Несмотря на свою внешнюю суровость, Игорь Краснёнок доброжелательно относится к окружающим, особенно к однокашникам. Он обладает мягким характером и не склонен к амбициям, поэтому не стремился сделать карьеру. Отличительными чертами его характера являются исключительная честность и порядочность. С этими качествами он прошёл короткую офицерскую службу и длительный период работы в различных гражданских учреждениях.

Игорь вынужден был прервать военную службу по медицинским причинам. А дальше был период вживания в непростые условия гражданского бытия.

Он избрал себе трудовую деятельность по своему характеру и призванию. Получил необходимое образование и стал специалистом по патентным исследованиям на новизну технических решений впервые разрабатываемой новой военной техники в НИИ и КБ военно-промышленного комплекса.

В период 60-х – 70-х годов это было новое направление научно-технической работы, которое внедрялось с трудом. Игорь преодолел все препятствия и наладил эту службу в НИИ командных приборов, благодаря глубоким знаниям и проявленной настойчивости.

Все людские заповеди он выполнил, поэтому доволен своей жизнью и судьбой.

Игорь Краснёнок

Воспоминания бывшего разведчика и патентного работника

Родители, детство, война

Автор этих воспоминаний родился 1 сентября 1930 года в городе Моздоке Северо-Осетинской АССР.

Расположенный на левом берегу Терека, небольшой городок Моздок был основан в 1763 году в урочище Маздогу (по-кабардински – дремучий лес) как форпост в центре Кавказской линии русских пограничных укреплений.

В наше время Моздок прославился дважды. В период Великой Отечественной войны под Моздоком и Малгобеком было остановлено наступление первой немецкой танковой армии генерал-поковника Клейста, и с января 1943 года наши войска погнали немецко-фашистскую армию прочь с Северного Кавказа. Во время чеченской войны в этом городе размещался штаб российских федеральных войск, наступавших на Грозный.

Сам я прожил в Моздоке не более одного года и помню о нём по рассказам матери лишь то, что летом на берегах Терека так жарко, что можно в песке яички варить вкрутую.

Я родился и вырос в семье военного врача 1 ранга Феодосия Никитовича Краснёнка, окончившего в 1920 году учительскую семинарию в городе Невеле, а в 1925 году – Военно-медицинскую академию имени С.М. Кирова в Ленинграде.

Моя мать, Малашонок Прасковья Алексеевна, малограмотная крестьянка Витебской губернии, всю жизнь прожила женой-домохозяйкой, никогда и нигде не работала. Моя старшая сестра Зинаида родилась в 1924 году в Ленинграде. В 1950 году она окончила Педагогический институт имени Герцена и в течение всей жизни работала школьным учителем русского языка и литературы.

Мой дед, Никита Краснёнок, малограмотный белорусский крестьянин, «всю свою безрадостную жизнь землю пахал». Пахал он её в самой северной части Витебской губернии шестьдесят лет подряд при всех общественно-политических формациях: в царское время, при советской власти, в период немецко-фашистской оккупации, снова при советской власти. Единственным своим долгом он считал, не вмешиваясь ни в какие революции или войны, покорно, как вол, работать на земле, что он и делал всю нелёгкую жизнь от утренней зари до вечерней.

Бабушка моя, Агафья Афанасьевна, была и вовсе неграмотная, безвыездно прожила в своей деревне до девяноста лет и скончалась в день своего рождения.

Все мои предки без единого исключения – белоруссы Витебской области, и фамилии у них исконно белорусские: отец – Краснёнок, мать – Малашонок, дедушки, бабушки, дядюшки, тётушки – Егорченки, Волчонки, Пилипёнки и прочие –онки, – ёнки.

Мой отец по окончании Военно-медицинской академии служил полковым врачом в различных городах юга России: в Краснодаре, Новороссийске, Моздоке, Новочеркасске. Я помню себя примерно с шести лет. В то время наша семья жила в городе Житомире на Украине. Этот город известен тем, что в нём родились писатель В.Г. Короленко, польский революционер, один из деятелей Парижской Коммуны Ярослав Домбровский и академик С.П. Королёв.

Отец с начала тридцатых годов служил в 130-ом стрелковом Богунском полку. Напомню, что Иван Богун – национальный герой Украины, ближайший сподвижник Богдана Хмельницкого. В 1918 году его именем был назван один из полков дивизии Н.А. Щорса. В этом полку мой отец прослужил около пяти лет.

Житомир, 1933  год.

Мой отец слева в первом ряду сфотографирован вместе со своими коллегами из других полков дивизии

Наша семья снимала две комнатушки на восточной окраине города, а полк располагался в самой западной части Житомира, по другую сторону реки Тетерев, правого притока Днепра. Каждое утро к нашему дому подъезжал красноармеец на лошади со второй лошадью на поводке. На эту свободную лошадь садился мой папа и гарцевал через весь город в свой полк. А его шестилетний сын Игорь, с восхищением глядя на эту интересную церемонию, мечтал стать коневодом.

