я не очень понимал, но и замечаний от него не получал. Думаю, у него не было оснований, чтобы отказать мне. Вполне возможно, он просто не мог дать мне рекомендацию как начальник штаба бригады. Но тогда я тоже плюнул и пошёл в противоположную сторону.

Третью рекомендацию мне дал командир ПЛ  С-87 капитан-лейтенант Поникаровский Валентин Николаевич, знавший меня с Николаевского завода. Однако приём в партию отложили до возвращения из автономки.

В этом году при политотделе дивизии открылся вечерний университет марксизма-ленинизма. Я без промедления подал рапорт, и приказом начальника политотдела был зачислен слушателем на первый курс. Зачисление в университет освобождало меня от обычной марксистко-ленинской подготовки. Прямо скажу, я не любил этот вид занятий из-за его формальности и какой-то нежизненности. Штампованный стиль политзанятий отталкивал офицеров.

Политотдельцы, находившие недостатки в организации или содержании марксистско-ленинской учёбы, кричали об этом со всех трибун. В то же время я никогда не видел политработника, изучающего или хотя бы читающего классическую литературу марксизма-ленинизма. У них не было настольных книг, как, скажем, у меня «Рассуждения по вопросам морской тактики» С.О. Макарова. Идеологические соки они черпали из газет и «Блокнота агитатора».

Слабость подготовки чувствовалась не только в их среде, но и среди журналистов. На флотилии издавалась газета "Тихоокеанская вахта". Среди матросов, да и офицеров её звали "Тихоокеанский брехунец". Это же надо было так придумать! А ведь прозвища и другие названия газетам и каким-то событиям народ давал не зря.

Как-то в мою каюту буквально врывается Геннадий Асеев и, показывая на газету, говорит:

– Вот до какой вопиющей безграмотности можно докатиться!

В газете на первой странице был помещён рассказ про какого-то старпома с подводной лодки, в котором были такие слова: «... по отсекам, чётко печатая шаг, шёл старпом, правая рука вперёд до бляхи, левая назад до отказа».

Конечно, это был день веселья на дивизии, а газету изъяли, откуда только это было возможно. «Брехунец» оправдывал себя не только такими казусами, но и другой нелепой информацией.

Поступая в вечерний университет, я освобождал себя от рамок рутинной политподготовки и получал самостоятельность в изучении того, к чему больше был склонен: философии, истории философии, диалектики, историческому материализму. Меня интересовали философы: Декарт, Спиноза, Гегель, Кант, Сковорода, Руссо, Маркс, Энгельс, Герцен, Ленин.

1956 год был годом XX съезда КПСС, разоблачившего культ личности Сталина и принявшего ряд других важных решении для укрепления советской демократии. О культе личности было написано закрытое письмо, по которому повсеместно прошли партактивы. После такого партактива, который прошёл у нас недели за полторы до выхода в океан, меня пригласил к себе домой Николай Иванович Суздалев, встретив по дороге. Жена его, Нина, быстро накрыла стол, и после первой же рюмки завязался традиционный русский застольный разговор о международных делах, который быстро перешёл на тему о разоблачении культа личности Сталина.

– Я, – сказал Суздалев, – до сих пор не могу поверить, что Сталин руководил войсками по глобусу. И вообще играл второстепенную роль в войне.

– И я не верю всему этому, – а про себя подумал: «вот ведь второй раз я ловлю Хрущёва на вранье, вранье открытом и беззастенчивом!».

– Ну, а военные, да ещё такие известные всей стране?

– Не знаю, Николай Иванович, но думаю, что и они не зря попали в эту троцкистско-бухаринскую компанию. Придёт время, и мы узнаем, как они там оказались.

– Ну, а что ты думаешь о партии?

– Я молод ещё судить об этом, но если уж на то пошло, то скажу: мне кажется, что партия саморазделилась на три разные части: первая – коммунисты, идейно убеждённые в правоте учения марксизма-ленинизма, готовые пойти на самопожертвование ради коммунистических идеалов; вторая – коммунисты, не имевшие хорошей теоретической и практической подготовки (их становится всё меньше и меньше), сомневающиеся в построении справедливого социалистического общества; вместе с первыми они составляют, вполне возможно, половину партии; третья – всякая шваль, пришедшая в партию для решения своих задач и ради своих интересов, или просто люди, оказавшиеся на номенклатурных должностях.

– Да-а, в этом зарастающем омуте жизнь зависит от притока свежей воды, впрочем, ну их, пусть сами разбираются. Лучше скажи, как идёт подготовка к походу.

– Пока, вроде, всё идет благополучно.

– Серьёзный предстоит вам поход почти в центр Тихого океана!

Ещё долго продолжался наш разговор, перемежающийся воспоминаниями различных подводных курьёзов, которых Николай Иванович знал массу. Я знал, что Николай Иванович очень серьёзно изучает вопросы действия лодок против лодок, и ему будет интересно узнать от меня что-то по этой теме. Когда стало светать, мы расстались.

Первое автономное плавание

Основной целью первых автономок была проверка материальной части. Такие походы проводились недалеко от своего побережья, но на всю автономность лодки. Основной же целью походов подводных лодок С-87 и С-91 в 1956 году являлось вскрытие оперативной обстановки в океане, уточнение характера деятельности ударных и противолодочных сил США. Дополнительной задачей являлась гравиметрическая съёмка по маршруту плавания. Примерно такая же задача, но с ограниченными целями была поставлена перед подводной лодкой С-173. Эти походы на такие дальности осуществлялись впервые в Советском Союзе в послевоенный период!

16 июня 1956 года в первое боевое автономное плавание вышла подводная лодка С-87 под командованием капитана 3 ранга В.Н. Поникаровского. Она прошла до 175 градуса западной долготы, обогнув всю северную часть Тихого океана.

Поход ПЛ  С-91 предстоял скрытный. В связи с этим были закрашены бортовые номера, закрашена ватерлиния, сняты аварийные буи, отключён щиток электропитания на все ходовые огни, а в боевой рубке обыкновенная лампочка заменена на лампочку синего света.

15 августа на борт лодки прибыла экспедиция Академии наук СССР из четырёх человек: – руководитель кандидат технических наук М.Е. Хейфиц и три его помощника, которые доставили и установили специальную аппаратуру. Сам руководитель был очень приятным, интеллигентным и компанейским человеком. Что же касалось его работы, он был нем, как рыба.

Командир, прибывший с инструктажа, собрал офицеров, обрисовал общую обстановку по району плавания, поставил задачи перед каждой боевой частью и особенно обратил внимание на ведение разведки сил вероятного противника и его морских и воздушных коммуникаций, строго предупредил о соблюдении скрытности плавания. Командир отдельно остановился на ответственной и бдительной работе личного состава БЧ-5 в связи с напряжённым использованием всех систем и механизмов: два часа под водой на глубине 90-100 метров, всплытие, два-четыре часа движение в надводном положении и вновь погружение.

Далее командиром была определена очерёдность вахт офицеров. Михаил Иванович Глубоцкий завершил указания командира необходимостью чёткого несения службы, соблюдения бдительности, организации ежедневного поотсечного коллективного прослушивания радиопередач из Москвы и выпусков боевых листков. Он призвал с честью оправдать высокое доверие партии и командвания и успешно выполнить поставленные задачи.

Всего в поход шли 12 офицеров, 50 матросов и старшин и четверо «академиков». В день отхода, спрятавшись за борт ПКЗ-108, стояли родственники, друзья и товарищи уходивших в море. В наступающих сумерках видно было, как они махали платками. На причале нас провожали всего два человека: командир дивизии контр-адмирал П.И. Парамошкин и флагманский механик 125 бригады инженер капитан-лейтенант В.А. Трепетцов.

21 августа в 19 часов 17 минут подводная лодка снялась со швартовов и серой тенью пошла по Авачинской губе на выход в открытый океан. С выходом лодки был вскрыт пакет Главного штаба ВМФ с планом похода. Этим планом предусматривалось плавание в Охотском море, заход в порт Корсаков на Сахалине, а затем, следуя на юг вдоль острова Хоккайдо, после прохода широты Сангарского пролива, повернуть на юго-восток, выйти на 30 градусов северной широты и осуществить переход на восток вплоть до атолла Мидуэй. Почти треть пути мы должны были следовать в тропических водах. В районе атолла Мидуэй мы должны были повернуть на северо-запад и затем возвратиться на Камчатку. В распоряжении давались указания по связи и по применению оружия.

Погода, надводная и воздушная обстановка нам вполне благоприятствовали, и в середине следующего дня через Четвёртый Курильский пролив мы вошли в Охотское море. Это море было своим, но мы шли, соблюдая все меры скрытности. Днём, как правило, мы шли под водой и в сумерки всплывали, чтобы сделать зарядку аккумуляторной батареи и успеть её провентилировать до очередного погружения на гравиметрическую съёмку.

Август 1956 года.

Охотское море.

На мостике командир ПЛ Милованов, старпом Лебедько, замполит Глубоцкий, командир БЧ-3 Боднев и сигнальщики

Рано утром 27 августа через пролив Буссоль мы вышли в Тихий океан. Наше плавание было похоже на прочёсывание Курильской гряды. Мы прекрасно видели острова и проливы, но иногда, после ночного всплытия, замечали недалеко от себя качающиеся огоньки. Это рыбаки, только кто они? Свои или чужие? Мы не меняли курс, и огоньки постепенно удалялись. Звук наших дизелей у рыбаков смешивался со звуком своих машин. Да и кому могло взбрести в голову в 1956 году, что в зоне проливов между островами ходят какие-то подводные лодки.

Пройдя 30 августа через пролив Фриза, утром 1 сентября мы стали на якорь в заливе Анива напротив порта и города Корсаков. Корсаков, бывший Отомари, – небольшой деревянный городок с 30 тысячами жителей на юге Сахалина. С лодки он просматривался весь. Недалеко от причала маленький рынок. Торгуют всякой огородной и морской снедью и пивом в основном корейцы. Стоянка была рассчитана на 11 часов. За этот срок мы должны были погрузить свежие продукты и помыться в местной бане. Тут же подошли водолей и катер. Мы приняли 5,5 тонн пресной воды. С катера приняли на борт 275 кг свежего хлеба, 80 кг мяса и 55 кг капусты. Кроме того, я выпросил у портовых интендантов 80 кг бельевой обтирочной ветоши. Её нам хватило до конца года.

Без спешки посменно была организована помывка личного состава в бане.

Остров Сахалин, город Корсаков, 1 сентября 1956 года

После бани мы побаловались местным довольно-таки неплохим пивом и варёными крабами. Никто ни копейки с нас не взял. С каждой подаваемой кружкой пива и ножкой краба корейцы, показывая на стоящую в заливе подводную лодку, складывая ладони, кланялись и улыбались. Мало того, не отпускали от себя, хватая за рукава. Я еле оторвал Зиновия Боднева от этих гостеприимных и добрых людей.

Рынок города Корсакова 1 сентября 1956 года.

Зиновий Боднев сразу подружился со всеми женщинам. Кореянки угощали его своим прекрасным пивом

Когда катер наш отошёл от причала, торговки рыночка, как по команде, выстроились, и все махали нам платками, а мы в ответ прощались с ними, махая фуражками и бескозырками. Такое прощание, подумал я, во много раз лучше любой политинформации. Сколько во всём этом было морально-нравственного духа и дружеского напутствия. Моряки сразу же пристали к заместителю с просьбой рассказать им о корейцах, что это за люди, где живут и чем промышляют. Но Михаил Иванович как мог, отмалчивался от них, так как сам мало что знал. Но у всех осталось очень хорошее впечатление от этого маленького города, от его народа, несмотря на небольшое время визита.

В 20.30 этого же дня мы снялись с якоря и ночью 2 сентября легли на грунт на глубине 100 метров в точке 45 градусов 31 минута северной широты и 153 градусов 10,6 минут восточной долготы.

Незадолго до обеда, когда я стоял на вахте, открывается люк второго отсека и в центральный пост не входит, а осторожно пробирается Милованов с кружкой спирта в руке. Ни мало не смущаясь находящихся на боевых постах матросов, старшин и офицеров, он протягивает мне свою кружку:

– Володя! Выпьем за наш флот и, дай Бог, чтобы Тихий океан не пересох, и братья-моряки не остались без работы!

– Товарищ командир! Я же на вахте, а вот безработный уже один есть, и я показал на дремавшего за своим столом штурмана.

– Правильно! Это правильно! И командир направился к штурману.

Ополовинив кружку, Милованов объявил, что идёт беседовать «за жизнь» с матросами в кормовые отсеки. Штурман, освободившись от дрёмы и развеселившись от выпитого, вопросил:

– Где, в какой стране сын бедного крестьянина мог выпить и закусить на глубине 100 метров?!

Не успел я растормошить замполита, чтобы он взял под контроль командира, как случилось несчастье. В пятом отсеке мотористы что-то делали между дизелями, вскрыв проходные паёлы. «Девочка Валя» рухнул в междизельное пространство и снёс себе икры ног до костей. Выскочивший на крик фельдшер с помощью матросов перенёс командира в четвёртый отсек. На столе старшинской кают-компании фельдшеру удалось остановить кровотечение, после чего пострадавшего перенесли в каюту.

Часа через три собрался «консилиум»: – «Что делать?». Милованов отказался давать радио на большую землю и приказал следовать дальше по плану. Но сам он не в состоянии был непосредственно командовать лодкой. Первые 15 суток, и не менее, ему предписывался постельный режим, а там как пойдёт: можно будет постепенно садиться. Вертикальное положение исключалось. Создалась пикантная ситуация: командир прикован к постели, старпом к самостоятельному управлению подводной лодкой не допущен и только помощник, то бишь я, имею официальный допуск к управлению кораблём.

После совещания у командира, где он лично расписал вахты офицеров: старпом и замполит вместе, я один, и третья смена – оба минёра, Михаил Иванович Глубоцкий, выйдя от командира, сказал:

– Владимир Георгиевич! Теперь вся ответственность ложится практически на тебя.

– Это кто же на меня её возложил?

– Формально никто, но командир приказал присутствовать тебе на всех всплытиях и погружениях, а также при выполнении других сложных маневров. С Сергеем Петровичем будь деликатен. Не забывай, что он всё же старпом и старше тебя по званию. В общем, не надо давить на его самолюбие.

– Хорошо, мы пойдём, как приказано и как рекомендовано, а дальше посмотрим...

С этого момента я поселился в центральном посту. Спал на ящике с инструментами или на диване у штурмана, спал в пол-уха.

С Сергеем Петровичем мы не оговаривали наши отношения. Всё было, как всегда: он старпом, я помощник и начальник РТС. Я, как и все командиры боевых частей, вечером докладывал ему о выполнении плана по радиотехнической службе и план на следующий день, а также общекорабельные мероприятия. Старпом составлял суточный план и утверждал его у командира. Таким образом, жизнь на лодке шла, как обычно.

Утром 3 сентября всплыли и медленно, в окутавшей нас дымке, начали втягиваться в пролив Екатерины. Справа от нас на острове Кунашир над морем возвышался вулкан Тятя высотой свыше 1800 метров. Впереди в солнечном мареве виднелась Малая Курильская гряда – вожделение японцев. Гряда начиналась остроконечным островом Шикотан и уходила на юг маленькими островками к японскому острову Хоккайдо.

В середине дня мы прошли мыс Край Света острова Шикотан, – это последний кусочек не только нашей земли, но и всей Евразии. Что думал каждый из нас, находившихся наверху, смотря на удалявшийся последний берег родной земли? Что ждёт нас там, за Краем Света?!

Поступил доклад о работе радиолокационной станции, сила сигнала 3-4 балла.

– Боевая тревога! Срочное погружение! Стоп дизеля! Задраен верхний рубочный люк! Принять главный балласт! Погружаться на глубину 150 метров!

Вот и оборвалась ниточка с родной землёй. Лодка быстро погружается. Заняв заданную глубину, ложимся курсом на юг. Тут я подумал: – «Однако японцы не спят, рыская по горизонту своими радиолокационными станциями...». В сумерки всплыли. Ничего подозрительного нет, разве что невдалеке качающиеся огоньки рыбаков. В связи с близостью Сангарского пролива, принимаем решение отойти подальше от рыбаков и стать под РДП для производства зарядки батареи. На широте Сангарского пролива приходилось дважды уклоняться от самолётов, обеспечивающих коммуникации: – южнокорейские базы США – Гавайские острова – Сан–Франциско. На сороковом градусе мы повернули на юго-восток. Здесь океан был спокоен.

Как-то я заметил, что Сергей Петрович в первый раздел суточного плана вносит такие мероприятия, как, например: "Тренировка по подъёму и спуску на шведской стенке. Участвует командир". "Соревнования по подъёму на канате на мостик" и тому подобное. Милованов утверждал суточные планы не глядя, так как не находил в них ничего интересного для себя вот уже несколько лет. Такой план вывешивался на общее обозрение в центральном посту. Но однажды в него заглянул Михаил Иванович Глубоцкий, призванный стоять на страже авторитета командира. Добряк и старый солдат замполит только укоризненно покачал головой.

Вошли в субтропическую климатическую зону. Лодка продолжала спускаться на юг, в ней становилось нетерпимо от жары. При погружении температура в дизельном и электромоторном отсеках иногда доходила до 45 градусов. Больному нужен был свежий воздух и солнечное прогревание ног. Решили поднимать командира на мостик в ящике из под продуктов через бывший артиллерийский, а теперь уже грузовой канифас-блок, закреплённый на верхней части ограждения рубки. Замысел удался, и на 38 градусе северной широты мы подняли командира на мостик. Он был доволен. Закурив сигарету, он впал в кайф. Когда океан был спокоен, горизонт в электронном и визуальном отношении чист, мы всегда поднимали командира на мостик, и он блаженствовал до доклада Хейфица о приближении времени погружения на очередную съёмку.

На 32 градусе широты при очередном всплытии на мостик поднялся штурман и, показывая рукой, сказал:

– Впереди по курсу в 100-120 милях низменные острова Гангес, время ложиться на курс 90 градусов.

– Лево руля, ложиться на курс 90 градусов! – приказал я рулевому. И далее продолжил:

– Лет 150-130 назад в этих «тихих» местах Иван Фёдорович Крузенштерн, а затем Фёдор Петрович Литке и, наверное, немало других наших русских моряков, прошли, в основном, в те годы, когда Аляска считалась частью Российской империи. А сейчас мы входим в зону бывших активных боевых действий – в район сражения за остров Мидуэй японцев и американцев в 1942 году.

Кто-то из находящихся на мостике спросил:

– А чем закончилось это сражение?

– Полным разгромом японцев и потерей ими четырёх лучших авианосцев. После этого сражения Япония так и не встала на ноги. Как-нибудь расскажу вам об этом сражении.

Рутинное плавание на этом курсе с погружениями на съёмку, всплытиями и подъёмом командира в ящике на мостик однажды чуть не кончилось трагически. Была моя вахта, и я всплывал. Выполнив все необходимые предосторожности, поднял перископ и осмотрел горизонт. Океан штилевал, в небе ярко сверкало солнце. Продули среднюю группу балласта и всплыли в позиционное положение. Я, а вслед за мною старпом поднялись на мостик: я на правое крыло, а Сергей Петрович – на левое. Ещё находясь в центральном посту, я дал приказание готовить дизеля для продувания главного балласта с ходом. По установившейся привычке начал внимательно разглядывать горизонт в бинокль. Дизеля чихнули. Нагнувшись в шахту центрального поста, крикнул:

– Продувать балласт!

Выпрямившись, я не увидел Стёпочкина, всего несколько секунд назад стоявшего рядом. Заглянув за левый борт, я увидел старпома, бултыхающегося в воде, державшегося за шпигат лодки и весело смеющегося.

– Человек за бортом! – закричал я во всю силу своих лёгких.

На палубу выскочила команда, расписанная по этой тревоге, и вытащила старпома из воды.

В этот раз я впервые спустился в каюту командира и доложил, что произошло. Выругавшись, командир попросил поднять его наверх.

– Товарищ командир, позвольте послеобеденный мусор бачковым вынести и выбросить за борт, и дорога для Вас освободится?

– Хорошо, – поморщившись, сказал Милованов, – Смотрите там!

Поднявшись на мостик, я услышал:

– Братцы! А водичка там – во!!!

Послеобеденный мусор сделал своё дело – с кормы подходила группа касаток. Это сильная и организованная группа зубатых китов-хищников. Впереди идущий самец своими зубами раздавил только что выброшенный цинковый ящик с пищевыми отходами. Я показал на него старпому:

– Неужели ты не знал, чем рискуешь? Ведь эти твари могут появиться мгновенно на звук падающего предмета.

– Ты смотри, я и не знал. Вижу, никого нет, ну и прыгнул. А водичка какая!

К сожалению, ни замполиты, ни врачи не предупреждают экипаж о возможных последствиях купаний в открытом океане. На Тихом океане и у берега прыгнуть в воду нельзя: осьминоги здесь и всякие твари. Не по учебнику говорю, сам был свидетелем.

Ближе к Мидуэю чаще стали появляться самолёты и различные корабли. Днём всё время шли под водой, чтобы внезапно не оказаться под каким-либо самолётом. Глубина 100 метров слабо охлаждала корпус лодки, и температура в отсеках не снижалась ниже 35 градусов. К ночи, когда жизнь на Мидуэе замирала, мы всплывали и делали зарядку батареи. Океан слабо колыхался, небо было усыпано огромным количеством ярко сверкающих звёзд, на горизонте ни огонька и никаких тебе радиолокационных импульсов. Как правило, я использовал это время для взятия высот звёзд и определения места лодки, правда, расчёты линий положения производил всегда после погружения.

Выше я говорил, что любил заниматься решением астрономических задач, и эта привычка сохранилась у меня до конца моей службы в плавсоставе. На лодке определяли место по звёздам в основном три человека: штурман, младший штурман и я. Иногда к нам присоединялся 3.Г. Боднев.

Тихий океан, сентябрь 1956 года.

Определение места подводной лодки астрономическим способом 

Дело это было серьёзное: ошибись в месте лодки на десяток миль – так и сядешь на коралловый атолл. А кто тебя будет здесь спасать посреди Тихого океана? Такое положение могло быть вполне реальным, потому что вся западная часть Тихого океана сплошь покрыта вулканами, гигантскими горообразованиями иногда высотой в 8000–9000 метров от дна. Эта часть океана была центром образования моретрясений и цунами, образующих огромные волны, сметающие всё на своём пути, разрушающие берега Японии, Курильских островов и Камчатки. Так что иной раз думаешь, что идёшь среди подводных Гималаев. В то же время восточная часть океана почти плоская, и только у берегов Калифорнии и в районе юга Южной Америки имеются небольшие горообразования.

Но недаром говорят, что когда думаешь о чём-либо, так оно и случается. В походе мы старались не использовать активные средства наблюдения: радиолокационную в гидролокационную станции, а также эхолот. Выходили на связь только по приказанию или в особых случаях, оговорённых в боевом распоряжении.

В полночь 13 сентября легли на курс в базу. На мостик поднялся командир рулевой группы лейтенант В.И. Шувалов.

– Под килём 5700 метров, – сказал Владимир Иванович, – практически глубины от 6000 до 3000 метров будут у нас по курсу до самой базы.

Мне нравился этот младший штурман. Вот и сейчас он вышел на мостик, чтобы не просто осмотреться – в руках его был секстан, и он приготовился брать высоты звёзд.

– Где-то тут слева коралловые острова Рока-де-Плато и трёхсотметровые глубины.

– Владимир Георгиевич! Острова в четырёх милях от нас по левому борту, а 300-метровые глубины мы прошли. Штурман сам измерял глубину эхолотом.

– Ну и как, он обнаружил эти глубины?

– Нет, не обнаружил, на карте их место сомнительно, может, их вообще нет.

– И какую глубину вы замерили в том месте, где должно быть 300 метров?

– 5700 метров.

«Надо будет сказать штурману, что у нас хоть и необычная обстановка на лодке, а всё же разрешение на использование эхолота нужно спрашивать», – подумал я. До погружения на очередную съёмку оставалось три часа хода. Вместе с Шуваловым мы набрали несколько высот звёзд, и Владимир Иванович спустился вниз для решения астрономических задач.

Перед сменой с вахты я решил погрузиться сам. Как всегда, был дан сигнал срочного погружения. Я опустился на трап, чтобы задраить за собой верхний рубочный люк. Эхолот в целях скрытности плавания мы не включали. Штурман, услышав сигнал срочного погружения, проснулся и автоматически включил эхолот, и что-то там спросонья рассматривал на шкале эхолота. В этот момент я произнёс:

– Задраен верхний рубочный люк! – и лодка быстро пошла на погружение.

И тут слышу истошный крик штурмана:

– Под килём 12 метров!

– Аварийно продуть весь балласт!– кричу я.

Лодка остановилась на глубине 4 метра. Всплыли в надводное положение. Я вышел на мостик, остановил движение лодки. Только тут я почувствовал как два или три раза у меня кольнуло сердце, но теперь всё прошло. Я спустился вниз к командиру и доложил ему обстановку.

– Пока мы идём среди этих гор, перед погружением замерять глубину, – приказал Милованов.

«3 часа 55 минут на широте 32 градуса 20 минут северной, долготе 172 градуса 42 минуты восточной обнаружена глубина 12 метров вместо глубины 5450 метров по карте», – записали в вахтенном журнале.

Убедившись ещё раз, что глубина места равна 12-16 метрам в точке планового погружения, мы начали маневрировать вкруговую по спирали. В 04.00 – глубина 12 метров, в 04.25 – глубина увеличивается, в 05.25 – глубина 175 метров, в 05.30 – глубина 140 метров, в 05.50 – глубина 380 метров. Легли на прежний курс. Вот какие бывают сюрпризы среди, казалось бы, бездонных глубин океана!

Разбираясь позднее с островами Гангес и Рока-де-Плато, я обнаружил более чем странные обстоятельства. Судя по запискам Фёдора Литке, возможно, он видел острова Гангес. На американской схеме 1942 года, отражающей сражение с японцами за атолл Мидуэй, оба острова отсутствуют. В нашей лоции Северной части Тихого океана за 1950 год острова есть, а в той же лоции за 1958 год их нет. Всё это говорит о том, что наша лодка шла по району активной подводной вулканической деятельности. Отсюда и глубина 12 метров.

Чем дальше мы уходили на север, тем хуже становилась погода. Большие волны шли с юго-востока. Они били нам в правый борт. Бортовая качка изматывала. Иной раз бортовая качка доходила до 44 градусов на борт. Это трудно переносилось всем экипажем. При съёмке, на глубине 100 метров, бортовая качка была 2-4-5 градусов, что не соответствовало условиям работы «академиков». Приходилось погружаться до глубины 150 метров.

Командира мы уже с полмесяца не выносили на мостик. Сигнальщики на вахтах все глаза проглядели в надежде увидеть землю. И вот 20 сентября в 7 часов 35 минут по пеленгу 320 градусов открылся мыс Сивучий Камень. Появление родной земли вызвало всеобщую радость команды. Напереживались, конечно, все: что ни говори, а 18 суток без командира, а на подводной лодке командир – это всё, отец родной, от которого зависит и жизнь, и смерть. Это была главная особенность похода, когда безответственность «отца родного» морально давила на весь экипаж.

В полдень мы стали на якорь в бухте Русская. На лодке была произведена большая приборка, личный состав переоделся в чистое платье. В 18.00 Хейфиц сообщил командиру, что его работа закончена, и он надеется на положительные результаты. Мы подняли командира на мостик, снялись с якоря и в 22.30 ошвартовались левым бортом к причалу в бухте Крашенинникова. На причале нас встречали командиры дивизии и бригады. Старпом и замполит помогли командиру спуститься на причал и подвели его к контр-адмиралу П.И. Парамошкину. Командир доложил командованию о выполнении боевой задачи и задачи по обеспечению гравиметрических съёмок, что поход завершён без технических поломок, личный состав здоров. Доложил он также и о своей травме, полученной в результате падения в трюм во время шторма. Комбриг дал ему свою машину, на которой командира отвезли домой.

Схема маршрутов движения подводных лодок С-87 и С-91 в автономных плаваниях в 1956 году.

Калька снята с карты Главного штаба ВМФ

Результаты похода командованием всех уровней были оценены высоко. Милованов был награждён ценным подарком от Министра Обороны, ну а нас со Стёпочкиным, слава Богу, не наказали, и это тоже было поощрением.

В этом же году на Северном и Черноморском флотах в длительные походы выходили ещё три лодки, но ни одна из них не вышла в открытый океан. Они выполняли те же задачи, что и мы, и ходили на полную автономность. Сейчас мы можем сказать, что первый океанский поход совершила в Советском Союзе подводная лодка С-87 под командованием капитана 3 ранга В.Н. Поникаровского, прошедшая 4704 мили за 30 суток. Второй автономный океанский поход совершила подводная лодка С-91, прошедшая 5605 миль за 31 сутки. Третья лодка С-173 совершила плавание в Чукотское и Берингово моря под командованием капитана 2 ранга В.М. Смертина, пройдя 3790 миль за 28 суток.

В высоких штабах решался вопрос о награждении нас за первые океанские походы. Наконец, Главком ВМФ принял решение о награждении всех трёх экипажей знаками «3а дальний поход» с изображением крейсера. Конечно, нельзя было сравнить наши походы с официальными и дружественными визитами наших крейсеров в иностранные порты, за что и награждались этим знаком крейсерские экипажи. Наши подводники, награждённые этим знаком, носили его с особой гордостью и, наверное, ещё и потому, что изображение крейсера на груди у подводников говорило о том, что они были ПЕРВЫМИ. В то же время эти первые автономные походы показали, что труд подводника не каждому по плечу. В 1956 году десятки матросов, старшин и офицеров были списаны на берег из-за сердечно-сосудистых заболеваний.

Вступление в партию

Закончились океанские походы и начались дела земные. Контр-адмирал П.И. Парамошкин постоянно следил за порядком на территории дивизии. Нередко устраивались субботники, на которых ремонтировали старые строения. К великому неудовольствию хозяев, сносились их владения в Шанхай-городе, облагораживались дороги, красились заборы. В конце сентября экипаж нашей лодки совместно с другим экипажем обустроил дорогу, идущую от пирсов к КПП. Расчистили кюветы, вдоль дороги посадили тополя и сделали тротуар с одной стороны. Дорога приобрела цивилизованный вид и смотрелась красиво.

Территория 10-й дивизии подводных лодок КВФ.

Личный состав ПЛ  С-91 благоустраивает дорогу от пирсов до КПП

За проделанную работу приказом командира 125 бригады капитану 3 ранга В.П. Милованову, капитан-лейтенантам Г.В. Банокину, М.И. Глубоцкому, С.П. Стёпочкину и мне была объявлена благодарность. Не знаю, как у других, а у меня это была вторая благодарность после благодарности Генералиссимуса за участие в параде 1 мая 1952 года на Красной площади и отличную строевую выучку.

В конце октября меня принимали в партию. Парткомиссия, которую возглавлял капитан 2 ранга А.Т. Полищук, размещалась в штабе дивизии на втором этаже в полукруглом помещении. Как всегда, вопросы начались с биографии. Когда я сказал, что мой отец был репрессирован в 1938 году, секретарь парткомиссии, прервав меня, вскричал:

– Как Вы посмели при этом ещё и явиться сюда! Вон отсюда!

Я вышел, встал у окна и закурил. Мысли у меня путались, накопившаяся обида за все несправедливости готова была взорвать меня. В этот момент из помещения парткомиссии вышел старший уполномоченный КГБ при дивизии и, тронув меня за руку, сказал:

– Не уходите, сейчас всё исправим.

Буквально через пять минут он вернулся, и ещё через пять минут меня вновь пригласили в парткомиссию. Лица у некоторых членов комиссии были смущённые. Мною тоже владели сложные чувства – я вспомнил старого подводника Николая Ивановича Овечкина, протягивающего мне рекомендацию в партию: – «Это от меня и от всего нашего экипажа». Я вспомнил слова своего отца – старого партийца, и старого солдата: – «Будь достоин, сынок, стать членом партии», – сказанные им после окончания мною училища. Всё это мгновенно пронеслось у меня в голове, и где-то далеко я услышал слова:

– Вы нас извините, Ваш отец давно реабилитирован.

В партию приняли единогласно. Вручая мне партбилет, Полищук, как водится в этих случаях, спросил, есть ли у меня что-либо сказать парткомиссии и протянул руку для пожатия, теперь уже как единомышленнику, вступившему в единый строй КПСС. Ни слова не говоря, я взял партбилет и, не пожимая ничьих рук, вышел из кабинета. На ПКЗ-108 я сразу же зашёл к Асееву. Взглянув на меня, он воскликнул:

– Володя, что с тобой? На тебе лица нет!

– Ничего не случилось. В партию приняли, но сначала облили дерьмом, прицепившись к когда-то репрессированному отцу, а отец-то у меня до сих пор служит, полковник – ты же знаешь – всю войну прошёл, блокаду Ленинграда пережил... ну, да что там говорить! Тоже мне «инженеры человеческих душ», не способные ничего созидать, а только ломают и коверкают, что попадется под руку.

– Не переживай! Зальём это дело «шилом» и всё придёт в норму. Мы с тобой сами инженеры своих душ.

На следующий день я впервые за всю свою службу не вышел на подъём флага, сказавшись больным. Гена, друг мой дорогой, обставил мою прикроватную тумбочку всякими аптекарскими снадобьями так, что каждому входящему казалось, что он попал в городскую аптеку.

Репрессии против моего отца беспокоили меня всегда. Всё, что я знал – это только из его рассказов, да и не забыл я ту ночь в Ворошилове-Уссурийске, когда его уводили из нашей квартиры.

В 1997 году я запросил Главный Информационный центр МВД РФ, чтобы он подтвердил, что отец мой был репрессирован, и какую вину ему инкриминировали. И что же? Вот и ответ: "На ваше заявление сообщаем, что ГИЦ МВД РФ, УВД Приморского края сведений в отношении Лебедько Георгия Ивановича, 1901 года рождения, не располагают. Начальник отдела Т.П. Селиверстова. 26.01.97. № 34/3/3-5135 Ж". Я сразу понял, что отец осуждён не был, так как обвинение, предъявленное ему, он не подписал. В его личном деле, хранящемся в Гатчинском архиве за этот период ему записано лишь партийное взыскание: "За потерю политической бдительности, выразившуюся в неразоблачении врага народа", каким был не кто иной, как маршал В.К. Блюхер. Он был слишком далёк от маршала, чтобы обвинять последнего в какой-либо антигосударственной деятельности.

Целый год отца мучили в СИЗО, добиваясь от него компромата на маршала, а попутно обвиняли в "связи с японской разведкой и в принадлежности к обществу архангела Гавриила". Отец рассказывал, как его истязали в СИЗО, но обвинение он не подписал. Его лишили офицерского звания, отняли партбилет и вышвырнули на улицу. Кое-как, с помощью товарищей он добрался до Подмосковья – в Люберцы, где мы с мамой тогда проживали. Через год отца вновь призвали, и закончил он службу в 1961 году в звании полковника. Просто удивительно – по личному делу служба его не прерывалась, но, в то же время, он реабилитирован. В общем, умело НКВД заметать следы.

То, что было и как было, мы, наверное, не узнаем. Виной всему моё честное признание при анкетировании на первую атомную лодку в 1954 году. Здесь была "зарыта собака". В 1953-1957 годах сложное было время: скажешь правду – виноват, скажешь неправду – тоже виноват. Впрочем, кто-то выкручивался, а я вот не смог.

Подводники и «холодная война»

После второй мировой войны мир не переставал сотрясаться от различных вооружённых столкновений, конфликтов, инцидентов, провокаций и мятежей. Создание атомного и ракетного оружия подталкивало авантюристов к войне против СССР. Они запугивали нас военной силой и одновременно, понимая, что просто так военной силой нас не взять, создавали другую стратегию – стратегию "холодной войны". Мы представляли её, как количественное и качественное противостояние вооружённых сил США и СССР, НАТО и Варшавского Договора. А противник наш, не забывая об оружии, основной упор делал в другом направлении, о котором мало кто догадывался. Во всяком случае, я тогда не догадывался. А между тем всходили первые ростки "холодной войны". Это был вооружённый мятеж в Венгрии в октябре 1956 года. Да, да – это были первые цветочки, а не какие-то "ошибки" Венгерской партии трудящихся. Нам это дорого стоило.

29 октября Англия, Франция и Израиль предприняли агрессию против Египта. Это была другая война, целью которой являлся захват Суэцкого канала и ликвидация правительства Насера. Советское правительство в своей ноте от 5 ноября заявило, что если агрессоры не уберутся с территории Египта, то Советские Вооруженные Силы вынуждены будут вмешаться в конфликт и сокрушить агрессоров. Это уже было серьёзно. Однако у нас на Камчатке пока всё было вроде бы тихо и мирно. В общем, воевать мы не собирались.