Отец был врачом общего терапевтического профиля. Он мечтал стать врачом-специалистом и работать не в полку, а в военном госпитале, где есть условия для серьёзных медицинских исследований. Его мечты сбылись в середине тридцатых годов, когда он был направлен на учёбу в Ленинград в Государственный институт усовершенствования врачей (ГИДУВ), ныне улица Кирочная, дом 41. По окончании ГИДУВа отец получил квалификацию врача-венеролога и был направлен на дальнейшую службу в 412-й военный госпиталь на должность начальника отделения.

Госпиталь этот располагался в городе Новограде-Волынском Житомирской области, куда и переехала наша семья в 1938 году. В этом же году я поступил в начальную школу.

Новоград-Волынский, 1941 год.

Отец, мама, сестра и я перед самой войной

Как только я окончил третий класс, началась Великая Отечественная война. В первый же день войны отец получил назначение начальником госпиталя в город Станислав, ныне Ивано-Франковск в Западной Украине, то есть в самое пекло начавшейся войны. 22 июня 1941 года – последний день, когда я видел своего отца. Он пропал без вести в сентябре 1941 года на территории Полтавской области.

Семьи военнослужащих нашего госпиталя на четвёртый день войны были эвакуированы в глубокий тыл. Все четыре года войны я с матерью и сестрой провёл в эвакуации сначала под Уфой, а затем в городе Чкалове, бывшем и нынешнем Оренбурге. По окончании войны моя семья переехала в Ленинград к родственникам. Здесь я поступил в Ленинградское военно-морское подготовительное училище (ЛВМПУ).

Жизнь в Подготии

Что послужило причиной такого шага, сказать трудно. Навряд ли увлечение книгами о морских путешествиях, хотя было и это. Более прозаическим основанием, наверное, было то, что матушке нашей нечем было кормить сына, а в училище кормили и одевали, сначала в робу, а затем и в красивую форму.

Жизнь в Подготии началась с работ и нарядов, а с сентября месяца начались занятия 1-го курса по программе восьмого класса средней школы. Я попал в 1-ю роту, 1-й, самый высокий по росту, взвод, то есть в 111 класс. Командиром роты был капитан С.П. Попов, офицером-воспитателем – капитан-лейтенант Кузьмин, старшиной роты – старшина от кавалерии Пётр Евтухов, – тот самый, который при сдаче экзамена на звание мичмана вознамерился «сушить рыбу на риф-штерах шлюпочных парусов».

Вот как выглядел 111 класс, если расположить курсантов (воспитанников) по ранжиру:

– Самые рослые и сильные, как правило, выполнявшие на шлюпочных занятиях функции загребных: Игорь Жильцов, Александр Савинский, Виктор Хмарский, Анатолий Стефанович, Александр Згурский, Сергей Крюков, Владимир Евграфов, Юрий Гладких, Борис Смольяков.

– Средние гребцы: («лбы» поменьше и послабже): Геннадий Мартынов, Игорь Краснёнок, Геннадий Дзержинский, Виктор Викторов, Рудольф Кистанов, Юрий Фёдоров, Юрий Макаров, Анатолий Андреев.

– Баковые гребцы, вперёд смотрящие и рулевые («лбы» среднего роста, попавшие в первый взвод не совсем правомерно): Юрий Гашков, Валентин Булатов, Юрий Фурманов, Константин Макаров, Валентин Серов.

– Прибывшие позднее, то есть в процессе учёбы на 1-2-ом курсах Подготии: Всеволод Смелов, Николай Керн, Юрий Назимов, Владлен Шумилин (Гольдберг), Эммануил Кириллов, Игорь Махонин, Юрий Назаров, Вилорий Гуляко, Гелий Верховцев, Владимир Воронцов (переведён из Тихоокеанской Подготии), Алексеев, Миленин (имён двух последних не помню).

Некоторые курсанты по разным причинам оказались довольно быстро отчисленными из училища. Это В. Смелов, Ю. Гладких, Н. Керн (получил 14 двоек и одну пятёрку – по химии). Ю. Фурманов умер в отпуске в Москве. Однако основная масса «гребцов» доучилась до высшего училища.

Ленинград, ЛВМПУ, 2 февраля 1948 года. 211 класс.

Слева направо. Первый ряд: Юра Назимов, Саша Згурский, Гена Мартынов, Валя Булатов, Толя Андреев.

Второй ряд: Володя Воронцов, Юра Гашков, капитан-лейтенант Кузьмин, капитан Попов, Костя Макаров, ?, Толя Стефанович.

Третий ряд: Юра Гладких, Рудик Кистанов, Владлен Гольдберг (Шумилин), Мануил Кириллов, Саша Савинский, Игорь Жильцов, Юра Макаров, Витя Хмарский.

Четвёртый ряд: Викентий Викторов, Боря Смельяков, Игорь Краснёнок, Юра Фёдоров, Гена Дзержинский, Володя Евграфов, Гелий Верховцев, Серёжа Крюков

Большинство воспитанников были ленинградцами, несколько человек из Москвы, ещё меньше из Украины и Северного Кавказа, а «поэт Мартынов» из Пензенской области. И вся эта разношёрстная братия стала жить-служить в одной казарме, спать в одном кубрике на двухъярусных койках, «рубать» из одного бачка и разыгрывать на морской счёт вечерний чай.