В Доме офицеров на праздники планировалась концертная программа, показ нового фильма, а кто-то мог сыграть на бильярде или посидеть с друзьями в кафе. Я запланировал себе праздничный выход и встречу с друзьями на вечер 6 ноября. Утром в тот день ко мне зашёл мой хороший приятель – помощник командира С-178 капитан-лейтенант Бец Валентин Иванович. Пришёл он к нам с надводных кораблей, быстро освоился и стал отличным подводником. Его лодка стояла в дежурстве чуть ли не три месяца. Он попросил заменить его дня на два для поездки в Петропавловск. Без всяких разговоров я согласился его заменить, и Валя первым же катером укатил в город.

Начистившись и нагладившись, надев белую сорочку, захватив непочатую пачку "Беломорканала", я сошёл с ПКЗ-108 и начал подниматься к Дому офицеров. На полпути меня догнал матрос и сказал:

– Товарищ лейтенант, в 17.40 дежурной подводной лодке объявлена боевая тревога.

У причала лодка уже разогревала дизеля, сновали матросы, загружая свежие продукты. Я поднялся на мостик, и командир С-178 капитан 3 ранга Ю.С. Сорокин, показав только что доставленный из штаба пакет, сказал:

– Очередная проверка: отойти от причала, выйти в Авачинскую губу, подойти к причалу и предъявить лодку штабу дивизии на предмет соответствия дежурной подводной лодке. Мы это уже проходили не раз, только вот печать Главного штаба ВМФ меня смущает.

– Юрий Семёнович, а Вы какой предполагаете наихудший вариант? – спросил я.

– Залив Аляска.

– Да, далеко придётся топать. Не приведи Господь!

– Ребята вы куда? – прокричал с причала А.Т. Полищук, шедший мимо.

– Походим немножко по Аваче, малость обветримся, – нехотя ответил Сорокин.

– Давненько в море не ходил, – прокричал сквозь шум дизелей Полищук. – Возьмите меня с собой!

– Пожалуйста! Таким людям мы отказать не можем, – ответил Сорокин.

Вышли в Авачинскую губу и легли в дрейф. Командир, старпом и замполит собрались в каюте командира для вскрытия пакета. Через некоторое время, когда они выходили из каюты, их лица казались встревоженными. Я спросил у старпома Григория Александровича Вассера:

– Что-то случилось?

– Володя, случилась война в Египте и вооружённый мятеж в Венгрии. Возможно открытое вмешательство в эти события США и НАТО. Наш ВМФ переводится в повышенную боевую готовность, а дежурным силам приказано занять боевые позиции.

Командир пошёл к штурману, чтобы снять с кальки Главного штаба ВМФ маршрут перехода в район и сам район боевых позиций.

– И где это, Григорий Александрович?

– Где-то юго-восточнее Парамушира.

– И надолго мы в те края?

– На всю оставшуюся жизнь, – горько усмехнулся Вассер.

Через 20 минут весь офицерский состав лодки был собран в кают-компании. Командир некоторое время уделил международной обстановке в связи с событиями в Египте и в Венгрии. Предположительно, частично развёртываются военно-морские и военно-воздушные силы США, начали поэтапный перевод в повышенные готовности силы НАТО. Наш ВМФ также переводится в повышенную боевую готовность. Нашей подводной лодке приказано занять район боевых позиций с задачей вести разведку ударных сил и транспортов США в районе 300 миль восточнее острова Парамушир. С началом военных действий уничтожать боевые корабли и транспорта противника. Указание по связи Сорокин передал командиру БЧ-1-4 лейтенанту Б.П. Шканову.

Все офицеры молча выслушали приказ, и только Полищук воскликнул:

– А как же быть с моими документами, – он приподнял над столом свой портфель, – ведь я везу бланки партийных документов. Прошу меня высадить на берег.

Командир пожал плечами и сказал, что такой возможности, к сожалению, нет. Лодка дала ход, и мы пошли на выход из Авачинской губы. Океан был неспокоен: наверное, 5-6 баллов от юго-запада. Мостик заливало, быстро темнело, горизонт не просматривался.

8 ноября океан свирепел. Решили район занять скрытно. При полностью принятом балласте лодку вышвыривало на поверхность с глубины 30 метров. Наконец, командиру всё же удалось на полном ходу проскочить до глубины 50 метров, но мы погружались глубже и только на 90 метрах начали дифферентовку: лодка была удифферентована на глубине 100 метров для малого хода под двумя моторами. Но и здесь качало по 8-10 градусов на борт. Командир вызвал к себе в каюту старпома и меня.

– Я командую лодкой и решаю поставленную перед ней задачу. На вас возлагается командирская вахта: всплытие, погружение, безопасность кораблевождения. Вы знаете, что делать. Всю обстановку докладывать мне немедленно. Время между собой разделите по 6 часов через 6. Вахтенные офицеры, до улучшения погоды, будут вам помогать только в центральном посту, используя перископ, если это будет возможно. Сигнальщикам нести вахту в боевой рубке, так сказать, на подхвате. На мостике можете быть только вы и только с соответствующей страховкой, и больше никто. Всплывать только на связь и на зарядку батарей через РДП. Верхний рубочный люк должен быть постоянно закрытым в надводном положении. Есть ко мне вопросы?

С нашей стороны вопросов не последовало.

Григорий Александрович пошёл сразу же в центральный пост, объявил общий порядок и тут же заступил на вахту. Мы заняли назначенный нам район 9 ноября. Первое всплытие на связь осуществлял старпом. Он увеличил скорость постепенно до полной, одновременно принимая балласт, чтобы нас не выкинуло на поверхность, но нас выкинуло наверх с глубины 50 метров. Лодку водоизмещением 1080 тонн начало швырять, как щепку. Я поднял зенитный перископ и посмотрел, что творится на поверхности. Кругом сплошная вода, не то, чтобы горизонт был виден, неба не было. По окончании 15-минутного сеанса связи, приняв весь возможный балласт и увеличив ход до полного, минут через 40 нам удалось погрузиться.

На зарядку вновь пришлось всплывать старпому, после чего я принимал у него вахту. На лодке был откачан весь ранее принятый вспомогательный балласт, её понесло наверх, и через какое-то мгновение лодка стала почти в вертикальное положение. Всё, что не было закреплено, полетело вниз, люди повисли на том – кто за что успел схватиться, но в следующее мгновение лодка легла на левый борт с креном 50-60 градусов. Этот момент показался Григорию Александровичу подходящим для открытия люка. Лодка выпрямлялась, но вслед за этим её понесло куда-то вниз. Было трудно сообразить, что мы находимся под гребнем волны, люк был открыт, и в следующий момент гигантская многотонная волна обрушилась на нас сверху. Огромный столб воды ударил в центральный пост, сметая всё на своём пути. Загорелся голубым огнём распределительный щит. В лодке стало темно.

– Володя! Закрой люк! – закричал старпом.

Бросившись по трапу к люку, я не успел схватить его руками, как новый столб воды ударил внутрь лодки.

– Вода! Тонем!

Сквозь зелёно-чёрную воду, захлебнувшись в ней, я закричал:

– Продуть весь балласт аварийно!

Но командир БЧ-5 опередил меня. Лодку несло наверх, и тут я успел выскочить на мостик, захлопнул за собой люк и пристегнулся пожарным ремнём к нактоузу магнитного компаса. «Бывает, что и железо всплывает при сильном желании жить», – мелькнула мысль. И тут новый вал обрушился на меня. Это было что-то невероятное! Я лежал на палубе мостика, ухватившись за решётчатый деревянный настил. Наконец, лодка выпрямилась, и её понесло куда-то вверх. Это помогло мне встать на ноги и осмотреться вокруг. Кругом кромешная тьма и отовсюду вода. Всё же мне удалось понять, что мы идём параллельно огромным волнам, которые то вздымают нас вверх, то стремительно бросают вниз, образуя крен на левый борт.

А внизу между тем шла борьба за живучесть, которой руководил лично командир лодки. В центральном посту было полтрюма воды. То там, то здесь вспыхивали короткие замыкания. По-прежнему не было света, но горели лампы аварийного освещения. Улучив момент, через переговорную трубу я доложил командиру обстановку и предложил изменить курс вправо на 40-45 градусов, чтобы избежать в последующем таких критических положений. Через некоторое время командир согласился с изменением курса, и мы начали зарядку батареи.

Ухватившись за нактоуз магнитного компаса обеими руками, стуча зубами то ли от нервного перевозбуждения, то ли от страха, я всматривался в темноту ночи, но кругом была вода. Она заполняла всё пространство ходового мостика под его крышу, и на мостике образовывался водоворот, который с силой отрывал меня от нактоуза. Потом я к этому привык. Нужно было вовремя схватить запас воздуха, чтобы его хватило на всё время ухода носовой части лодки, её боевой рубки и мостика под воду. Иногда казалось, что мы из-под воды так и не выйдем. Наконец, я осмелел и, держась за пожарный пояс, связался с центральным постом. У них, вроде, более или менее всё в порядке. Зарядку батареи начали со второй ступени. "Да, – подумал я, – это минимум часа четыре, да плюс вентиляция часа два, как раз вся моя вахта". Но человек ко всему привыкает. Так, то по пояс в воде, то полностью – успевай только воздух хватать – прошли четыре часа. Слышу по ударам по переговорной трубе, что меня вызывает центральный пост. Подобравшись к трубе, открываю заглушку и через бульканье воды слышу:

– На мостике! Зарядку закончили, температура электролита 30 градусов, будем вентилировать батарею порядка двух часов.

Промучившись ещё около двух часов, получаю доклад:

– Можно погружаться!

«Эта задача, пожалуй, не из простых» – подумал я. Во-первых, предстояло отстегнуться от нактоуза и удержаться на мостике, чтобы меня не выбросило водоворотом за борт. Во-вторых, нужно было так сманеврировать, чтобы освободить люк от массы воды, могущей хлынуть внутрь лодки. Рассматривая все за и против, пришёл к выводу: вернуться вновь на параллельный волне курс, но волна, казалось, идёт отовсюду. Раз отовсюду, решил разворачиваться вправо и ловить удобный момент. Вроде бы светало, но ни горизонта, ни неба видно не было. Отвязав пожарный пояс, я сел на палубу мостика, ухватившись за люк руками.

Вдруг лодку понесло вверх, и на какой-то миг я увидел кусочек неба с утренними звёздами, и это был как раз тот момент, когда можно было открыть люк и, держась за его рукоятки, прыгнуть внутрь лодки. Мне это почти удалось, и вместе со шквалом воды я захлопнул за собой люк, а затем завернул кремальеру и для прочности забил ее медным молотком, который подал мне сигнальщик.

Спустившись в центральный пост, я сказал Вассеру, что лучше всего погружаться на медленной циркуляции, как бы ввинчиваясь в глубину. Так и порешили. Через 20 минут нам удалось оторваться от поверхности, и вскоре мы заняли глубину 120 метров. Я пошел к командиру и доложил:

– Товарищ командир, зарядка закончена, лодка удифферентована на глубине 120 метров. Разрешите сдать вахту.

Лицо командира было зелёным и казалось совершенно измученным.

– Хорошо. Как там наверху?

– Всюду огромные волны, какая-то толковища, направление волны практически определить трудно. Лодка почти всё время зарывается в воду. Может, всё-таки наверху не будем держать вахту?

– Нет, в такой обстановке ничего в перископы не увидишь, это опасно. Попробуй повоюй в этой обстановке, – командир горько усмехнулся и махнул рукой. Это означало, что мне можно идти.

Выйдя из каюты, я только сейчас почувствовал кислый запах рвоты. Как оказалось, она была всюду на палубе, на столе кают-компании. Обессилев от усталости, я сбросил с себя гидрокомбинезон, сапоги и рухнул на диван, сразу же провалившись в глубокий сон. Но не прошло и часа, как меня кто-то начал трясти за рукав. С трудом открыв глаза, я увидел перед собой лицо начальника медицинской службы старшего лейтенанта медицинской службы Святца Алексея Андреевича:

– Товарищ лейтенант! Докладываю: на лодке сегодня заканчивается пресная вода.

– Как это? – приходя в себя, спросил я.

– Дело в том, что в цистерне центрального поста вода всегда менялась. В концевые цистерны, по моему, никто со времени ухода с Севера не заглядывал. Хранимую в них воду пить нельзя.

– Я должен посмотреть сам, – сказал я, с трудом обувая сапоги, – только этого нам и не хватало.

Вместе мы прошли в первый отсек. Кроме вахтенного, ещё не совсем обалдевшего от качки, все лежали вповалку. Приказал вахтенному открыть цистерну пресной воды. Я зачерпнул воду в стакан и обнаружил устойчивый гнилостный запах. Вода была зелёного цвета и, к моему ужасу, содержала какие-то мелькающие живые организмы. Скользя по рвоте на палубе, мы прошли в корму. Везде грязь и невыносимая вонь.

– Неужели некому всё это убрать, освежить воздух?

– Ничего, через часик оклемаются и порядок наведём, – ответил Святец.

С водой в корме обстановка была такой же, что и в первом отсеке.

– Давайте сделаем так: через час люди придут в себя, ещё час на приборку, а затем я пойду докладывать командиру. Старпому скажу сейчас, пусть подумает, как выходить из этого положения.

Уже засыпая, подумал: "Русскому матросу цены нет. Наверное, откуда-нибудь из глубинки России, где о море слышал от учительницы. И вот стоит на боевом посту, давится рвотой, обязанности свои выполняет...". Через два часа я доложил командиру, что на лодке осталось пресной воды только на ужин. Сорокин выругался, помянув Беца нелестными словами.

– Что предлагаешь?

– Мы со старпомом и замполитом обсудили это дело и считаем, есть два варианта. Первый – продолжать выполнение боевой задачи, используя минимум тщательно очищенной воды для приготовления пищи. При этом доктор должен проконтролировать, чтобы взятая доза воды не привела к отравлению личного состава. Можно было бы использовать дистиллированную воду, предназначенную для аккумуляторной батареи, но механик возражает, говорит, что в его воде имеются какие-то вредные примеси. Второй вариант – донести командованию и возвращаться на базу.

– Нет никаких вторых вариантов. Это же невыполнение боевой задачи из-за халатности личного состава. Хорошо, я подумаю. Через час пригласите всех офицеров в кают-компанию.

«Да, – подумал я – ещё и двух суток не прошло, как мы в районе боевых позиций, а пресной воды на лодке нет. Валя Бец дал здоровую промашку, и не он один. Надводник не освоился со своими обязанностями на подводной лодке».

Через час офицеры были собраны в кают-компании. Командир коротко изложил обстановку и предложил офицерам высказать своё мнение по данному вопросу. При этом он добавил, что, если принять второй вариант, то лодка будет расформирована, а он снят с должности. Все приняли первый вариант. Правда, кто-то предложил вызвать в район водолей. Но это действие влекло за собой вызов в базу. Полищук сказал, что у него больной желудок, и он может пить только консервированные компоты.

– Все на одинаковом положении, каждому члену экипажа должно хватить определённой нормы компота на всю автономность, – ответил Сорокин.

На этом вопрос с водой был исчерпан.

Так уж получилось, что и на вторую зарядку пришлось быть наверху мне. Всплыл под среднюю группу балласта, поднял зенитный перископ: океан не утихает, темно, хотя ещё только начало вечерних сумерек. Что-то бьёт по правому борту.

Чтобы открыть люк и "вылезти" на мостик, ложусь на параллельный волне курс, и лодка тут же стремительно падает вниз, да так, что захватывает дыхание. Поднимаюсь по трапу к люку. Жду. Лодка так же стремительно несётся вверх, остановилась. Мгновенно открываю люк, вываливаюсь на палубу мостика, а сигнальщик в боевой рубке захлопывает люк и берёт его на кремальеру. Лодка начинает валиться на правый борт. Успеваю скатиться в ограждение боевой рубки и ухватиться за тумбу командирского перископа. Огромная волна с силой бьёт в правый борт. Ужас, кажется лодка опрокидывается, волна выбивает иллюминатор мостика на правом борту и что-то скрежещет. Ничего не видно, несемся вверх. Успеваю скорректировать курс, и, с покладкой на новый курс, даю команду:

– Продуть весь балласт и начать зарядку батареи.

Только тут замечаю, что правая часть обшивки мостика разорвана, но не оторвалась и бьёт по корпусу. Привязываю себя к нактоузу. Прежняя картина: либо я по пояс в воде, либо с головой – успевай захватывать воздух, чтобы не захлебнуться. Падаем вниз, и вдруг вижу высоко надо мной чуть правее ходовые огни какого-то судна. Бросаюсь к переговорке:

– Лево на борт!

– Что? А? – дизеля захватывают воздух и через эту трубу – где им там в центральном посту услышать меня?

– Лево на борт! – в последнем отчаянии кричу я вниз.

Мы несёмся друг другу навстречу: лодка вверх, а судно вниз. Кажется, конец. Я зажмурился и инстинктивно прикрыл голову руками. Однако, вопреки всем физическим законам, следующая гигантская волна рассекает нас: его вправо вниз, лодку влево вверх. Всё же я успел на трубе судна заметить кленовый лист – канадец курсом на запад. Куда тебя несёт в такую погоду! Чёрт бы тебя побрал! Но он как упал вниз, так и пропал за огромной волной. Всё это произошло за такие мгновения, что я не успел даже испугаться. Вновь летим вниз. Прижимаюсь лбом к носовому иллюминатору рубки: а вдруг ещё кто-то появится?

Уловив момент, вползает на мостик старпом – моя смена. Коротко говорю ему про канадца и на взлёте лодки ввёрх успеваю нырнуть вниз и задраить за собой верхний рубочный люк.

– Товарищ командир, – докладываю я Сорокину, – вахту сдал. Зарядка батареи на 3-ей ступени. Наверху разошлись правыми бортами с "канадцем" 10-15 тысяч тонн водоизмещения. Глаза Сорокина зажигаются интересом:

– Значит не мы одни в этой круговерти. Хорошо. Отдыхай.

Только тут я почувствовал смертельную усталость. Разделся и забился в угол дивана, чтобы очередной удар волны не сбросил меня на палубу, и тут же отрешился от мира.

Вскоре случилась и другая беда: латунный круг, крепящий резину герметизации люка, оторвался на одном своём конце и резина в этом месте вспучилась. Теперь верхний рубочный люк закрывался неплотно. На 50-60 метрах глубины в боевую рубку начинала поступать вода и чем глубже, тем больше. А чтобы устойчивее удерживаться под водой, необходимо было иметь глубину хотя бы 80 метров. Возникла необходимость задраивать нижний рубочный люк, а чтобы вода в рубке не скапливалась, механик каждые 10 минут пускал главный осушительный насос из рубки за борт.