Что можно сказать об индивидуальных особенностях и дарованиях отдельных юнцов нашего класса? Были среди них весьма незаурядные и оригинальные личности, как от рождения, так и развившиеся впоследствии. Например, талантливый резчик по слоновой кости Юра Фёдоров, изготовитель большого числа моделей кораблей, украшающих многие музеи нашей страны и некоторых зарубежных. Во время службы Ю.И. Фёдоров в течение многих лет был командиром легендарного крейсера «Аврора».

Другие выпускники нашего класса проявили себя при службе на флоте. К ним относятся начальник Главного штаба ВМФ адмирал флота К.В. Макаров, начальник тыла ВМФ адмирал И.Г. Махонин, высокий специалист в вопросах артиллерии и ракетного вооружения капитан 1 ранга Ю.П. Назаров, руководитель военной приёмки на предприятиях ВПК полковник В.Н. Хмарский, доктор технических наук, профессор, капитан 1 ранга В.Г. Евграфов.

Работая на гражданке, стал директором завода Ленстройматериалов Г.М. Дзержинский, а В.П. Викторов – главным инженером проектного института огнеупоров.

Успехи других несколько скромнее или не известны мне так подробно, но и они при благоприятном стечении жизненных обстоятельств «могли бы быть в стране отцов не из последних удальцов». Надеюсь, что их достижения опишут другие мои одноклассники.

Жизнь и учёба в Подготовительном училище протекала разнообразно: учебные занятия, самоподготовка, работы и наряды, подготовка к парадам, увольнения в город, просто повседневная жизнь. Старшиной класса какое-то время был Костя Макаров.

Интересными и волнующими моментами запомнились коллективные отказы писать контрольные работы, к которым мы не хотели готовиться, либо не успевали подготовиться из-за чистки картофеля на камбузе или каких-то других работ. После одного из таких «отказов» был освобождён от должности старшины класса Володя Евграфов, а к «карбонариям» был назначен старшиной лучший воспитанник 212 класса Юрий Назаров.

Прославился своими ответами при прохождении «Мёртвых душ» Н.В. Гоголя москвич Юра Гладких.

Спрашивает его начальник кафедры русского языка и литературы подполковник Н.Н. Шишкин:

– Что вы можете рассказать о портретной галерее поэмы Гоголя «Мёртвые души»? Назовите нам основных героев этого произведения.

Поскольку Гладких не знает, что ответить на поставленный вопрос, он молчит и якобы мучительно вспоминает. Наконец, после минутного размышления, по подсказке из средних рядов класса он неуверенно произносит:

– Манильский…

– Что?! Может быть, ещё Мануильский? – шутит Шишкин.

Гладких, не чувствуя подвоха, поспешно отвечает:

– Да, да Мануильский!

А Мануильский был в то время известный советский деятель.

Общий дружный смех в классе, некоторые хватаются за животы. Шишкин говорит:

– Ну, хорошо! Героя Манилова вы не помните. Может быть, назовёте нам кого-нибудь из женских образов поэмы Гоголя?

Поскольку и женских образов Гладких не знает, ему показывают из-под стола картонную коробку для хранения канцелярских принадлежностей, надеясь, что он узнает в этом предмете Настасью Петровну Коробочку. Юра Гладких, не поняв намёка, радостно отвечает:

– Шкатулочка!

Ещё более сильный и продолжительный смех всего класса. Некоторые воспитанники вытирают слёзы.

Шишкин возмущён:

– Садитесь, товарищ Гладких! Я ставлю вам единицу с двумя минусами!

Подполковник Шишкин – интересный человек, знаток литературы, любитель классической музыки, постоянный слушатель Ленинградской филармонии по абонементу. Небольшого роста, полный, с огромными плечами – «много ваты» по тогдашней моде. Оценки он выставлял по весьма гибкой шкале: от единицы с двумя минусами до пятёрки с одним минусом. Полновесной пятёрки он никому из нас не ставил, так как считал, что этого заслуживал только начальник кафедры, то есть он сам. Зато на годовых экзаменах он выставил всему классу пятёрки, включая тех, кто в течение всего года переваливался с двойки с плюсом на три с минусом. Вот такой был остряк!

Обучение в Подготовительном училище продолжалось три года – 8, 9 и 10 классы средней школы. Помимо школьных дисциплин нам преподавали ещё военно-морскую подготовку, устройство корабля, шлюпочное и такелажное дело, а также общевойсковую подготовку.

ЛВМПУ, 311 класс, 1949 год.

Мы сфотографировались перед окончанием подготовительного училища. Слева направо.

Первый ряд: Гена Дзержинский, Вилорий Гуляко, Володя Евграфов, Юра Назаров, «помкомвзвод» Богданов, Игорь Жильцов, Толя Стефанович.

Второй ряд: Виктор Хмарский, Саша Савинский, Орест Гордеев, Боря Смольяков, Викентий Викторов, Рудольф Кистанов, Игорь Краснёнок, Толя Андреев, Владлен Гольдберг (Шумилин).

Третий ряд: Володя Воронцов, Саша Згурский, Мануил Кириллов, Леопольд Серов, Игорь Махонин, Юра Фёдоров, Гелий Верховцев, Юра Гашков, Валя Булатов, Гена Мартынов.

Весной 1949 года все, успешно сдавшие экзамены, получили аттестаты зрелости и были зачислены во вновь образованное на базе Подготовительного 1-е Балтийское высшее военно-морское училище, готовившее офицеров корабельной службы – вахтенных офицеров.

Учёба в 1-м Балтийском ВВМУ

В высшем училище первые два года нас обучали по программе строевого военно-морского училища. Но начиная с третьего курса, выпуск был разделён на три факультета: штурманский, артиллерийский, минно-торпедный. Я, вопреки моему желанию, был распределён на артиллерийский факультет.

Сам я больше увлекался науками, связанными с кораблевождением, то есть навигацией и мореходной астрономией, и мечтал попасть на штурманский факультет. Даже ходил по этому вопросу к начальнику училища. Но он отказал мне на том основании, что на штурманском факультете число мест ограничено.

Ленинград, 1952 год.

На этой фотографии я уже курсант третьего курса высшего училища

На третьем и четвёртом курсах высшего училища на артиллерийском факультете упор в обучении был сделан на такие предметы, как артстрельба, матчасть артиллерийского оружия и приборы управления стрельбой. Запомнились соответственно и наши преподаватели. По артиллерийской стрельбе – капитан 3 ранга Хватов, грамотный артиллерист и требовательный преподаватель. По материальной части арторужия – капитан 3 ранга Сердюк, про которого говорили, что он три академии окончил. По приборам управления стрельбой – капитан 2 ранга Игнатьев, досконально знавший свой предмет.

Капитан 3 ранга Хватов на своих занятиях отличался бесчисленными остротами. Вот некоторые из них:

«Я устрою вам первомайскую демонстрацию с вашими контрольными работами» (так он хотел сказать нам, что сделает много замечаний в контрольных работах красным карандашом).

«Вам бы, товарищ курсант, не артиллерией заниматься, а животом углы чесать».

«У вас мозги превратились в макароны, и вы ходите с раскисшей головой».

Старший лейтенант Н., преподаватель кафедры артстрельбы по направлению морские приборы управления артиллерийским зенитным огнем (МПУАЗО), любил писать на доске сокращение «ДУБ-2», что в его интерпретации означало «двойной уступ больше два». На этом основании он и получил у нас кличку   «Дуб-2».

Но смешнее всего было слушать лекции начальника кафедры гидрометеорологии капитан 1 ранга М. При чтении своих лекций он так растягивал слова, что ударения приходились на предпоследние слоги последнего слова каждой фразы, например:

Если чайка села в вó—ду, жди хорошую погó—ду.

Чайка бродит по пé—ску, моряку сулит тó—ску.

Если солнце село в ту—чу, жди, моряк, большую бу—чу.

Высшее училище мы окончили осенью 1953 года.

Ленинград, осень 1953 года.

Выпускник 1-го Балтийского высшего военно-морского училища лейтенант Краснёнок Игорь Федосьевич

Однако не все выпускники артиллерийского факультета получили назначение на корабли по артиллерийской специальности, которой нас упорно учили целых два года. Дело в том, что корабельная артиллерия в то время как вид оружия доживала свои последние дни, и её дальнейшее боевое использование оказалось под вопросом. Вот и получилось, что примерно половина выпускников, в том числе и я, получили назначение не на флот, а на дальнейшее обучение в Высших радиотехнических офицерских классах (ВРОК).

Обучение на ВРОКе

ВРОК располагался тогда в Гавани, в самом конце Большого проспекта Васильевского острова. Занятия начались у нас осенью 1953 года. Я попал в класс особого назначения (ОСНАЗ), готовивший специалистов радиолокационной разведки.

В этот класс попали, кроме меня: И. Владимиров, В. Дзюба, Е. Дрюнин, С. Гладышев, Н. Зимин, Д. Кузнецов, Л. Малышев, В. Миловский, А. Перейкин, В. Скороходов, Ю. Таршин, Г. Травкин, С. Чихачёв. Другую половину класса составили офицеры, уже послужившие на флотах, в основном в звании старших лейтенантов.

Основным предметом изучения в классе ОСНАЗ было устройство и боевое использование приёмных радиолокационных станций противника: корабельных, самолётных и береговых.

Жизнь на ВРОКе протекала гораздо веселее, чем в училище. Мы уже находились в офицерском звании, получали жалование и жили не в казарме, а в городе: кто у родных (ленинградцы), а кто-то снимал жилплощадь (иногородние). По окончании занятий слушатели были предоставлены самим себе и могли заниматься не только учёбой, но и личными делами: спорт, театры, танцы и тому подобное. В общем, один год обучения на ВРОКе пролетел довольно весело и быстро.