Ещё три-четыре дня мы кувыркались на поверхности и плавали под водой, и никто не интересовался Яношем Кадаром и его усилиями по стабилизации обстановки в Венгрии. Как мы потом узнали, мятеж в Венгрии подавил Г.К. Жуков ценою жизни двух тысяч русских солдат.

Океан начал успокаиваться, когда 17 ноября мы получили приказ возвращаться в базу. Уже не было тех страшных волн, они осели, превратившись в гладкую зыбь. Этот страшный ураган уходил чёрным пятном на горизонте куда-то к Алеутским островам. Над нами сверкало солнце – ни одного облачка на небе. В это время, наконец, был заполнен вахтенный журнал, который до сих пор невозможно было вести.

Я стоял на вахте, когда на горизонте из океана чуть правее курса показалась Ключевская сопка со своей сверкающей и искрящейся вершиной (4750 метров), затем слева от нее открылась Корякская сопка, затем Шевелуч, Авачинская сопка и целое ожерелье вулканов хребта Баульчик. Красота необыкновенная! На мостик поднялся старпом и сказал, что командир приглашает меня в кают–кампанию. За столом были все свободные от вахт офицеры. Перед каждым стоял наполовину заполненный спиртом стакан, и, кроме того, в центре стола – запотевший графин с зеленоватой водой и две тарелки с консервированной колбасой и хлебом.

Юрий Семёнович встал и сказал:

– Я собрал вас для того, чтобы выразить вам свою сердечную признательность и благодарность за ваше мужество и доблесть, проявленные в этом тяжелейшем походе. Каждый из вас выполнил свой долг с честью. Я провозглашаю этот тост за ваше здоровье и за ваши будущие успехи в службе. Вы все без сомнения достойны этого. Ещё раз благодарю вас, дорогие товарищи офицеры, прошу передать мою благодарность всем вашим подчинённым.

Все встали и выпили, и никто при этом не коснулся графина с зелёной водой.

Я не знаю, как судьба разбросала по жизни всех участников этого потрясающего похода, не могу назвать всех, назову лишь офицеров:

– Командир подводной лодки С-178 капитан 3 ранга Сорокин Юрий Семёнович.

– Заместитель командира подводной лодки по политчасти старший лейтенант Щербаков Николай Иванович.

– Старший помощник командира капитан-лейтенант Вассер Григорий Александрович.

– Командир боевой части 1-4 лейтенант Шканов Борис Петрович.

– Командир рулевой группы лейтенант Дадунцев Эдуард Тасевосович.

– Командир боевой части 3 лейтенант Анненков Николай Иванович.

– Командир торпедной группы лейтенант Малахов Юрий Петрович.

– Командир боевой части 5 инженер капитан-лейтенант Хорьков Виталий Павлович.

– Командир моторной группы инженер-лейтенант Шматок Виктор Петрович.

– Начальник медицинской службы старший лейтенант медицинской службы Святец Алексей Андреевич.

Мы не воевали, но вышли победителями из 10-суточной схватки с неслыханным буйством океанской стихии. А у меня в 24 года появилась первая седина.

Поздно ночью ошвартовались в своей базе. Никто, кроме Вали Беца, нас не встречал, никто не поблагодарил нас за службу. Утром следующего дня на пирсе, где стояла С-178, наши товарищи – подводники, рассматривая разорванные листы обшивки лёгкого корпуса, говорили:

– Эко как вас венгры потрепали в Тихом океане!

Да это был наш вклад в подавление контрреволюционного мятежа в Венгрии. Кто об этом знает? Никто!

Валентину Ивановичу Бецу я высказал всё, что думал о его запасах пресной воды на лодке. Это не нарушило наши дружеские отношения. В последующем Валентин Иванович стал контр-адмиралом, командиром бригады – самого дальнего соединения подводных лодок в бухте Бечевинка близ Авачинской губы. Последний раз мы виделись с ним в декабре 1994 года в городе Троицке Московской области на сборе Союза моряков-подводников. Мы сидели с ним рядом за столом, рядом в автобусе и всю ночь у него дома в ожидании первого утреннего поезда на Ленинград. Он запомнился мне своими голубыми глазами, коротко подстриженными усиками, идущий на встречу с широко распахнутыми руками, чтобы обнять своего старого товарища.

Однако история с водой после прихода в базу закончилась не сразу – месяца два от всех участников похода на С-178 шёл гнилостный запах. Никакие парилки, одеколоны и духи не помогали. Казалось, гнили изнутри. Но всё проходит, прошло и это.

Подтверждение допуска на самостоятельное управление подводной лодкой

С 17 ноября 1956 года я становлюсь старшим помощником командира на С-91, а Сергей Петрович уезжает на Запад старпомом на новостройку. А 23 ноября приказом по бригаде меня назначают временно исполняющим должность флагманского специалиста радиотехнической службы. На приказе комбриг И.М. Руденко собственноручно написал: "По совместительству не в ущерб своих прямых обязанностей". Здесь отчёты за всю бригаду за год нужно составлять, а флагманский РТС капитан-лейтенант Лавров Борис Васильевич изволил убыть в очередной отпуск. И ничего не скажешь – по функциональным обязанностям я числюсь его помощником. Через семь суток убывает в отпуск и наш доблестный командир. Так я остался один в трёх лицах.

Всё это мало волновало начальника штаба Анатолия Антоновича Рулюка. Теперь я законно был привязан к его правой ноге: куда он – туда и я, независимо от того, нужно мне это или нет. Только вечером я приходил к себе на лодку, смотрел план на следующие сутки, составленный временно исполняющим обязанности помощника командира лейтенантом 3.Г. Бодневым, проверял, что сделано за прошедший день, и отправлялся в команду на ПКЗ-108. Осматривал кубрики, беседовал со старшинами и только потом уходил к себе в каюту.

Утром после подъёма флага давал необходимые указания офицерам или помогал решить их проблемы. А дальше меня ждали неотложные дела в штабе. Кто-то скажет: "Вот какой образцово – показательный офицер!" Нет, это не нарочитая показательность, – это привычка, которая осталась у меня на всю мою службу. Иногда меня спрашивали: почему у нас в команде практически нет грубых проступков. Достигается это не сразу, какие бы меры принуждения ни принимались. Как говорится: "Сила не в капле, что точит камень, а в частоте падения этой капли".

В декабре к нам на Камчатку внезапно прибыла комиссия под руководством Начальника Подводного плавания ВМФ контр-адмирала Иванова Владимира Никифоровича, моего знакомого по Чёрному морю, в то время командира 21 дивизии подводных лодок. На Черноморском флоте ему почему-то приклеили прозвище "Бармалей", которое затем сопровождало его повсюду. Был он высокого роста, тучный, с мутными глазами, обладал к тому же плохой памятью. Комиссия сразу же приступила к работе, разместившись в кают-компании ПКЗ-108. Перед дверями в кают-компанию собралось человек 12-15. Других ещё разыскивали. Очередностью представления комиссии руководил сам Рулюк.

– Начнём с младших, – сказал он и протолкнул меня в дверь.

В кают-компании за столом сидело человек 18 экзаменаторов. Во главе стола сидел В.Н. Иванов, а в конце стола, немного отделившись от комиссии скромно разместился наш комбриг.

– Товарищ адмирал, старший помощник командира подводной лодки С–91 лейтенант Лебедько для подтверждения допуска прибыл.

Некоторое время адмирал и комиссия рассматривали меня с нескрываемым удивлением. Затем Иванов спросил:

– Вы что ВРИО что ли?

– Никак нет. По совместительству я являюсь ВРИО флагманского специалиста РТС бригады, – в тайне надеясь на снисходительность экзаменатора по радиотехнической службе, – ответил я адмиралу.

– А младшего лейтенанта там, – указал Иванов на дверь, – у вас нет?

– Нет, – ответил за меня комбриг.

– Впервые вижу старпома корабля 2 ранга в звании лейтенанта. Вы что же допущены к самостоятельному управлению подводной лодкой?

– Так точно.

– Ну что ж, хорошо, мы Вас проверим, – сказал адмирал и пригласил меня сесть за стол прямо напротив себя.

Первым подошёл ко мне флагманский штурман флота и положил передо мной двенадцатилистовую тетрадь.

– Пишите ППСС (Правила предупреждения столкновений судов в море – 1948 года), – немного подумав, добавил: – Начните со второго правила.

– При этом никаких вольных изложений. Пишите ППСС так, как там написано, – уточнил Иванов.

Сначала я как-то даже вроде растерялся: писать тарабарским языком ППСС, такая задача казалось мне невыполнимой. Такого ещё не было, да и в последующей своей службе я с таким требованием не встречался. Но не зря нас учил наш комбриг Иван Максимович Руденко. На занятиях в море, уловив минутку, он требовал от нас докладывать статьи ППСС в строгом соответствии с текстом правил. Сосредоточившись, зачёркивая и перечёркивая, я начал писать второе правило: – "Судно с механическим двигателем, когда оно на ходу, должно нести на фок-мачте или впереди фок-мачты, если судно без фок-мачты, то в носовой части судна, яркий белый огонь так устроенный, чтобы освещать дугу горизонта в 20 румбов..." и так далее.

Переписав правило начисто, я приступил к написанию 3-го правила, говорящего о том, какие огни несёт судно, буксирующее или толкающее другое судно. Но время моё кончилось, и флагманский штурман отобрал у меня тетрадь.

Вызванному вслед за мной старшему помощнику командира С-87 старшему лейтенанту Сергею Николаевичу Боровкову было предложено писать ППСС, начиная с правила 18-го. Мне же начали задавать вопросы экзаменаторы, при этом особенно усердствовал специалист РТС. Он основное внимание сосредоточил на знании мною вопросов составления и представления полугодовых и годовых отчётов за бригаду по РТС, умению проводить регламентные работы на станциях РТС подводной лодки. "Поплавал" я по авиационным и интендантским делам. Четвёртый человек писал ППСС, когда адмирал сказал:

– Вы подтвердили свой допуск, свободны.

Я направился на выход и, открывая дверь, услышал слова Иванова:

– Просто удивительные дела творятся у нас на флоте...

Мне тогда было все равно, к чему относятся эти слова, но я их запомнил и часто вспоминал, сталкиваясь с реалиями нашей жизни и службы.

В 125 бригаде подтвердили допуск всего шесть человек. Остальные завалились на первом же вопросе, – комиссия требовала знать ППСС наизусть. А мы, все сдавшие, вместе отметили это событие, уйдя к «учителкам» в Тарью.

«Карнавальная ночь» и боевая подготовка

Перед Новым годом в клубном сарае, что функционировал в Тарье, показали фильм режиссера Э.А. Рязанова "Карнавальная ночь". Первый раз всё было спокойно, но на второй день публика валила на фильм вплоть до того, что отдирали доски со стены сарая. Часть наших подводников смотрели фильм по два-три раза. Последний раз механик крутил фильм за соответствующее вознаграждение от подводников и артиллеристов береговой обороны.

Чудесная игра Людмилы Гурченко, Игоря Ильинского, Сергея Филиппова переносила нас в другой мир, нам неведомый, заставляя забыть хотя бы на час-полтора свои заботы и проблемы. С ещё большей тоской мы ощутили, как далеки мы от той жизни, что показана нам на экране, которая, несомненно, существует и существует без нас.

8 января 1957 года на рейде в бухте Жировой я узнал о присвоении мне звания старшего лейтенанта. Звание было присвоено приказом командующего Тихоокеанским флотом 31 декабря 1956 года, и я, думаю, во многом этим обязан контр-адмиралу Иванову Владимиру Никифоровичу.

Как всегда, с нового года начинались подтверждения и отработка курсовых задач. В отличие от прошлого особое внимание уделялось атакам по скоростным целям и авианосцам. Предполагалось, что наша дивизия должна быть готовой развернуть свои силы на огромном пространстве от Алеутских островов до Сангарского пролива и совместно с авиацией вести разведку авианосцев и транспортов противника в готовности к их уничтожению с началом военных действий. Разрядившиеся лодки должны были обеспечить наведение на противника других ударных сил флота. Вся подготовка сил Камчатской военной флотилии была направлена к участию во второй половине года в зачётном тактическом учении Тихоокеанского флота.

В апреле на лодку пришёл новый помощник командира старший лейтенант Сапрыкин Алексей Никифорович. Он ранее был у нас командиром рулевой группы. Человек он был серьёзный, исполнительный, начатое дело доводил до конца, требовательный и в то же время доступный для людей. Знал он и мои привычки, и это облегчало нам совместную работу.

Как и зимние месяцы, так и весь апрель мы "не вылезали из морей" от Авачинского залива до Берингова моря. Иногда на ночёвку становились на якорь в какой-нибудь бухте, и если там оказывались на якорях рыбаки, то непременно завязывался торг: спирт в обмен на крабы и рыбу. Бывало, крабы доходили до полутора метров по размаху своих ног. Мы варили их на камбузе в котле с морской водой, и по готовности подавали на стол кают-компании. Вкуснятина необыкновенная! Матросы почему-то крабов не ели, как впрочем, не ели ни красной, ни чёрной икры, положенных им по норме питания.

Таковы камчатские крабы. И это ещё не самый крупный экземпляр!

Контр-адмирал Хияйнен Лев Петрович

Как-то после выполнения очередной задачи нас отправили в базу для производства планово-предупредительного ремонта и отдыха экипажа, включавшего баню и хозяйственное самообслуживание личного состава. По заведённой традиции тщательно чистилась вся лодка как внутри, так и снаружи. Обязательно поправлялась или полностью отбивалась ватерлиния.

В один из этих прекрасных дней на Камчатку для проверки хода подготовки дивизии к участию в учении "Днепр" пожаловала комиссия под руководством командующего Подводными силами Тихоокеанского флота контр-адмирала Хияйнена Льва Петровича. Не знаю, какие были отношения между Хияйненом и Парамошкиным, но последнего в свите сопровождавших Хияйнена лиц не было. Возможно, в основе их взаимоотношений лежали ещё Черноморские дела. А там, на Графской пристани, кто-то "встал выше на ступеньку, а кто-то опустился ниже". Всё могло быть. На Камчатке это было заметно и производило не то чтобы неприятное впечатление, но недоумение.

– Ну-с, что вы хотите мне показать? – обратился к начальнику штаба дивизии "Папа ХИЙ" – так с каким-то родственным уважением называли его все подводники.

Окружающие почему-то разом показали на подводную лодку С-91. Встречал "Папу" я, так как командир был в отъезде. Когда поднялись на мостик, адмирал первым стал спускаться в центральный пост. Надо же было так случиться, что навстречу ему поднимался матрос. Они встретились в боевой рубке и остановились друг против друга. Через некоторое время Хияйнен поднялся на мостик и сказал:

– Если у матроса, который мне попался в боевой рубке, я обнаружил восемь! – он поднял указательный палец кверху – замечаний на "боевом номере", то что же из себя представляет сама лодка?

Адмирал махнул рукой, сошёл на причал и направился в штаб дивизии. Боевой номер – это короткая продольная холстина, пришиваемая на карман рабочего платья матроса. На холстину наносились цифры, обозначавшие номера боевой части, боевого поста и боевой смены матроса на боевом посту. Это и есть его «боевой номер» по всем корабельным расписаниям.

"Не Черноморские ли это разборки на Камчатке", – подумал я и тоже махнул рукой, но матросу, попавшему "Папе" на глаза, приказал подняться на мостик. Осмотрев его, я не нашёл ничего предосудительного.

– Перечислите все замечания по боевому номеру, которые сделал вам адмирал. Матрос перечисляет:

Первое – боевой номер был пришит к карману стежками.

Второе – нитки, которыми был пришит номер, завязаны (в одном месте) узлом снаружи, а не изнутри.

Третье – через чёрную краску, которой нанесены цифры, в трёх местах просматривается белая холстина. Адмирал сказал, что не умеем готовить краску.

Четвёртое – боевой номер выходит за край кармана на 3 мм.

Пятое – цифры, обозначающие боевую часть, нанесены косо и смотрятся бледно.

Шестое – цифры боевой смены прикасаются друг к другу.

Седьмое – боевой номер пришит к карману не по всему периметру и потому слева в него во внутрь влезает палец.

Восьмое – вообще вид вашего боевого номера не боевой.

Выслушав матроса, я приказал ему спуститься вниз и все замечания доложить помощнику командира.

– К утру чтобы все эти замечания у всей команды были устранены. Увижу кого с нарушениями – накажу.

"Да, – подумал я, – не адмиральское это дело рассматривать нитки на боевом номере у матроса. Впрочем, наверное, не захотел спускаться в лодку. Чего он в ней не видел? Лодка исправна, с нерастраченным моторесурсом и с достаточной цикличностью аккумуляторной батареи. Смотреть – время тратить, а строгость соблюсти надо. Что ж, возможно, и так".

На следующий день Хияйнен выступил перед офицерами соединения. В своём докладе он коснулся вопросов международной обстановки, сущности американской стратегии "гибкого реагирования", рассказал о строительстве нашего флота. В конце доклада он обратил внимание командования и штабов соединений на необходимость разработки тактики действий подводных лодок в группах и поставил задачи перед дивизией на предстоящее учение. На этом совещание закончилось. О боевом номере на подводной лодке С-91 никто не вспомнил.

«Извержение «Вулкана»

26 апреля комбриг капитан 1 ранга И.М. Руденко по болезни был выведен за штат, а на его место был назначен А.А. Рулюк. Безусловно, Рулюк и Парамошкин лучше подходили друг к другу. Руденко ещё месяца полтора оставался в своей каюте на ПКЗ-108 и, как потом оказалось, это имело судьбоносное значение в моей службе.

В июне к нам на дивизию прибыл командующий Тихоокеанским флотом вице-адмирал С.А. Чекуров. С ним была большая группа офицеров штаба и управлений Тихоокеанского флота. Цель их приезда была одна: проверка готовности дивизии к учению "Днепр". Командующий встречался и беседовал с командирами лодок. Его офицеры тщательно проверяли лодки, которым предстояло принять участие в учении. Итоги проверки подвёл командующий флотом и потребовал устранения недостатков. Наша лодка замечаний не получила.