Начало службы на ТОФе

Осенью 1954 года нас выпустили с ВРОКа по радиотехническому отделению ОСНАЗ. Я получил назначение в распоряжение командующего Тихоокеанским флотом. В числе таких же счастливчиков оказались мои одноклассники И. Владимиров, С. Гладышев, Л. Малышев, А. Перейкин, Ю. Таршин, Г. Травкин. За полтора часа до наступления Нового, 1954 года, мы все прибыли в жемчужину советского Приморья город Владивосток, и на следующий день явились за получением назначения к командиру Отдельного морского радиотехнического дивизиона (ОМРТД) капитану 2 ранга Финогенову.

Назначения оказались такими: я и А. Перейкин были отправлены на Отдельный морской радиотехнический пункт (ОМРТП), временно располагавшийся тогда во Владивостоке. То, что это временно, я очень скоро понял, когда был переведён на другой пункт, дислоцированный на побережье Японского моря в самой южной части Хасанского района Приморского края.

Другие мои коллеги получили соответствующие назначения в другие «дыры» Приморья и даже на острова: С. Гладышев – на остров Аскольд, Ю. Таршин – на остров Сахалин в город Корсаков, И. Владимиров – в залив Владимир, а Г. Травкин – на «корабль-шпион».

Все мы, конечно, не очень обрадовались таким назначениям и спросили у командира ОМРТД, каковы же дальнейшие наши служебные перспективы. На этот наш вопрос капитан 2 ранга Финогенов бодро и ехидно ответил:

– Вы будете служить в нашем дивизионе на должностях от начальника станции отдельного пункта до командира дивизиона в зависимости от способностей и старания.

Я был назначен на владивостокский пункт начальником радиотехнической станции, а мой одноклассник А. Перейкин – заместителем командира пункта по технической части (зампотех).

Анатолий Перейкин в то время был уже женат и только что стал отцом. Ему была предоставлена небольшая комнатушка в казарме нашего пункта. Мне же пришлось снимать жилплощадь в посёлке на одной из сопок, окружающих Владивосток, недалеко от нашей части. В одной комнате со мной жил лейтенант Геннадий Леонов, временно исполнявший обязанности командира пункта, так как сам командир ещё не был назначен, как и весь наш пункт ещё не был развернут по месту боевой деятельности, то есть где-то на побережье.

Всё на этом пункте, таким образом, было временным: и место дислокации, и командир пункта, и служба. Вместо боевой разведывательной работы – учёба, боевая подготовка, наряды. Такое «временное» состояние меня лично устраивало, так как давало возможность медленно вникать в круг офицерских обязанностей. Неплохо было и то, что первые полгода службы прошли у меня не в «дыре», а во Владивостоке.

Структура ОМРТП примерно следующая: командир пункта, замполит, зампотех, офицер управления (не на каждом пункте), один или два начальника радиотехнических станций и доктор. Назначение радиотехнических пунктов – наблюдение за работой противника. В Приморье – это американские вооруженные силы на территории Японии и Южной Кореи. Сбор информации, её предварительная обработка и доклад в штаб ОМРТД, расположенный в главной базе флота.

Первые полгода службы я провёл во Владивостоке. Времяпрепровождение напоминало учёбу на ВРОКе в том смысле, что первую половину дня надо было проводить на службе, а вечером можно было погулять по городу.

Командировка в Китай

Самым интересным моментом владивостокского периода моей службы оказалась для меня разведывательная командировка на торговом корабле в Китай.

Для этой цели выбрали торговое судно, совершавшее коммерческий рейс в КНР. В помощь мне был придан радиометрист матрос Сигаев. Нас пригласили в Штаб Флота, подробно разъяснили наши обязанности, переодели в гражданское платье. Мы были посажены на судно в качестве пассажиров, правда, без всякого документального оформления. Нам была выдана техника – разведывательная переносная радиоприёмная станция «Пирамида» – со строгим указанием, что на случай «провала» наша техника должна оказаться на дне того моря, где нас поймают.

После этого наш пароход в конце марта 1955 года вышел из Владивостока сначала в Находку для таможенного досмотра, а затем взял курс на юг. По мере продвижения к югу погода становилась всё теплее, и уже в Восточно – Китайском море можно было находиться на палубе без верхней одежды.

Радиолокационную круглосуточную вахту я нёс наравне с матросом Сигаевым как рядовой радиометрист. Сущность радиолокационной разведки заключается в следующем.

Радиолокационные станции разведывательного пункта, размещённые на нашей территории или на наших кораблях, следят за работой радиолокационных станций противника, находящихся на кораблях, самолётах или на берегу. Излучаемые в пространство электромагнитные волны, становятся «добычей» приёмных разведывательных станций. Таким образом, радиолокационный разведчик по работе радиолокации противника может довольно точно судить о боевой деятельности кораблей, самолётов, береговых станций противника, их движении или месте расположения. По электрическим параметрам работы станций противника, которые прослушиваются в головных телефонах радиолокационного приёмника (частота повторения импульсов, скорость вращения антенны, длительность импульсов) можно судить о типе работающей станции. По скорости изменения пеленга на работающую станцию судят об объекте, на котором она установлена (самолёт, корабль, берег).

Точность радиолокационной разведки прямо связана с точностью определения электрических параметров работы станций, особенно частоты повторения и длительности импульсов. Для точного определения этих параметров надо обладать либо хорошим природным, либо специально натренированным слухом. Это профессиональное качество прививается матросам-радиометристам при их обучении в учебных отрядах флота. Вот почему профессиональный радиометрист матрос Сигаев определял эти параметры лучше, чем начальник станции лейтенант Краснёнок. Офицеров на ВРОКе не тренировали прослушиванию электромагнитных сигналов так же тщательно, как радиометристов в учебном отряде. Позднее, когда я представил отчёт о работе на корабле, неточность определения мною параметров работы станций противника была замечена специалистами дивизиона, а я был немало посрамлён.

Пока же наше торговое судно рассекало воды Японского моря, я и Сигаев посменно несли круглосуточную вахту, а на палубе становилось всё теплее. Через несколько дней плавания мы прошли печально известным Цусимским проливом, вышли в Восточно-Китайское море и обогнули с юга корейский остров Чечжудо. Как я узнал позднее, его считают земным раем по его благодатному климату. Далее оказались в грязном и мелководном Жёлтом море. Примерно через неделю после выхода из Находки мы подошли к китайскому порту Дагу, являющемуся морскими воротами Тянь-цзиня, третьего по численности населения города Китая. Здесь мы оставили свой груз, приняли на борт китайский груз (если не ошибаюсь, это была соль).

На обратном пути из Китая мы зашли в порт Дальний. История этого порта интересна и замысловата: несколько раз он переходил, как говориться, «из рук в руки». Город был построен русскими на территории, полученной Россией в аренду от Китая по конвенции 1898 года. Во время русско-японской войны 1904-1905 годов был захвачен Японией, переименован в Дайрен и находился под японским игом до конца второй мировой войны. В 1945 году он был признан китайским правительством свободным портом. После образования КНР в 1950 году безвозмездно возвращён Китаю и получил своё исконно китайское название Далянь.

В этом порту наше судно остановилось на несколько дней, и мне удалось даже два-три раза сойти на берег в компании с третьим штурманом нашего парохода Н. Сидоровым, одесситом по рождению. Этому хитроумному одесситу удавалось проводить меня через КПП порта в город, несмотря на то, что никакого паспорта моряка у меня не было и никакого другого удостоверения тоже не было. Но отношения у нас с китайцами в 1955 году характеризовались формулой «русский с китайцем братья на век», и китаец с ружьём беспрекословно пропускал меня, хотя мог и задержать. В то время выселение нашего военного контингента из Китая только начиналось.

Далянь – это красивый, европейского типа город, не хуже Одессы или Риги. Здания каменные в 4-5 этажей красивой архитектуры. Планировка улиц – регулярная, как на Васильевском острове или в центральной части Одессы. В магазинах много импортных товаров, которые у нас в то время были в большом дефиците, особенно шерстяные ткани, например, бостон. Но китайскому населению эти товары тогда были недоступны по цене. Сами китайцы ходили в одежде из дешёвых бумажных тканей.

У китайцев большим спросом пользовались наши советские часы, на чём делали бизнес наши торговые моряки и военные. В магазинах продаётся много зонтиков от солнца и термосов для хранения холодной воды. Посетили мы с Сидоровым и Дом советского моряка, где пообедали с ослепительно белым рисовым хлебом. Видели китайских рикшей, развозящих богатеев на велосипедах. Отношение китайцев к советским морякам – самое доброжелательное. В общем, посещение этого зарубежного порта – самое светлое пятно во всей моей морской службе за 11 лет.

На обратном пути во Владивосток я с Сигаевым снова несли круглосуточную вахту, следя за работой американских радиолокационных станций. По возвращении домой я обработал наши разведданные и представил отчёт о работе руководству ОМРТД и лично начальнику разведки ТОФ капитану I ранга Разумному. Реакция самого Разумного мне осталась неизвестной, а вот офицеры штаба дивизиона были немало удивлены тем, что мне «удалось обнаружить» наземные станции с такими характеристиками, которые свойственны для наземных станций, установленных на острове Тайвань, а не в Японии или Корее. Тайвань, как известно, расположен более чем на 1200 километров южнее того маршрута, где мы проходили, и я «мог услышать» станции с не той частотой повторения и длительностью следования импульсов только в силу своего недостаточно натренированного слуха.

Служба на ОМРТП «Мыс Бутакова»

Летом 1955 года я был вызван к командиру дивизиона капитану 2 ранга Финогенову, и выслушал своё новое назначение – на ОМРТП, расположенный на мысе Бутакова. Место это находится к югу то залива Посьет, напротив острова Фуругельма, в 25 километрах от советско-корейско-китайской границы.

Командовал пунктом капитан-лейтенант Радченко, грамотный, требовательный офицер, назначенный на эту должность вместо старшего лейтенанта Усольцева, якобы развалившего работу пункта. Прибыв к новому месту службы, я сразу же понял тайную подоплёку моего назначения: командир пункта Радченко и начальник станции Точилов не срабатывались друг с другом. Точилов написал рапорт с просьбой перевести его на другой пункт к другому начальнику. Просьбу его руководство дивизиона удовлетворило, а меня поставили на место Точилова.