Буквально дня через два после отъезда командующего флотом, 14 июня уходил от нас командир С-87 капитан 3 ранга Поникаровский Валентин Николаевич, назначенный на большую подводную лодку на Северный флот. Уходил человек, которого мы все уважали. В тот день он улетал из аэропорта Елизово, но перед отъездом в аэропорт решил заехать в ресторан "Вулкан" и поужинать в компании со старшим лейтенантом Игорем Пакальнисом, моим однокашником, занимавшим какую-то минную должность на дивизии. Уж что их свело вместе, неизвестно, и сам Пакальнис не помнит. В этот же день в Петропавловске были мы с Геннадием Асеевым, ужинать пошли в ресторан "Вулкан". Когда мы зашли в зал ресторана, всё вокруг сверкало под светом ламп и тонуло в табачном дыму. На маленькой эстраде местная певица жалостливо пела:

Здесь под небом чужим

Я, как гость нежеланный,

Слышу крик журавлей, улетающих в даль...

Кое-кто танцевал. Метрдотель провела нас к столу, где были свободные места. С удивлением мы увидели Пакальниса и Поникаровского, сидящих за этим же столом. Судя по всему, они были «солидно принявшими». Дальнейшие события разворачивались стремительно. Как только певица заканчивала петь, Игорь совал ей деньги и просил повторить песню "Тоска по родине", выпивал разбавленный спирт и ножом откалывал ножку у рюмки. Валентин Николаевич, взяв за грудки соседа, объяснял ему, что певица будет петь ту песню, которая заказана. И она пела:

Здесь под небом чужим

Я, как гость нежеланный...

Зал шумел. Метрдотель побежала за патрулём. Я говорю Игорю:

– У тебя тут знакомые на кухне, уходите с Валентином Николаевичем через кухню, а мы вас прикроем.

Серьёзность момента, возможно, придала им силы. Они бросились на кухню и скрылись там среди плит и всяких шкафчиков. Не прошло и минуты, как патруль стоял перед нами. Ночь мы провели в "холодной" комендатуры города, а утром к первому катеру на Тарью нас отпустили.

Тем временем Парамошкин собрал офицеров дивизии для своего разбора недостатков, отмеченных группой командующего флотом. Когда мы с Асеевым вошли в зал, комдив нас увидел и закричал:

– Вы посмотрите на них! Это пьяницы и хулиганы! Мы здесь занимаемся укреплением боевой готовности, а они в городе пьянствуют и дебоширят. Снять обоих с должностей и исключить из партии!

Обвинение было серьёзное, и я знал, что слова у комдива не расходятся с делом. На ПКЗ меня вызвал к себе бывший комбриг Иван Максимович и попросил рассказать ему, как все было на самом деле. Я честно изложил всё, как было, только сказал, что вторым (вместо Пакальниса), был мне незнакомый офицер, кажется из штаба флотилии.

– Да, дело твоё сложное, – сказал Руденко и отпустил меня.

Извержение Ключевского вулкана в 1957 году

Видно, как падают огромные вулканические «бомбы»

День прошёл, как в тумане. На душе было скверно. Оставалась слабая надежда на то, что расследование покажет несоответствие проступка тяжести наказания. Но вряд ли внемлют этому адмирал Парамошкин, Полищук и некоторые другие лица, не забывшие свои стёсанные каблуки. Вечером меня вдруг вызвал Иван Максимович:

– Вот вам отпускной билет, завтра же с первым самолётом улетайте на большую землю, и чтобы никто об этом не знал. Командиру я сам завтра всё скажу. Это всё, что я мог сделать для вас. Прощайте.

Какими словами можно выразить благодарность за это проявленное великодушие, благородство, смелость и просто человечность?! Пожалуй, нет таких слов. Во всяком случае, таких людей на своём жизненном пути я больше никогда не встречал.

Через три дня я был в Ленинграде. Под конец отпуска получил телеграмму: "С окончанием отпуска возвратиться в свою часть во Владивосток".

Владивосток

Главная база Российского флота на Тихом океане

Приморье – край моего детства: город Никольск-Уссурийский (с 1936года Ворошилов, ныне Уссурийск), жизнь среди семей военных врачей Отдельной Краснознамённой Дальневосточной армии, санаторий Шмаковка с восхитительными цветами и изумительными махаонами...

Судьба распорядилась так, что через 29 лет мне вновь пришлось вернуться в Приморье, но теперь уже во Владивосток.

В 1904-1905 годах во Владивостоке базировался отряд подводных лодок, доставленных по железной дороге из Петербурга. Боевого успеха в русско-японской войне лодки не имели, но противник боялся их, испытывал беспокойство, поскольку они ограничивали свободу его действий. С тех пор уже сто лет подводные лодки базируются во Владивостоке!

Луговая, Мальцевская, Ленинский проспект, выходящий к Амурскому заливу, полуостров Эгершельд, названный так по фамилии офицера с корвета "Гриденъ" в 1860 году, с Тигровой сопкой в центре, опоясывали бухту Золотой Рог, где на бочках стояли красавцы-крейсера. Далее через пролив Босфор Восточный виднелся остров Русский – морской форпост Владивостока.

Во Владивостоке находится штаб Тихоокеанского флота.

Ещё сравнительно недавно среди сопок, окружающих город, появлялись прежние хозяева здешних мест – амурские тигры. Но город рос, и они уходили. И всё же бывали случаи, когда они появлялись в окрестностях Владивостока: ночью, крадучись, припадая к земле, принюхивались к окраинным домам, подворотням и заглядывали через заборы. В мою бытность об этих визитах не раз сообщали владивостокские газеты.

Железнодорожный вокзал города Владивостока, конечная станция Транссибирской магистрали

Знаменитая Мальцевская

Подводная лодка С-91 с прибытием во Владивосток вошла в состав 52-го дивизиона строящихся и ремонтирующихся подводных лодок 4-й отдельной учебной бригады. Помимо нашей лодки в дивизион и в бригаду входили: Б-62 капитана 2 ранга В.А. Дыгало, Б-68 (с гидроакустическим комплексом "Неман") капитана 2 ранга А.А. Капитонова, С-331 капитана 2 ранга В.И. Никитина, С-86 капитана 3 ранга К.Д. Подольского, С-79 капитана 3 ранга Ю.В. Шумилова, С-221 капитана 3 ранга А.В. Карпенко, С-140 капитана 3 ранга Л.В. Замулина, С-145 капитана 3 ранга Б.С.Сухачёва, С-141 капитана 3 ранга Ф.С. Воловика, С-150 капитана 2 ранга В.Я. Кириенко, С-137 капитана 3 ранга В.Г. Дмитриева, С-222 капитана 3 ранга В.А.Кандалинцева, М-282 капитан-лейтенанта Ж.М. Свербилова, и ещё плавбазы "Нева", "Енисей" и "Кубань".

Наш командир, капитан 3 ранга В.П. Милованов, передав все дела помощнику А.М. Сапрыкину, поспешил на новое место службы – командиром 153-го резервного экипажа 182 бригады 10 дивизии подводных лодок. Не зря он отирал ноги в политотделах – вскоре оказался командиром 126 отдельной бригады Подводных сил Тихоокеанского флота. Однако наши встречи ещё были впереди.

Располагалась 4-я бригада на Мальцевской в двух трёхэтажных зданиях, в первом из которых размещались экипажи подводных лодок и столовая. С торца этого здания была отдельная дверь и лестница, ведущая на третий этаж, где размещался экипаж нашей подводной лодки, к счастью, без каких-либо соседей. Во втором здании размещались штабы бригады и Подводных сил флота, а также офицерское общежитие. Во дворе был отдельный дом для семей командиров подводных лодок. Далее к берегу бухты Золотой Рог шли различные склады и находились плавпричалы. Ремонтирующиеся подводные лодки и корабли стояли у стенки "Дальзавода".

Командиром бригады был капитан 1 ранга Восьмак Пётр Иванович. Из украинской крестьянской семьи, он в 1933 году начал службу матросом – штурманским электриком на подводной лодке Тихоокеанского флота, прошёл сверхсрочную службу. В 1940 году стал младшим лейтенантом – командиром рулевой группы. Участвовал в войне с Японией и показал себя мужественным и способным офицером-подводником. С 1946 года командовал подводной лодкой М-2 и через семь лет стал начальником штаба бригады. В 1956 году, после окончания академических курсов при Военно-морской академии, был назначен командиром 4-й отдельной учебной бригады подводных лодок. В целом это был спокойный, умудрённый опытом жизни и службы человек. Казалось иногда, что он жил сам по себе, а бригада жила сама по себе.

У политуправления флота бригада была головной болью из-за многочисленных дисциплинарных проступков. Такое положение было вполне естественным: приходившие с побережья и с Камчатки подводные лодки и корабли попадали в центр крупного города, где для их экипажей было много соблазнов. С утра экипажи лодок растворялись в "Дальзаводе", и была ли часть их в цехах или в городе – трудно было проверить. Зато вечером главным объектом контроля со стороны офицеров штаба бригады становились вечерняя прогулка и вечерняя поверка.

Начальником штаба бригады был капитан 1 ранга Рейдман Абрам Израилевич – человек постоянно занятый своим штабом и штабными бумагами. Я ни разу не видел его на лодке или в кубрике личного состава. Заместителем командира бригады был капитан 3 ранга Шабликов Николай Иванович – наиболее подвижный из всего командования офицер. Впоследствии он стал вице-адмиралом, членом Военного совета – начальником Политуправления Балтийского флота. Его стремительная карьера оборвалась на известной выходке капитана 3 ранга В.М. Саблина. Думаю, что Н.И. Шабликов в меньшей степени был виноват, чем воспитатели и преподаватели Военно-политической академии, выпустившие на флот Саблина со свихнувшимися мозгами.

По прибытии во Владивосток я представился командиру 52-го дивизиона капитану 2 ранга Бадигину Петру Васильевичу. Фамилия Бадигиных тогда была на слуху: все Бадигины из поморских селений, как и известный полярный капитан Бадигин Константин Сергеевич. Командир дивизиона сказал, что пока командира у меня нет, и всё нужно брать в свои руки, и при этом с каким-то сомнением посмотрел на мои погоны. Далее он продолжил: основным в моей работе будет поддержание высокой дисциплины, а с постановкой в завод – соблюдение мер пожарной и технической безопасности и контроль качества ремонта. Лодка и экипаж должны быть подготовлены перед постановкой к стенке завода в рамках задачи № 1А, срок сдачи которой Бадигин назначил на     6 сентября 1957 года. Командир дивизиона произвёл на меня впечатление делового человека, но уже изрядно замученного дисциплинарными разборками и ремонтными проблемами.

Затем я отправился представляться командиру бригады. Капитан 1 ранга П.И. Восьмак некоторое время молча меня рассматривал, а потом сказал почти то же самое, что и командир дивизиона, но при этом добавил, чтобы я не забывал о боевой подготовке.

Более обстоятельной была беседа у заместителя командира бригады по политчасти капитана 3 ранга Н.И. Шабликова. Встретил он меня по-доброму, усадил за стол и подробно расспросил меня о моей бывшей службе, о родителях, об офицерах и личном составе лодки. Похвалил меня, как слушателя второго курса университета марксизма-ленинизма. Обещал помогать в работе и под конец сказал:

– Я знаю, ваш экипаж Вас ждёт, значит, Вы ему не безразличны. Это хорошо.

В штабе бригады я встретил своего однокашника – флагманского химика старшего лейтенанта Найделя Эдуарда Александровича – и обрадовался, увидев среди большого количества людей своего человека. В ту пору он был женат на Алисе Фрейндлих, будущей народной артистке РСФСР. Найдель полнее, чем кто-либо, ввёл меня в курс дел на бригаде, и затем всегда мне помогал во всём, что было в его силах.

6 сентября мы сдали задачу № 1А с оценкой "удовлетворительно". Такая оценка была нам поставлена впервые. Как мне объяснили – из-за отсутствия командира.

В бригаде существовал странный обычай. Если на лодке не было командира, а старпом не допущен к самостоятельному управлению лодкой, то, чтобы перешвартовать свою лодку от одного причала к другому, нужно было искать на территории бригады какого-нибудь зазевавшегося командира и просить его о помощи за соответствующее вознаграждение. Такой порядок меня не раз удивлял, но, как говорится, "в каждой избушке свои погремушки".

«Дальзавод»

На другой день после сдачи задачи, я попросил у комбрига разрешение самому перешвартовать лодку в завод. Старый подводник долго мучился с ответом, но, наконец, дав мне в помощь флагманского штурмана дивизиона капитан-лейтенанта Бермана Юрия Михайловича, разрешил перешвартовку. С окончанием перевода лодки к стенке завода её приварили к ней намертво.

Заводским руководителем работ на лодке был Иван Игнатьевич Уланов – потомственный рабочий, а теперь сдаточный мастер по подводным лодкам на «Дальзаводе». Иван Игнатьевич оказался на редкость замечательным человеком. Душевный, отзывчивый, безотказный и одновременно требовательный к своим подручным и к матросам, он произвёл на меня большое впечатление. Мне всегда хотелось иметь на корабле рабочего-специалиста, человека высокой технической культуры, а не просто работягу-забулдыжника. Мы близко сошлись с Иваном Игнатьевичем. Он покорил меня своей оперативностью, точностью и творческим подходом к работе. Его никогда не надо было искать на огромном заводе. Он всегда был на месте и при деле. Хотя я во многом от него зависел, мы стали друзьями, и эта дружба сохранилась до конца его жизни.

А тогда я часто бывал у него дома, который находился через дорогу от завода. В уютной и чистенькой квартире он и его супруга встречали и провожали меня, как родного, и всегда я чувствовал себя, как дома. Когда же мы узнали, что идём после ремонта в Индонезию для укрепления режима "брата Карно", то Иван Игнатьевич пересмотрел план ремонта и, используя какие-то свои внутренние резервы, сделал нашу лодку, как игрушку. Всё внутри сверкало, даже казалось, отсеки расширились, и в них стало как-то легче дышать. Это была не просто отделка лодки по проекту, это было рабочее искусство высококвалифицированного мастера. Можно было ещё раз убедиться: дружба, взаимопонимание и согласие способны творить чудеса. В моей памяти Иван Игнатьевич остался навсегда образцом русского корабельного мастера.

В декабре, после окончания Высших специальных офицерских классов, к нам на лодку пришёл новый командир капитан-лейтенант Антонов Владимир Александрович. Да, это тот самый Антонов, с чьей фамилии начиналась залихватская песня подводников в Николаеве. Владимир Александрович был старше меня на год по рождению и по выпуску из Тихоокеанского Высшего Военно-морского училища. Первое время он как-то стеснялся своего положения. Друг друга мы знали ещё с Севастополя, прошли Северным морским путём до Камчатки. Лодка, на которой он пришёл на Тихий океан и продолжил здесь службу, предназначалась для Приморья. Из училища он выпускался вахтенным офицером, а с приходом на лодку был назначен командиром торпедной группы. Прослужил 2,5 года минёром, затем помощником и старпомом, закончил командирские классы и был назначен командиром подводной лодки – рост, скажем прямо, стремительный.

Немного осмотревшись, он стал организовывать тренировки главного командного пункта по выходу в торпедную атаку на бригадном тренажёре. Тренировки проводились два-три раза в неделю и отнимали до полдня рабочего времени на заводе. Кое-кто заскулил, но я поддержал командира, считая, что такие тренировки необходимы, чтобы не утратить в ремонте основного навыка подводника – умения применять своё оружие. Торпедная атака требовала грамотности маневра, сообразительности, находчивости, хорошего глазомера и настойчивости. Владимир Александрович старался добиваться этого на тренировках. Как командир он был на своём месте. Спокойный, выдержанный, никогда не повышающий голоса и не допускающий грубости по отношению к своим подчинённым. Указания давал ясные и твёрдые. Тумбочками в кубрике и гайками на заводе не занимался.

Почти одновременно с ним на лодку вместо А.М. Сапрыкина пришёл помощником командира мой однокашник старший лейтенант Козлов Борис Игоревич. Я не знаю, кто его назначил на командную должность, но, вполне возможно, от него просто хотели избавиться. Был он какой-то несобранный, вечно везде и всегда опаздывающий. На отданные ему приказания реагировал медленно, организаторскими способностями не обладал. Командир лодки, усвоив эти его качества, планировал в недалёком будущем его замену. В то же время Боря был добрым, мягким, отзывчивым и честным офицером. Но самое интересное – свою службу на флоте он считал не только личным, но и семейным ответом на "происки американских империалистов". Такое неординарное качество вызывало к нему уважение.

В этот же период сменился у нас командир моторной группы. Пришёл молодой и инициативный инженер-лейтенант Захаров Всеволод Кириллович. Он сразу же вошёл в коллектив офицеров и в коллектив электромеханической боевой части. Целыми днями он находился на подводной лодке, учился сам и принимал участие в ремонте. Быстро сдал все зачёты на допуск к самостоятельному управлению боевой частью. Наблюдая за его работой, я всё более убеждался в том, что на лодку пришёл талантливый механик и способный офицер.

Рядом с бригадой размещалось Управление кадров флота, и потому бригада была, как проходной двор, куда приезжали офицеры со всех мест от Чукотки до Владивостока и от "британских морей" до Курил. Само по себе это обстоятельство служило дестабилизирующим фактором для остальных офицеров бригады, в большинстве своём мучившихся от безделья в ремонте. Не последнее место в этой обстановке занимала большая текучесть кадров на ремонтирующихся подводных лодках и лодках, сдаваемых в ОФИ. Пьянство на бригаде процветало. Традиционным центром сборищь офицеров после получки, встреч и провожаний друзей или просто предобеденного "остограммливания" был ресторан "Уссури", или, как его называли офицеры, "Тайга". Располагался он прямо против контрольно-пропускного пункта бригады!

По большому счёту рестораном его назвать было нельзя, но все присущие ресторану атрибуты у него были: постоянно пьяный гардеробщик, сверхуслужливые официантки с сомнительной чистоты передниками и эстрадная тройка с одноглазой певицей. Это заведение по вечерам весьма смахивало на "таверну в Кейптаунском порту".

По бригаде ходили устные стихи местных острословов, где главными "героями", как правило, были командиры подводных лодок. Приведу здесь несколько частушек, сохранившихся у меня в памяти:

Кто не пьяный – тот дурак,

Так сказал Петро Восьмак.

По причине таковой

Водку пьёт Затаковой.

А по аллеям парков

Бродит пьяный Марков.

Спит на груде кирпичёв –

Это – Боря Сухачёв.

Водку пьёт, как фронтовик –

Это – Федя Воловик.

Похмелиться бы не плохо,

Так сказал Замулин Лёха…

И так далее и тому подобное. Безусловно, это не означает, что все названные командиры были беспробудными пьяницами. Кроме того, я их всех знал лично и могу сказать, что все они были вполне достойными и уважаемыми людьми. Комбриг П.И. Восьмак неоднократно назначал секретные комиссии по поиску «стихоплётов», но каждый раз они находили новые куплеты, а не их сочинителей.

Рассуждения о хамстве, пьянстве, воровстве и мздоимстве

Я много раз задумывался о причинах безрассудного пьянства, прежде всего, офицеров.

Сам я был сыном своего времени и идеальным трезвенником не являлся. В компаниях, при других обстоятельствах я всегда вёл себя так, как и большинство моих товарищей, но никогда не терял чувства ответственности. Иногда во Владивосток приезжал в командировки Геннадий Асеев, мой давний друг, и мы вместе проводили свободное время.

В 1957 году с поста министра обороны ушёл Маршал Советского Союза Г.К. Жуков. Непосредственного отношения к таким, как я, он не имел. Мы знали его как выдающегося полководца, который не любил политработников и с непонятным предубеждением относился к флоту. Слухи о его посещениях флотов на Западе доходили и до нас. Из этих слухов трудно было понять, когда Жуков издевается над флотскими традициями, а когда говорит всерьёз. Во всяком случае, уважительной нотки к флоту мы не чувствовали. Впрочем, его отношение к флоту никак не влияло на освобождение его от должности. Скорее всего, дело обстояло куда серьёзнее, чем мы думали. В постановлении Пленума ЦК КПСС указывались основные ошибки Жукова в руководстве Вооруженными Силами: грубость, нежелание считаться с мнениями ряда учёных, неуважительное отношение к офицерским кадрам, попытки принизить роль политических органов и другое.

В этой связи в округах и на флотах прошли офицерские собрания в поддержку решения Пленума ЦК КПСС. Такое собрание, на котором мне пришлось присутствовать, состоялось и во Владивостоке. На собрании выступил командующий Тихоокеанским флотом вице-адмирал В.А. Чекуров. В своей речи он подверг критике работу Главнокомандующего ВМФ адмирала С.Г. Горшкова, допускающего ряд ошибок подобно жуковским. Кое-кто его поддержал, полагая, что наступило время справедливости. Выступление В.А. Чекурова было для него роковым, и вскоре он ушёл руководить Гидрографией, где и закончил свою службу. Вместо него в феврале 1958 года на флот пришёл новый Командующий флотом адмирал В.А. Фокин. Этот случай показал всем, что дело Жукова процветает.

Мы все были свидетелями того, как на флоте и в армии начальники налево и направо разбрасывались арестами, как в установленные правительством сроки не присваивались очередные воинские звания, как повсеместно проявлялась грубость старших по отношению к младшим, как попиралось человеческое достоинство, как на добросовестный и тяжёлый воинский труд, попросту говоря, плевали, вместо того, чтобы поблагодарить.

Произошло резкое сокращение денежного содержания матросов и старшин, что привело к снижению роли старшинского состава. Постепенно старшина заменялся лейтенантом, а потом и вообще командиром боевой части или помощником командира корабля. Так постепенно появилось явление, которое мы сейчас называем «годковщиной» или «дедовщиной».

Менялся состав офицерского корпуса: уходили люди, прошедшие войну и "горьковские" университеты. На смену им шли молодые, не имеющие жизненного опыта, а то и офицеры, плохо знавшие свою основную специальность. Были и такие, которые, перейдя на партийно-воспитательную работу, затем перепрыгивали через несколько должностей на командные. Более того, они присвоили себе право оценивать то, чего сами не знали. Всё это негативно сказывалось на воинской дисциплине, на моральных устоях офицерского состава, вызывало разочарования в службе и способствовало пьянству.

Где пьянство, там и воровство. С лодок тащили спирт, дефицитные продукты, меховую одежду, водолазное бельё, инструмент и всё, что "плохо лежит". Нельзя сказать, что это было повсеместным явлением. В Военно-Морском Флоте было немало честных и порядочных командиров, офицеров, мичманов и матросов. Но "рыба гнила с головы", и эта «зараза» расширялась. Я склонен усматривать здесь прежде всего вину Г.К. Жукова – он ломал людям моральные хребты и судьбы, и невольно становился во главе этого мутного потока, захлестнувшего все Вооруженные Силы. Самое печальное было в том, что это происходило в период начала строительства новых по качеству и своей технический оснащённости Вооруженных Сил. Представляете, какие традиции закладывались в командный компонент обороны страны?!

Забегая вперёд, необходимо отметить, что при старом солдате Р.Я. Малиновском этот порочный поток несколько уменьшился, при А.А. Гречко вырос чуть ли не вдвое, при воспитаннике Сталина Д.Ф. Устинове вновь уменьшился, а при А.Т. Язове принял государственный масштаб. Государственный потому, что партийные, комсомольские и административные органы были поражены этой заразой в большой степени. Главная задача всех этих пьяниц и воров заключалась в подавлении честных людей, которое шло постепенно и было неплохо продуманно.

Переход в Тарью на плавбазе «Саратов»

После собрания офицеров флота командир бригады объявил нам, что подводные лодки С-91 и С-79 после окончания ремонта должны быть переданы ВМС Индонезии. Сразу же начались кадровые перемещения. Сначала командира лодки В.А. Антонова отправили на учебную подводную лодку С-141 взамен её командира капитана 3 ранга Ф.С. Воловика. Но смена командиров сразу не состоялась, так как В.А. Антонову нужно было приобрести опыт командования лодкой.

Нам предстояли и окончание ремонта, и отделочные работы под экспорт, и задача № 1. Ещё не назначенный к нам командиром Фёдор Степанович Воловик однажды прибыл в команду, познакомился с нашими офицерами, а мне сказал, что задачу № 1 сначала будет принимать он сам "с переноской в руках", и затем убыл учить В.А. Антонова.

Сменился командир минно-торпедной боевой части, его место занял наш командир торпедной группы старший лейтенант Г.И. Трофимов. Пришёл новый командир электромеханический боевой части инженер капитан-лейтенант Крачковский Гелий Михайлович – симпатичный, грамотный механик, но механик "в белых манжетах".

В феврале 1958 года во Владивостоке у меня гостил Геннадий Асеев, прибывший для участия в переходе на Камчатку плавучей зарядовой станции, сделанной на "Дальзаводе" из подводной лодки типа "С" IX бис серии. При переходе на Камчатку плавучая зарядовая станция была выброшена ураганом на один из северных Курильских островов. Подводники не растерялись – забросили на ближайшую скалу канат и, перебираясь по нему к скале, прыгали на мелководье. Огромные холодные волны выбрасывали их на берег. К счастью, все остались живы, а зарядовая станция на их глазах превратилась в груду металла.

Через полмесяца после этих событий меня вызвал П.И. Восьмак и сказал, что в соответствии с решением командования Подводных сил я и штурман откомандировываемся на плавбазу "Саратов" дня обеспечения её перехода из Находки в Тарью. На сборы были даны сутки. Мы приехали в Находку и поднялись на борт парохода. Это был тот самый "Саратов", который в первые послевоенные годы вместе с жившими на нём семьями подводников обеспечивал в море торпедные атаки отцов семейства. Теперь "Саратов" после ремонта в Китае готовился к возвращению в свою родную базу на Камчатке.

Командир "Саратова" капитан 3 ранга Кох Владимир Владимирович встретил нас приветливо, вкратце расспросил нас, с каким опытом морской службы мы прибыли ему в помощь, и, оставшись вполне удовлетворённым, определил нам наши обязанности:

– Вы, Владимир Георгиевич, будете делить вахту со мной: с 20 часов до 8 утра – Вы, затем я – с 8 до 20 часов. Штурман будет делить вахту с нашим штурманом, который будет нести вахту со мной. А сейчас дежурный по кораблю разместит вас по каютам.

Пароход "Саратов" был построен на Балтийском судостроительном заводе в 1931 году и предназначался для Дальневосточной пассажирской линии. Водоизмещение его составляло 6110 тонн, грузоподъёмность 2630 тонн, пассажирских мест: мягких – 46, твиндечных – 268. Паровая машина в 1500 лс обеспечивала ему скорость 10,5 узла. Пароход был двухпалубный с полубаком, средней надстройкой и полуютом. Общая длина судна 100,5 метра. Экипаж – 50 человек. "Саратов" имел неплохие спасательные средства: 8 больших спасательных шлюпок на 39 человек каждая, 4 малые шлюпки на 16 человек каждая и моторный катер.

Каюта, куда нас привели, была оборудована двухъярусной металлической койкой с пружинными сетками, мягким диваном, столиком, зеркалом, полочкой для графина со стаканом и сеткой для ручной клади.

Выход намечался на следующий день, и мы с разрешения командира сошли на берег, чтобы немного ознакомиться с Находкой. В ту пору Находка представляла собой маленький городок, которому было всего два года. Располагался он на берегу незамерзающей бухты Находка в заливе Америка. В городе было три порта: торговый, рыбный и военный, в котором находилась база 171 отдельной бригады малых подводных лодок – в основном XV серии. Основные магазины, ресторан, почта и административные учреждения располагались ближе к порту. Мы зашли на почту и дали Гене Асееву на Камчатку телеграмму: "Полагаем ближайшее время прибыть Камчатку приготовься потрясти мошной...", имея в виду приготовление к хорошей встрече. Но местным телеграфисткам неведомо было слово "мошна", означающее "мешок с деньгами" в старом понимании. Поэтому они послали телеграмму, руководствуясь своими понятиями: "Полагаем ближайшее время прибыть Камчатку приготовься потрясти мошонкой...". Представляю, сколько смеху было на телеграфной линии Находка – Тарья.

На следующий день мы вышли в море, взяв курс на Сангарский пролив. Экипаж был предупреждён о том, что при подходе к японским территориальным водам и при плавании в них запрещено выходить на верхнюю палубу в военной форме.

Столовались мы в салоне, и наше знакомство с командиром было продолжено. Нам представлялось, что Кох немецкого происхождения, и это чувствовалось по его педантичной аккуратности и манерам держать себя. Был он молчалив, но мы его «разговорили». Владимиру Владимировичу было 45 лет. Во время войны служил на тральщиках. В 1948 году окончил Ленинградский морской техникум и продолжил плавание на гидрографических и лоцманских судах. Постепенно от младшего лейтенанта поднялся до капитана 3 ранга, и вот уже с 1952 года командует "Саратовом". Как-то за очередной трапезой он с грустью сказал, что это его последнее плавание, после чего он будет уволен в запас. Мне было жаль настоящего моряка и опытного морехода. Я не раз вспоминал грустные слова Владимира Владимировича, и каждый раз думал, что есть какая-то несправедливость в определении срока службы офицера и в неучастии командования в его дальнейшей судьбе.

Плавбаза «Саратов» на подходе к Сангарскому проливу

На траверзе острова Кодзима на подходе к Сангарскому проливу, нас повернули назад, в Находку. Как мы потом узнали, такое решение командованием флота было принято в связи с возвращением во Владивосток с Камчатки пассажирского теплохода без грот-мачты и с разрушенной штормом кормовой надстройкой. Кроме того, печальный опыт зарядовой станции ещё не был забыт. Командование флотом не рискнуло выводить в океан источенный временем "Саратов". Но тут в дело вмешался командующий Камчатской военной флотилией вице-адмирал Щедрин Григорий Иванович:

– Я сам поведу "Саратов" на Камчатку и прошу мне это разрешить.

Командующий флотом не мог отказать и только просил соблюдать все меры предосторожности. Вот такие новости мы узнали, вернувшись в Находку. Через два дня Щедрин был на борту "Саратова". Знакомясь с командиром и с нами, и, узнав, что мы подводники, командующий усмехнулся и сказал:

– Я так и предполагал, что выделенные для обеспечения перехода плавбазы офицеры будут подводниками. Ну как, готовы к походу? Район плавания знаете?

– Готовы, товарищ командующий, к тому же мы камчадалы, места знаем.

– Ну что ж, это вдвойне хорошо... Тогда, командир, запрашивайте "Добро" на выход, и вперёд.

Не прошло и часа, как мы выходили из Находки. Сангарский пролив прошли днём. Японский сторожевик несколько раз приближался к нам и внимательно нас рассматривал. С выходом из пролива почувствовалась тяжёлая океанская волна. Волнение, к счастью, не превышало 6-7 баллов. Наш старенький пароход, скрипя всеми своими креплениями, упорно шёл вперёд со скоростью 5-6 узлов, подгоняемый Северо-Курильским течением.

Весна 1958 года.

Переход на плавбазе «Саратов»

по маршруту бухта Находка – бухта Крашенинникова

Григорий Иванович Щедрин обычно находился на мостике с утра до обеда и после вечернего чая до 2-3 часов ночи. В ночное время, как правило, на мостике были командующий, я и рулевой. Иногда из штурманской рубки заскакивал на мостик штурман парохода, нередко простаивал часами помощник командира. Григорий Иванович в эти ночные часы много рассказывал о своей службе, о войне на Севере, когда он был командиром подводной лодки С-56. Я как-то сказал ему, что нужно бы написать воспоминания о тех годах.

– Пишу, голубчик, пишу. Не так это просто делается. Тысячи людей прошли со мной рядом, и они тоже были героями. Не забыть бы кого.

Ещё Григорий Иванович любил говорить о литературе, расспрашивал меня, что я читал, иногда пытал меня о героях прочитанных книг. С нескрываемой гордостью он рассказывал мне о своей библиотеке, основу которой составляла классическая и военная литература. Как-то раз вестовой, как акробат, принёс ему на мостик очередной стакан чая. Помешивая ложечкой чай, он вдруг спросил у меня:

– А что Вы читали из Хемингуэя?

– К сожалению, мало знаком с его творчеством, кроме "По ком звонит колокол", ничего не читал.

– Недавно вышла из печати его замечательная вещь – "Старик и море". Советую прочитать. По-моему, это произведение Хемингуэя оказывает психологическое воздействие на человека, учит его смело встречать удары судьбы, не теряя самообладания и своего достоинства.

После швартовки в Тарье мы попрощались с командиром и, спустившись на причал, присоединились к командующему, около которого собралась группа встречавших его офицеров. От командования дивизии Щедрина встречал капитан 1 ранга А.А. Рулюк. Увидев нас, Рулюк строго спросил:

– А вы откуда взялись?

– Это мои помощники, – ответил за нас командующий. Рулюк при этом взял под козырёк, а Щедрин продолжал: – Вы, товарищ Рулюк, обеспечьте им отдых на вашей плавказарме, а завтра с утра отправьте их в Петропавловск и посадите на теплоход "Русь", который завтра же отходит во Владивосток.

Всё это время Рулюк держал руку у козырька, и непонятно было, кому он честь отдаёт: командующему или нам.

– Есть! – ответил Рулюк.

Командующий поблагодарил нас за совместное плавание и отпустил. Мы быстро зашагали по причалу, потому что из-за сугроба выглядывал Асеев и размахивал телеграммой.

Весь оставшийся день и вечер мы провели в кругу друзей, а наутро Геннадий Асеев проводил нас в город. С помощью нашего однокашника старшего лейтенанта Загускина Николая Евгеньевича, тогда имевшего отношение к воинским перевозкам, мы достали билеты на теплоход. В портовом "кабачке" простились, и вскоре "Русь", переваливаясь с борта на борт, шла на юг, во Владивосток. Ходившие тогда по линии Камчатка – Владивосток – Камчатка пассажирские суда были немецкой постройки: «Русь» 1933 года, «Азия» 1924 года, «Советский Союз» 1923 года. Наибольший из них пассажирский лайнер «Советский Союз» имел водоизмещение 23 тыс. тонн, длину 205,5 метра, ширину 24 метра и осадку 8,65 метра.

Артисты МХАТ на подводной лодке

С прибытием в бригаду я доложил капитану 1 ранга П.И. Восьмаку, что поставленная командованием задача нами выполнена.

– Хорошо, – сказал комбриг. – Завтра переведите лодку из завода к причалу бригады. Ваш командир скоро освободится, готовьтесь к выходу в море на задачу № 2.

В это же время пролётом из Японии в Москву во Владивостоке гостила группа артистов МХАТа с народной артисткой СССР Аллой Константиновной Тарасовой. В то время она была депутатом Верховного Совета СССР. В составе группы были народные артисты Советского Союза Зуева Анастасия Платоновна, Грибов Александр Николаевич, Блинников Сергей Капитонович, заслуженная артистка РСФСР Головко Кира Николаевна. Я решил пригласить их в гости на нашу подводную лодку. С этой целью послал штурмана в гостиницу "Интурист", где остановились артисты. Он вышел на Аллу Константиновну и изложил ей нашу просьбу. Тарасова поблагодарила за приглашение и попросила Зуеву заняться этим вопросом. Таким образом, согласие было получено.

Когда я доложил об этом Н.И. Шабликову, тот буквально обалдел и, схватив меня за руку, влетел со мной в кабинет комбрига. Узнав в чём дело, Восьмак вскричал:

– Как Вы посмели приглашать посторонних людей в режимную часть, да ещё без моего ведома?!

– Товарищ капитан 1 ранга, во-первых, я пришёл доложить Вам об этом и просить у Вас разрешения. А во-вторых, Алла Константиновна не посторонний человек, а член правительства.

Восьмак надулся, покраснел и хотел что-то ещё прокричать, как в этот момент зазвонил телефон. Как я потом узнал, звонил начальник штаба флота вице-адмирал Н.Н. Амелько.

– Есть, слушаюсь, – ответил Восьмак в телефонную трубку.

– Наделали Вы «делов», – уже спокойно сказал комбриг. – Я Вас накажу за самовольство, – и, обращаясь к Шабликову сказал, – Прикиньте план мероприятий и срочно мне на утверждение.

После этого я был отпущен, а Шабликов остался у Восьмака.

Затем в кабинете Шабликова я писал под его диктовку план, который предусматривал: большую приборку территории бригады, подкраску сараев и причала, большую приборку в клубе, столовой и в кубриках, встречу артистов с командованием бригады, экскурсию на подводную лодку, концерт артистов МХАТ, торжественный обед, фотографирование, проводы артистов командованием бригады. Тут же Шабликов вкратце рассказал мне о телефонном звонке Н.Н. Амелько комбригу. Оказалось, что Алла Константиновна поблагодарила командование флота за столь любезное приглашение флотских офицеров. Амелько же дословно сказал следующее:

– Я выяснил, что это дело рук какого-то там старпома с вашей бригады и думаю, что Вы могли бы это сделать сами.