Условия работы на мысе Бутакова, особенно условия проживания, были крайне тяжёлыми. Пункт располагался в кошмарно глухом месте, откуда до ближайшей почты было 70 километров по бездорожью. Телеграмма из Ленинграда до этой почты шла два часа, а от почты до нашего пункта ещё две недели при благоприятной оказии. Природные условия летом были довольно сносными, а вот зимой донимали сильные холодные ветры с берега в сторону моря. Китайское название этого ветра «хуньчунь», по наименованию населенного пункта Хуньчунь, от которого он дует. Этот «хуньчунь» выдувал остатки тепла из матросской казармы и сборно-щитового домика для семей офицеров. А у некоторых офицеров были малолетние дети.

С первых же дней прибытия на мыс Бутакова я включился в работу. Надо было срочно принять дела от моего предшественника лейтенанта Точилова. Радиотехнические станции находились не в лучшем состоянии. Сырость и холод Приморского края делали своё чёрное дело: техника отсыревала, ржавела и приходила в негодность. Комплектация станции, то есть вспомогательные приборы и инструмент, были частично разбазарены. Дела от Точилова я по неопытности принял не лучшим образом. Из крупных приборов не хватало генератора звуковых волн и испытателя ламп. Один из цилиндров двигателя внутреннего сгорания разведывательной станции АРС-1 имел микроскопическую, не заметную простым глазом, трещину. Но этой трещины было достаточно, чтобы двигатель не работал. В ЗИПе станций и машин не хватало гаечных ключей и отвёрток. Хоть эти недостатки и были отмечены в приёмосдаточном акте, заставить Точилова устранить их мне не удалось. Позднее, при демобилизации, мне пришлось материально ответить за все эти недостачи. Довольный же и счастливый Точилов безответственно укатил к новому месту службы.

Для меня начались безрадостные служебные будни. Надо было изучить боевую технику, освоить новые для меня обязанности по выполнению боевой и политической подготовки с матросами и старшинами и несению оперативного дежурства по пункту. Последнее заключалось в том, что надо было круглосуточно руководить разведывательной работой наших станций, принимать от вахтенных доклады об обнаружении работы радиолокации противника и срочно передавать данные в штаб ОМРТД.

Пункт наш был укомплектован матросским и старшинским составом только наполовину. Матросы едва успевали менять круглосуточную вахту на боевых постах на работы и наряды. Оперативное дежурство по пункту помимо меня несли ещё два офицера, значит, и нам доставалось.

Морально-политическое состояние матросов оставляло желать много лучшего. Не было никаких рычагов воздействия на них со стороны офицеров: нельзя было ни наказать матроса, ни поощрить его, так как никаких увольнений в условиях безлюдного побережья не было, а в наряды и на вахту они и так ходили через один-два дня.

Материально-техническое состояние пункта также оставляло желать много лучшего. Радиолокационные станции нуждались в текущем ремонте, но особую трудность представляло недостаточное и непостоянное электроснабжение. Электрогенераторы пункта были установлены в сарайчике с земляным полом под громким названием электростанция. Обслуживали эту электростанцию четыре матроса-моториста. Генераторы часто выходили из строя, после чего радиолокационные станции прекращали свою разведывательную работу, а весь пункт погружался в темноту летом или темноту и холод зимой. Поэтому электроэнергия подавалась на боевые станции не круглосуточно, а в режиме строгой экономии 6-8 часов в сутки в вечернее и ночное время. Об освещении и обогреве казармы и домика начсостава думали в последнюю очередь.

Однажды вышел из строя из-за трещины в фундаментных салазках электрогенератор пункта под названием «Коммунист». Командир пункта Радченко послал меня чинить эти салазки в ближайший населённый пункт – военный городок Краскино приблизительно в 50 километрах от мыса Бутакова. Только в этом «городке» была механическая мастерская, в которой можно было заварить трещину в салазках. Почти неделю провёл я в Краскино и соседнем с ним рыболовецком посёлке Зарубино, изыскивая возможность ремонта салазок. Существовать пришлось «без определенного места жительства и пропитания». Наконец, уговорами и посулами мне удалось заставить солдат из мастерской заварить салазки. Когда же я вернулся на пункт, а матросы установили «Коммунист» на новые салазки, то с гордостью доложил Радченко:

– Товарищ командир! Салазки для «Коммуниста» сварены, и двигатель на них установлен.

На это командир пункта бесцеремонно отпарировал:

– Меня не интересует состояние ваших салазок. Мне важно знать, будет ли работать «Коммунист» сегодня вечером.

Пришлось мне заверить командира, что «Коммунист» работать будет, хотя я и был оскорблён до глубины души такой «благодарностью». Грубое и бестактное отношение к подчинённым капитан-лейтенант Радченко проявлял и в дальнейшем.

Помню, как однажды вечером в относительно свободное время, матросики собрались поиграть в волейбол. Не успели они как следует разыграться, как Радченко приказал мне загнать их в казарму и устроить оперативное занятие по разбору недостатков нашей трудовой деятельности. С трудом удалось мне и другим офицерам подавить матросский бунт. В этом акте неповиновения приняли участие и большинство старшин. Только самый сознательный старшина 1 статьи Кириченко поддержал меня. Не лучше обстояло дело и с проведением плановых занятий по боевой подготовке: многие матросы под всевозможными предлогами старались уклониться от занятий и учений.