В заключение Амелько пожелал провести встречу артистов на должном уровне.

Кому-то пришла мысль, что не мешало бы украсить обеденный стол заливным из пелингаса и вообще разнообразить матросский обед нашими дальневосточными деликатесами. Комбриг согласился с этой идеей, выделил в моё распоряжение катер и мичмана – знатока рыбных мест и способов ловли пелингасов, и мы пошли в юго-западный район острова Русский.

Наступила ночь. Ловили пелингасов на мелководье. Море было штилевое, но катер понемногу сносило к берегу. На корме катера были включены два больших фонаря, которые освещали воду до дна, и были видны чёрные спинки пелингасов, удерживающихся на месте попарно. Удар остроги – и две рыбины падали в катер. Через полтора часа улов был достаточен не только для торжественного обеда, но и для подношения начальству. Мичман хитро намекнул мне на вознаграждение за помощь. Да и мы порядком промёрзли. Никакой посуды на катере не было, даже пустой банки из-под консервов.

– Давайте вывинтим лампадку из-под фонаря на подволоке и её используем, – предложил я, – и поторапливайтесь. Старший кок нас ждёт на бригаде до часу ночи.

Приняв "по лампадочке" и взбодрившись, мы взяли курс на Золотой Рог и в половине первого прибыли в бригаду. Утром сам Восьмак снял пробу заливного и похвалил старшего кока.

У каждого человека в жизни есть большие и маленькие дела. Среди маленьких особой любовью у меня пользовалась рыбалка и охота на пернатую дичь. Рыболовные навыки мне были привиты с детства. Но служба полностью поглотила меня. Редкое свободное время я посвящал самообразованию, а потом семье. Я так подробно остановился на ловле пелингасов потому, что за всю службу всего пять раз был на рыбалке и два раза на охоте. Уже будучи в запасе и слушая своих товарищей, как на рыбалку они не то чтобы ходили или ездили, но и летали на самолётах, мне всегда думалось: а когда же они находили время для службы?

Алла Константиновна по какой-то причине не приехала, но все остальные прибыли в точно условленное время. Группу возглавляла А.П. Зуева. Командование бригады встретило артистов у ворот.

Познакомились, комбриг коротко рассказал им о бригаде, о том, как учатся и служат подводники. Экскурсия на лодку была поручена мне. Восьмак, Шабликов и сопровождавшие их офицеры политотдела остались на причале, а артисты спустились в лодку через торпедопогрузочный люк.

Владивосток, зима 1958 года. Артисты приехали!

Народную артистку СССР сопровождают капитан 3 ранга Шабликов и капитан-лейтенант Лебедько

Далее по отсекам их вели назначенные для этого офицеры и старшины. Более всего испытывала неудобство молодая и симпатичная Кира Головко в своей узкой и короткой юбке. Перешагнуть через высокий межотсечный комингс она не могла, и матросам приходилось брать её на руки и в горизонтальном положении передавать в другой отсек.

Приём артистов МХАТ на ПЛ С-91

Экскурсией на лодку остались все довольны. Много было удивления и вопросов, а А.Н. Грибов сказал:

– Всю жизнь прожил и думал: лодка она и есть лодка, а тут целый завод!

Затем в клубе бригады состоялся небольшой концерт-спектакль из пьес А.Н. Островского. Перед обедом А.Н. Грибов и С.К. Блинников посетили наш кубрик и каюту офицеров. Здесь уже командовал Фёдор Степанович Воловик, и наши дорогие гости с удовольствием выпили весь имеемый запас спирта.

После обеда и фотографирования, комбриг преподнёс А.П. Зуевой макет подводной лодки, а мы от личного состава С-91 преподнесли ей Военно-Морской флаг с серебряной пластинкой, на которой была выгравирована надпись: "Артистам МХАТ от подводников Тихоокеанского флота". Флаг этот, по крайне мере до 1990-х годов, лежал аккуратно сложенным пластинкой вверх в одной из витрин музея МХАТ.

Всё же Восьмак не простил мне этих артистов. Он не мог меня наказать за А.К. Тарасову и искал подходящий случай. И такой случай представился. Как уже говорилось выше, вечерняя прогулка команд лодок была под особо строгим наблюдением, и если всё было чётко на этом мероприятии, то, значит, всё было хорошо, независимо от того, как день начинался, и что днём происходило. Оперативный дежурный докладывал лично комбригу о результатах вечерней прогулки, и начальство спокойно отходило ко сну. Но однажды наша команда опоздала на вечернюю прогулку на пять минут. Утром следующего дня я был арестован на двое суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте, которая размещалась на Луговой.

В день моего возвращения с гауптвахты в команде случилась беда. Вечером, когда я собирался уходить, из каюты офицеров выскочил шифровальщик:

– Помощнику командира плохо, упал на диван и стонет.

3аскочив в каюту и увидев, что Борис Козлов был в полусознании, держался за живот и тихо стонал, я схватил телефон и попросил дежурную машину, чтобы доставить Козлова в госпиталь. Он и ранее жаловался на желудок. К счастью для него, никаких промедлений допущено не было. Через 15 минут Козлов лежал в операционной госпиталя. Оказалось прободение желудка.

Несколько дней спустя, я посетил Бориса в госпитале. Лечащий врач сказал, что опоздай мы на 10 минут, и Козлова не удалось бы спасти. После выздоровления Козлов получил звание капитан-лейтенанта и некоторое время служил офицером по кадрам в бригаде. Впрочем, и эта служба ему не удалась, и его демобилизовали. На "гражданке" он обрёл себя в философии и стал доктором философских наук. Я был рад, что Борис Козлов нашёл достойное место в жизни.

«Подводникам всегда что-то мерещится…»

Всю весну мы проплавали во Владимиро-Ольгинских полигонах боевой подготовки, отрабатывая задачу № 2 под командованием нашего нового командира Фёдора Степановича Воловика. Не знаю, как уж получилось, но мы сразу пришлись друг другу по характеру. Редкий случай, когда командир и старпом становятся не только единомышленниками, но и друзьями. При этом на службе всегда и во всём соблюдалась субординация. Самолюбивый, требовательный, справедливый и, главное, доступный для всех – таким был наш командир.

Если кто-либо забывал свои обязанности или его указания, Фёдор Степанович не просто беспощадно отчитывал, а буквально отхлёстывал виновного, применяя при этом различные сравнения, взятые им из литературы, из кинофильмов или просто из своего жизненного опыта.

Ночами мы отстаивались в бухте Конюшкова, а утром вновь выходили в море, и начинался наш новый учебный день.

Владимиро-Ольгинская ВМБ.

Бухта Конюшкова, начало лета 1958 года.

Как-то на причале в бухте Конюшкова я встретил своего однокашника капитан-лейтенанта Савинского Александра Георгиевича. Меня порадовала эта совершенно случайная встреча. Он был помощником на подводной лодке М-273 XV серии. Я никогда ранее не бывал на "малютках", и Саша с удовольствием показал мне лодку. Савинский был высокого роста и в лодке всегда ходил, согнувшись, и по привычке так же ходил на берегу. В последующем, став командиром подводной лодки проекта 641Б, он первым совершил поход к берегам Мексики, проявив себя грамотным и смелым подводником.

В один из дней нашей подготовки, когда подводная учёба закончилась, мы всплыли в позиционное положение. Ещё до продувания главного балласта командир зачем-то позвал меня на мостик. Солнце ещё не зашло и хорошо освещало море и видневшийся не так далеко берег. Вдруг мы сразу оба заметили слева 15 градусов в полутора кабельтовых какое-то необычное и невиданное доселе животное. Зеленовато-коричневая длинная шея высоко над волной держала крупную голову. В бинокль ясно были видны тяжелая нижняя челюсть и большие зелёные глаза. Фёдор Степанович сразу же закричал вниз:

– Немедленно с фотоаппаратом, готовым к съёмке, любому – наверх!

Но пока искали фотографа, животное медленно уходило под воду. Сфотографировать или зарисовать его не успели. Потом мы с командиром рисовали по памяти, что видели. Записали координаты и время. Рисунок вместе с этими данными я отнес в краеведческий музей. Пригласили специалиста из института океанологии. Другие "рылись" в толстых томах "Мира животных" и в каких-то ещё очень умных книгах. Наконец, пришли к неожиданному выводу, что мы с Фёдором Степановичем, сами того не зная, изобразили на своём рисунке ископаемое животное, похожее на ДИПЛОДОКА, жившего в меловом периоде. И второй вывод был таков: это совершенно невозможно, и животное, изображённое на рисунке, просто нам померещилось. «Подводникам всегда что-то мерещится: то несуществующие острова и рифы, то мелководья над глубинами в 5000 метров, то какие-то невероятные животные и ещё небывалые созвездия на небесах». Так сказал специалист по океанологии, взял рисунок и ушёл к себе в институт.

Впечатления от отпуска

Через несколько дней после окончания плавания мне пришлось сдавать выпускные экзамены в вечернем университете марксизма-ленинизма. 5 июня 1958 года я окончил его и получил свидетельство с отличием. Из слушателей, выпущенных в 1958 году десятком таких же университетов в Военно-Морском Флоте, центральная газета Министерства Обороны "Советский флот" от 27 июня 1958 года в статье "О чём говорят итоги учебного года" отметила только двух человек: меня и ещё одного офицера. Успешное окончание университета и "газетная оценка" освобождали меня на целый год от рутинной марксистско-ленинской учёбы офицеров, защищали от всякого рода Томиловых и Полищуков.

В эти дни на лодку пришёл командир рулевой группы лейтенант Григорьев Юрий Николаевич. Он показал себя неплохим офицером, но с несколько мятущейся душой в выборе своей судьбы. Юра имел хорошую тактическую подготовку и вполне развитые командные навыки. Наши дороги потом сошлись на Севере, где мы вместе служили на атомных ракетоносцах 18 дивизии 3 флотилии подводных лодок.

В июне я уехал в очередной отпуск. Этот отпуск заслуживает того, чтобы о нём рассказать. Мы с отцом поехали к нему на родину в деревню Рудню-Воробьёвку, что на Брянщине. Деревня в стороне от больших дорог, с маленькими избами, неоднократно растоптанная захватчиками: литовцами, поляками, французами и немцами.

Дом, где родился отец, и где тогда жила его сестра Татьяна Ивановна, по крышу врос в землю и делился на две половины: людскую и для скота. Во дворе ещё был сарайчик для дров с сеновалом. Находясь буквально в сутках езды от столицы, деревня не имела ни света, ни радио. Делать особенно было нечего. Ходил каждый день за грибами, а отец разъезжал по своим друзьям юности. В конце нашего пребывания в деревне я недельку поработал в колхозе и по трудодням заработал воз сена, бутылку керосина и 5 копеек.

Через восемь месяцев Никита Хрущёв с трибуны очередного съезда КПСС объявил, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!

Из деревни мы с отцом поехали к его друзьям в Загорск, ныне Сергиев Посад. В Загорске мы осмотрели Троице-Сергиевский монастырь, и некоторое время отстояли на молебне в Успенском соборе.

В 1932 году в Москве меня крестила моя бабушка по отцу Маланья Федосовна. С юношеских лет я иногда посещал церкви, и каждый раз они производили на меня большое впечатление своей торжественностью и особой таинственностью. Не скрою, я не совсем понимаю роскошное убранство храмов и золотые одежды священников. Скромность, бескорыстие, высокая нравственность и любовь к человеку – в этом, мне кажется, настоящее золото священника.

Тем не менее, я всегда относился к церкви, как к хранительнице духовности и традиций народа, с уважением. Велика роль русской православной церкви в единении всех народностей России. Это её особая заслуга. Она всегда соседствовала в мире с мусульманским, буддийским и другими вероисповеданиями.

В Загорске я бывал не раз и однажды стал свидетелем такой сцены: к церковной лавочке подошёл человек в распахнутой рубашке с крестом на груди. Священник, посмотрев на него, спросил:

– Истинно веруешь?

– Истинно, батюшка!

– А чего крест наружу вывесил?

И погнал его священник с подворья Лавры. Так что не каждый, кто размахивает крестом или выставляет его напоказ всем, является истинно верующим человеком.

Ленинград,

лето 1958 года.

Очень дорогой для меня снимок вместе с другом Геной Асеевым

Корабельный праздник

Во Владивостоке в составе бригады появились ракетные подводные лодки: Б-62 проекта АВ611 под командованием капитана 3 ранга Дыгало Виктора Ананьевича и подводная лодка К-126 проекта 629, которой командовал капитан 2 ранга Подольский Ким Дмитриевич. Мы с К.Д. Подольским знали друг друга давно, и он показал мне свою, тогда сверхсекретную, лодку, стоящую в доке. Посмотрев на неё, я ахнул, а вслух сказал:

– Ким Дмитриевич, это сколько же нужно краски, чтобы покрасить такой корабль?!

– Володя, не в краске дело, а в силе, – ответил мне Подольский.

Тогда я не совсем уловил смысл его слов, а про себя подумал: «Не дай Бог попасть на такую лодку, замучаешься с содержанием её в надлежащем виде, как с внешней стороны, так и с внутренней». Достаточно сказать, что подводная лодка проекта 629 была больше подводной лодки проекта 613 по подводному водоизмещению в 2,63 раза, а по длине в 1,3 раза. Но сила её действительно была в ракетном оружии: три ракеты общей мощностью в три мегатонны могли стрелять на дальность 650 км. Одного трёхракетного залпа вполне хватило бы, чтобы превратить половину острова Великобритания в болото.

Подходило время нашего корабельного праздника – 7 сентября 1958 года. Я ещё не забыл месть Восьмака, посадившего меня на гауптвахту за приглашение артистов МХАТа на лодку. Решил к нашему празднику несколько встряхнуть мирную жизнь на бригаде. Через безответственных лиц распространил слух о том, что экипаж подводной лодки С-91 к своему корабельному празднику пригласил Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища К.Е. Ворошилова, и при этом вроде бы приглашение с благодарностью принято. Через некоторое время слух вернулся к нам на лодку, и я понял, что скоро мне предстоит встреча с комбригом. Так оно и случилось.

В кабинете комбрига сидело всё командование бригады и даже командир 52 дивизиона, которого я видел второй раз за всё время пребывания во Владивостоке. Не успел я шагнуть в кабинет, как Восьмак закричал:

– Вы что себе позволяете?!

– Товарищ капитан 1 ранга, а что мы себе позволяем?

– Кто Вам позволил, и вновь без моего ведома, приглашать на бригаду маршала Ворошилова?

– Товарищ комбриг, я впервые слышу эту новость от Вас.

– Вы, что же, ещё и шутить изволите?

– Нет, товарищ комбриг. Думаю, что если бы всё это было на самом деле, то Вы узнали бы об этом от командования флота, а не от меня.

Восьмак был серьёзно встревожен, но согласился со мной, что это чья-то шутка. В тот же день была назначена комиссия по выявлению источника и распространителей слуха. Комиссия и впрямь встряхнула всю бригаду и особенно допрашивала наш экипаж, но так ничего не нашла. Впрочем, как и при поисках «злостных стихоплётов», следы вели куда-то на Дальзавод. Целый месяц штаб бригады жужжал, как встревоженный улей, а мы в этой обстановке отметили свой корабельный праздник.

Вскоре после этих событий на лодку, наконец, пришёл наш командир Фёдор Степанович Воловик. Приказ Главнокомандующего ВМФ о его назначении командиром подводной лодки С-91 был подписан 20 июля 1958 года. Почти одновременно с ним на лодку прибыл новый помощник командира капитан-лейтенант Белобородов Владимир Ильич.

Новый помощник вошёл в наш коллектив так, как будто он всегда был с нами. Я с удовольствием вспоминаю нашу с ним совместную службу. Его отличительными особенностями были исполнительность и умение так отдавать приказания, не выполнить которые было просто нельзя. Правда, у него тоже что-то было со здоровьем, но он никогда на это не жаловался и с чувством высокой ответственности выполнял свои обязанности помощника командира.

Дежурство по караулам

Владивосток строился как город-крепость. Начало строительства крепости относится к 1878 году. Укрепления имели глубину от 40 до 60 метров, а толщина бетонных стен достигала четырёх метров. Опорными узлами крепости являлись форты. Крепость располагала 1400 орудиями и обслуживалась гарнизоном численностью до 90 тысяч человек. Запасы боеприпасов, снаряжения и продовольствия позволяли выдержать в течение двух лет осаду противника. В общем, строили с умом, не забывая о своих пекинских делах.

В годы моей службы во Владивостоке всего этого уже не было. Форты и часть укреплений превратились в арсеналы и хранилища оружия и боеприпасов для флота, армии и авиации. Всё это большое хозяйство охранялось двумя киргизскими полками, солдаты которых в своём большинстве почти не владели русским языком. Оба полка постоянно несли караульную службу. Для контроля за караульной службой полков из гарнизона Владивостока назначались офицеры: – дежурный по караулам гарнизона в звании от капитан-лейтенанта (капитана) до капитана 2 ранга (подполковника) и его помощник.

Весной 1959 года я испытал все «прелести службы» дежурного по караулам гарнизона. В своё первое дежурство прибываю на суточный развод караулов одного из полков и вижу: стоит строй угрюмых, небритых в нечищеном обмундировании солдат. Признаться, на меня это произвело сильное впечатление. По докладу встречавшего меня офицера, это была только что сменившаяся смена, которая через восемь часов вновь заступит в караул. Сейчас они поедут отдыхать, потом будут бодрствовать, и когда я поеду их ночью проверять, будут на постах.

Я прошёлся вдоль строя, всматриваясь в усталые лица солдат. Некоторые с интересом разглядывали меня, другие смотрели безразлично. Снаряжение у всех было подогнано по фигурам, оружие было чистым и положенное количество боеприпасов было в наличии. Начальники караулов и разводящие выглядели гораздо лучше и бодрее.

После развода я поехал в комендатуру города и доложил коменданту гарнизона о заступлении на дежурство. Моей основной обязанностью была проверка несения службы караулами ночью. Помощник дежурного по караулам проверял караулы днём.

Еду ночью на дежурном грузовике, темень – хоть глаз выколи. По краям дороги какие-то высокие кусты или деревья.

– Приехали, – сказал водитель.

Открыв дверцу кабины, я шагнул на дорогу, как вдруг услышал окрик: "Стой, стрелять буду!", и в то же мгновение водитель схватил меня за воротник шинели и втащил обратно в кабину машины.

– Товарищ капитан-лейтенант, так ведь и убить могут. Киргиз стреляет без промаха. Давайте из кабины кричать – вызывать начальника караула.

Так мы и сделали. Через некоторое время перед зажжёнными фарами показался начальник караула, и я, предъявив ему свои документы на право проверки, прошёл вместе с ним в караульное помещение. Разводящий привёл мне того солдата, который кричал: –"Стой! Стрелять буду!". Я ему говорю, что по уставу сначала следует предупредить окриком "Стой! Кто идёт!?", а не сразу хвататься за карабин.

– Товарищ капитана, когда твоя ехала, я несколько раз кричал: "Стой! Кто идёт!?", но твоя не остановилась, – ответил мне солдат.

– Понятно. Доложите мне обязанности часового.

Солдат чётко, как написано в уставе, доложил свои обязанности на русском языке почти без акцента.

– Дальше он ничего не знает, – сказал начальник караула.

Я отправил солдата обратно на его пост, а начальнику караула сказал, чтобы он объяснил солдатам, чем отличается идущий человек от едущей машины и, кроме того, чтобы он доложил командиру полка о необходимости установки шлагбаума на границе охраняемого объекта. После этого мы вновь двинулись в темноту ночи. Первый урок был мною усвоен. Я ещё раза три стоял дежурным по караулам гарнизона.

В один прекрасный апрельский день, когда до конца моего дежурства оставалось минут десять, и я почти закончил "подбивать бабки" в журнале дежурного по караулам, вдруг раздался телефонный звонок. Звонил председатель сельсовета: – "Караул форта Суворова «перепился» и ведёт беспорядочную стрельбу. Прошу принять меры".

Как сейчас помню, запись моего помощника в журнале: "11.00 проверил караул форта Суворов. Замечаний нет".

Доложил коменданту гарнизона. Им был тогда подполковник Власенко Леонид Романович.

– Поднимайте дежурное подразделение в ружьё. Ну что ж, капитан-лейтенант, тебе не хватило до смены семь минут. Поезжайте с помощником и берите форт с юга, отвлеките на себя киргизов, а мы тем временем с севера с дежурным подразделением войдём в главные ворота. Держите с нами связь. Больше ничего не могу сказать, такая уж тебе судьба выпала. Исполняйте приказ, – закончил свои указания комендант гарнизона.

За околицей села подъехали к основанию крепостного вала форта. Сверху доносились крики и отдельные выстрелы. Помощнику я велел установить связь с комендантом и постоянно докладывать ему обстановку. Киргизы нас не видели, так как машина наша стояла за высоким кустарником. Я снял фуражку, сбросил с себя снаряжение, а пистолет вытащил из кобуры, взвёл его и положил себе в карман. Махнул рукой, вышел из-за кустов и начал медленно подниматься вверх к брустверу форта. Киргизы заметили меня, крики их усилились, поднялась беспорядочная стрельба, но, как я заметил, стреляли вверх. Вдруг слева от меня пуля цокнула о камень и тонко зазвенела, уходя в сторону. Только теперь мне стало страшно. "Пожалуй, убьют", подумал я. Ноги стали какими-то ватными и я, продолжая подниматься вверх, закричал:

– Дежурный по караулам гарнизона. Иду без оружия! Не стреляйте!

На миг стихло, и я опять стал кричать, повторяя своё требование. Стрельба прекратилась, когда я поднялся на бруствер.

– Я вас прошу больше не стрелять, разрядить карабины и положить их на землю.

Поднялся не то чтобы крик, а какой-то визг. Кто-то ткнул стволом карабина мне в нос, и едва я отмахнулся от него, как впереди раздалась команда:

– Ложись! Стреляю без предупреждения!

Это в ворота форта ворвалось дежурное подразделение гарнизона Владивостока во главе с комендантом. Пьяные, плохо понимающие русский язык, две смены киргизского караула рухнули наземь. Их быстро разоружили.

В караульном помещении связали начальника караула – пьяного плачущего молоденького лейтенанта. На столе стояла недопитая бутылка самогона и лежал пистолет.

Мне больше нечего было там делать и я уехал. Было не по погоде холодно, внутри меня всё дрожало. Зашёл в ресторан гостиницы "Интурист", выпил фужер водки, запил её водой и направился на выход. Вслед мне певица томно выводила:

Утомлённое солнце нежно с морем прощалось,

В этот час ты призналась...

В трамвае по дороге на Мальцевскую я всё время думал об этих несчастных киргизских солдатах, стоящих в карауле "через день на ремень" и не видящих, кроме бани, никакой радости.

В следующий раз, когда я заступил дежурным по караулам гарнизона, комендант встретил меня как родного. Но это был мой последний караул.

Командующий Тихоокеанским флотом

адмирал Фокин В.А.

Наступило время окончательной подготовки к переходу в Индонезию. Вновь произошла перестановка кадров. Видимых причин для этого вроде бы не было, но мы знали, что каждый матрос, старшина и офицер тщательно проверялись соответствующими органами. В это время с лодки ушёл командир минно-торпедной боевой части старший лейтенант Г.М. Трофимов, с которым мы за совместную службу "не один бачок каши съели". Он стал флагманским минёром 52 дивизиона подводных лодок. Службу он знал, имел богатый практический опыт плавания и применения торпедного оружия. Вновь мы встретились с ним в 1965 году при поступлении в Военно-морскую академию и затем учились в ней, хотя и на разных факультетах.

Владивосток, 1959 год.

Старший помощник командира подводной лодки С-91

Вместо Г.М. Трофимова был назначен наш же командир торпедной группы лейтенант Пирогов Юрий Петрович. За непродолжительное время пребывания на лодке он зарекомендовал себя прекрасным офицером, требовательным и заботливым начальником, грамотным специалистом и хорошим товарищем. В это же время наш командир Фёдор Степанович Воловик ушёл в отпуск с последующей подготовкой к сдаче экзаменов для поступления в Военно-морскую академию.

Рядом с нами, с другой стороны пирса, готовилась к переходу в Индонезию вторая подводная лодка С-79, где старшим помощником был мой однокашник по училищу старший лейтенант Гаврильченко Александр Сергеевич. В училище мы не особенно знали друг друга, а сейчас нас сблизили общие интересы, и постепенно мы подружились, а с мая 1959 года почти никогда не расставались в свободное от службы время. Саша был чуточку тщеславным, не всегда обязательным, но простым и без хитрости честным человеком. Всех вокруг себя, в том числе и меня, называл «Васьками».

В один из субботних весенних дней мы направились в центр города и у Дома офицеров встретились с командующим Тихоокеанским флотом адмиралом Виталием Алексеевичем Фокиным, который имел обыкновение после рабочего дня, возвращаться домой пешком. Мы отдали ему честь и пошли дальше, но он нас остановил и поинтересовался, кто мы и куда путь держим. Мы представились и доложили, что идём в кинотеатр "Уссури" на просмотр нового кинофильма.

– Понятно. Оказывается вы с "золотых рыбок". Это интересно. Ну что же, желаю вам хорошего отдыха, – сказал командующий, хитро посмотрел на нас, пожал нам руки, и мы расстались.

Казалось бы, эта встреча должна была нас насторожить, но впереди было воскресенье, и мы, ободрённые почти отеческой встречей с командующим флотом, зашагали мимо кинотеатра прямо в ресторан "Арагви". Здесь и больше нигде в городе подавали изумительное блюдо – скоблянку из трепанга. Это традиционное китайское блюдо здешних мест со времён основания Владивостока в русском приготовлении несколько изменилось, но не потеряло своей самобытной прелести. К варёному, нарезанному ломтиками трепангу, политому каким-то чудесным соусом, добавлялся жареный картофель. К скоблянке, как правило, брался графинчик с водочкой. Незаметно за беседой летело время, и заказ повторялся вновь. В тот раз мы обошлись "малым" посещением ресторана и около 23 часов возвратились на Мальцевскую. Саша Гаврильченко жил на лодке и отправился туда спать, а я поднялся к себе в каюту, смежную с кубриком личного состава.

Утром следующего дня командующий флотом в сопровождении нескольких офицеров внезапно прибыл на причал, где стояли наши лодки. Зная, что командиров на обеих лодках нет, командующий флотом решил проверить служебное соответствие двух старших помощников, а заодно и познакомиться с "золотыми рыбками". Наши команды были вызваны на лодки и построены на кормовых надстройках. В связи с воскресным днём офицеров, не считая дежурных по лодкам, не было. К счастью, мы (старпомы) оказались на месте.

Командующий флотом направился на С-79. Наши подводные лодки готовились на экспорт, и их внутренней отделке мог позавидовать любой подводник. В отсеках лодки всё, что можно было отникелировать, – всё блестело и сверкало, все механизмы и аппаратура были окрашены штатной краской без каких-либо подтёков или небрежностей, трюма выглядели как игрушечные. Так было повсюду внутри и снаружи подводных лодок.

После осмотра С–79 значительно посуровевший командующий флотом сразу же отправился на С–91. Здесь сразу следует оговориться. Подводная лодка С-91 как на Севере, так и на Камчатке, и во Владивостоке считалась лучшей лодкой по своему содержанию. Такое положение было достигнуто настойчивым трудом всего коллектива офицеров и старшин и стало традицией. Такой же порядок поддерживался в казарменных помещениях. Команда всегда была чисто и опрятно одета. Никогда никакой «зачуханный» матрос из какого-нибудь трюма не вылезал. Если нужно было работать в трудно доступных местах, одевались спецовки, которые мы сами же и шили.

Всё это представляло предмет особой гордости экипажа. Какую традицию заложат с самого начала жизни подводной лодки, такой она и будет до конца её эксплуатации. Развернуть традицию, обычаи, привычный уклад жизни в другую сторону будет чрезвычайно сложно. Лодку с плохими традициями и низкой организацией службы внешне можно раззолотить, но золото это всё равно потускнеет. Наверное, что-то подобное заметил командующий на С–79, но Саше Гаврильченко он ничего не сказал.

Я встретил командующего флотом на кормовой надстройке перед строем личного состава. Приняв мой рапорт, командующий поздоровался с экипажем и приказал: – "Корабль к смотру". Осмотр лодки он начал, спустившись через кормовой люк седьмого отсека. С каждым шагом по лодке лицо командующего светлело. Он прошёл через всю лодку, часто останавливаясь на боевых постах и беседуя с матросами и старшинами.

Каждый из них представлял ему свою книжку "Боевой номер", отвечая на поставленные вопросы и показывая свой боевой пост или своё заведование. Комфлота, как правило, спрашивал у собеседника фамилию, имя и отчество, интересовался из каких мест призван и кто родители. В последующем я поражался его памяти: вторично встречаясь со старшиной или матросом, командующий флотом нередко обращался к ним по имени и фамилии.

Закончив осмотр, командующий через торпедопогрузочный люк вышел на палубу.

– Ну, так какое же кино вы вчера смотрели? – вновь напустив на себя суровость, спросил у меня командующий.

– Не смотрели кино, а были в ресторане, — ответил я.

– Что ж, это чувствуется. Впрочем, честность делает честь офицеру, а за содержание подводной лодки и отличный экипаж благодарю Вас, – он пожал мне руку и убыл с причала.

Командующий Тихоокеанским флотом адмирал Фокин Виталий Алексеевич

Мы с Сашей Гаврильченко были благодарны командующему, что он не опустился до уровня ротного командира и не стал нас отчитывать за наш «перегарный дух». Более того, командиру бригады Фокин сказал, что он удовлетворён осмотром обеих подводных лодок и что оба старших помощника, по его мнению, соответствуют своим должностям и находятся на месте.

Так состоялось моё знакомство с адмиралом Фокиным Виталием Алексеевичем.

Демонстрационный выход в море

Этой же весной во Владивосток прибыла группа старших и высших офицеров Китайской Народной армии. Говорили, что группу возглавляет маршал Пэн Дэхуай. Одной из задач этой группы было ознакомление с подводными лодками проекта 613. Для этой цели были выделены наши подводные лодки, подготовленные на экспорт. Китайские офицеры были разделены на две группы: первая должна была ознакомиться с базовым содержанием подводной лодки и для этого была выделена С-79.

Второй группе необходимо было продемонстрировать морские качества проекта 613. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что это командующий флотом приказал сделать мне на подводной лодке       С-91! Как я ни размышлял, но это приказание так и осталось для меня загадкой. Единственно, в чём я не сомневался, так это в том, что не последнюю роль здесь имела экспортная отделка подводной лодки.

Задача, поставленная передо мной, была не из простых, так как она носила государственный и дипломатический характер. Старшим ко мне на выход в море был назначен командир 14 дивизии крейсеров эскадры флота контр-адмирал Ламм Борис Николаевич. Неспроста посадили ко мне крейсерского начальника, подумалось мне, – уж он-то не только поможет и посоветует, но и проверит своим крейсерским оком всё, на что мы способны. Однако, нужно сказать, что Борис Николаевич, не оставляя без внимания все маневры подводной лодки, полностью взял на себя все дипломатические функции.

Китайцев мы приняли на борт с плавбазы, стоявшей у причала вблизи штаба флота. Отойдя от причала, мы развернулись и пошли на выход из бухты Золотой Рог мимо штаба флота и стоявших на рейде крейсеров, отдававших честь своему флагману, чей флаг развевался на нашей мачте.

Китайские генералы на палубе ПЛ С-91

За островом Скрыплёва мы заняли полигон и развили полный ход под двумя дизелями. Затем с хода произвели срочное погружение и, удифферентовавшись, стали под РДП. После непродолжительного плавания под РДП китайским товарищам был показан выход в условную перископно-акустическую торпедную атаку со стрельбой пузырём из двух торпедных аппаратов. Затем в подводном положении мы проиграли небольшое учение по живучести с имитацией поступления в лодку воды и пожара.

Китайские генералы заметно оживились при "внезапных" взрывах имитационных лампочек. Дыма особенно не было, но смеха было много. Контр-адмирал Б.Н. Ламм за всем внимательно наблюдал и ни во что не вмешивался. Все маневры, учебную атаку и борьбу за живучесть я проводил с его разрешения.

По окончании запланированных мероприятий, мы легли на грунт и обедали по-подводному, то есть с вином. Первый тост был за советско-китайскую дружбу. Ответный тост со стороны китайцев был произнесён за здоровье и успехи советских подводников. Как бы продолжая этот тост, Борис Николаевич Ламм вдруг сказал:

– Всю свою жизнь служу на флоте, но на подводной лодке нахожусь впервые. Не видел ничего подобного в слаженности и в чётких действиях команды. Да, у вас не матросы, а какие-то профессора своего дела.

Переводчик перевёл, и китайцы согласно закивали головами. По окончании обеда мы всплыли и возвратились во Владивосток. Заканчивая рассказ об этом небольшом, но ответственном эпизоде из моей службы, я не могу не высказать слова душевной признательности командующему флотом адмиралу Виталию Алексеевичу Фокину за оказанное мне доверие. Сейчас, по прошествии сорока с лишним лет, я считаю оказанное мне доверие адмиралом, как высшую служебную награду, которой был удостоен в своей жизни! Как жаль, что таких людей и таких наград было слишком мало на моём жизненном пути.

На следующий день нас с Сашей Гаврильченко вызвали в штаб флота. В приёмную командующего флотом вышел китайский генерал и от имени китайской делегации поблагодарил нас за показ подводных лодок. Он извинился за то, что глава китайской делегации и командующий флотом заняты, но они также просят передать нам свою благодарность за отлично выполненную задачу. Он вручил нам знаки "Звезда 1 августа", символизирующие приближающуюся дату основания Китайской Народной армии. Это были красные звёзды в золотистом обрамлении и с золотым иероглифом в центре. Смотрелись они на чёрных тужурках очень красиво. Мы радостные и гордые, с блестящими на нас китайскими звёздами, обращая на себя внимание прохожих, пешком возвратились на Мальцевскую. Доложили обо всём комбригу, и Пётр Иванович Восьмак также высказал своё удовлетворение успешным выполнением поставленной перед нами задачи, пожал нам руки и отпустил с Богом.

Китайцы произвели на меня сложное впечатление. Чувствовалось, что какая-то неведомая граница разделяет нас. Словами это просто так не передать. Во Владивостоке много было китайцев. При встречах, на рынках и в магазинах, они охотно шли на контакт, и с ними интересно было разговаривать. Много раз, прокручивая у себя в голове эти встречи и разговоры, я постепенно пришёл к мысли, что, несмотря на видимое дружелюбие, душа китайца закрыта и закрыта для всех.

Подготовка к заграничному плаванию

После успешной сдачи вступительных экзаменов в Военно-морскую академию на лодку вернулся наш командир Фёдор Степанович Воловик. Почти в это же время командиром С-79 пришел капитан 2 ранга Сусоев Владимир Сергеевич. Подготовка подводных лодок к походу в Индонезию значительно ускорилась.

На лодку вновь была установлена 25-мм спаренная артустановка и принят боезапас в артпогреб. Мы также провели полный курс артиллерийских стрельб. Офицеры изучали военно-политическую обстановку в Юго-Восточной Азии и международное и внутреннее положение Индонезии. Район плавания изучался по английским навигационным картам, и пришлось вспомнить разговорный английский минимум. Особое внимание было обращено на тактическую подготовку: знание состава и расположения американских, английских и голландских военно-воздушных и военно-морских сил, умение вахтенных офицеров уклоняться от оружия противника, использовать артиллерию и выполнять первичные действия при выходе в торпедную атаку.

Владивосток, лето 1959 года. Командир подводной лодки

капитан 3 ранга Воловик Ф.С. проводит с офицерами ПЛ

командирскую учёбу при подготовке к заграничному плаванию

В период этой активной подготовки на лодку назначили нового штурмана старшего лейтенанта Носенкова Игоря Александровича.

Подготовка к походу требовала тщательного продумывания всего, что могло быть необходимым для плавания и службы на экваторе. Работа велась по всем направлениям: от определения ассортимента продуктов до специального обмундирования, дефицитных запасных деталей, бытовых холодильников, вентиляторов и разного другого имущества, которое шло сверх табеля снабжения. Всё это пробивалось с трудом, цепляясь за массу бюрократических крючков.

Владивосток, август 1959 года.

Командир, старпом и замполит ПЛ С-91 изучают условия плавания в южных морях перед походом в Индонезию

Незадолго до выхода были сформированы командование и походный штаб отряда, которых разместили на танкере "Полярник". Там же была размещена ремонтная группа различных специалистов. Командиром отряда назначили контр-адмирала Ламма Бориса Николаевича, а начальником штаба – старого опытного подводника капитана 1 ранга Новикова Николая Ивановича.

Наконец вся подготовка осталась позади.

Санкт-Петербург

2005 год

Продолжение следует