Так проходила у меня служба, и я постепенно входил в курс своих обязанностей. Закончилось лето 1955 года, и наступила «золотая осень». Следует сказать, что в Приморье осенью погода бывает, как правило, лучше, чем весной или летом. В том же 1955 году всё лето было холодно и сыро, зато потом до середины декабря стояла такая тёплая и сухая погода, что можно было ходить под открытым небом в кителе и без головного убора.

Чем ближе подходила зима, тем больше Радченко подготавливал личный состав части к необходимости перевести пункт в другую точку побережья. Поближе к какой-нибудь цивилизованной военно-морской базе. Такой базой была выбрана бухта Витязь. В ней стояло несколько небольших кораблей, была почта, военный госпиталь, клуб, магазин, ремонтные мастерские и склады. В четырёх километрах от ВМБ и посёлка Витязь, у выхода из бухты, находился мыс Шульца. Когда-то на этом мысе размещалась батарея береговой артиллерии. Саму часть с мыса убрали, но на берегу остались хорошая казарма, солидная, с бетонным полом, электростанция и, что особенно важно, на самом берегу залива Витязь стоял каменный двухэтажный дом для начсостава. Последнее обстоятельство особенно нравилось офицерам пункта.

Но условия работы радиолокационных станций на мысе Шульца говорили не в его пользу по сравнению с мысом Бутакова. На мысе Бутакова наши приёмные станции стояли на возвышенности, где окружающая местность позволяла вести радиолокационный приём в режиме кругового обзора. Что же касается мыса Шульца, то на нём пункт и, соответственно, станции располагались у подножия высокой горы Туманной (508 метров над уровнем моря) – родной сестры пограничной реки Туманной (по-китайски Тумыньцзян). Своё название гора Туманная получила из-за того, что её вершина почти всегда покрыта туманом. Эта гора экранировала наши станции с севера таким образом, что они могли вести приём только с пеленга 70 градусов и южнее. И тем не менее преимущество бытовых условий и близость ВМБ «Витязь» перевесили чашу весов в сторону передислокации пункта с мыса Бутакова на мыс Шульца.

Служба на ОМРТП «Мыс Шульца»

Переезд на мыс Шульца состоялся в октябре 1955 года и представлял собой трудную, опасную, незабываемую операцию. Надо было свернуть всю технику на старом месте, перевезти её по просёлочным дорогам Приморья на расстояние 100 километров и развернуть на новом месте. Особую трудность представляли гористые, каменистые, узкие, с постоянными обрывами слева и справа дороги Приморья.

Машины же нашего пункта с технической стороны были в плачевном состоянии. Один из двигателей артиллерийского тягача, транспортировавшего перевозимую наземную станцию П-1, был выведен из строя из-за трещины в головке цилиндров. Уже в дороге сломалась важная соединительная деталь в трансмиссии тягача. Водители заменили её «самодельной времянкой», но если бы и эта деталь сломалась, станция вместе с тягачом, а заодно и со всеми сидящими в них, свалилась бы в ближайший овраг. Вот почему я всю дорогу не ехал в машине, а шёл пешком, «страхуя» всю процессию, как будто мог своими руками удержать машину и станцию от падения с кручи.

Нам удалось безаварийно переехать с Бутакова на Шульца. На новом месте мне предоставили комнатёнку, площадью 10 квадратных метров на первом этаже дома офицерского состава. Обогревался дом дровяными печами. Я возвращался с дежурства поздно вечером и не всегда успевал протопить свою комнату. «Однажды в студёную зимнюю пору» я лёг спать в шинели, валенках и шапке-ушанке. И всё же бытовые условия на мысе Шульца были гораздо лучше, чем на мысе Бутакова, не говоря уже об электроснабжении: генераторы в кирпичной электростанции работали гораздо надёжнее. Появилась возможность увольнять или не увольнять матросов в ВМБ «Витязь», где они могли немного «погулять» во всех отношениях. А это давало офицерам возможность воспитывать их в соответствующем морально-политическом духе.

В конце декабря 1955 года мне удалось вырваться в мой первый отпуск с ТОФа. До передислокации пункта об этом не могло быть и речи. По дороге в Хабаровск на железнодорожной станции Сухановка, ближайшей к «Витязю», я столкнулся носом к носу с военно-морским лейтенантом, который с женой впервые в жизни ехал к месту своей службы. Как выяснилось позднее, это был Эдуард Кулинич, назначенный офицером управления на мой радиотехнический пункт на мысе Шульца. Я же в первый раз в жизни ехал в отпуск с Дальнего Востока на Дальний Запад. Потом мы немало смеялись над этой случайной встречей. Доехав на поезде до Хабаровска, я пересел на самолёт и через сорок часов долетел до Ленинграда.

К месту службы я вернулся в феврале 1956 года. На пункте к этому времени произошли немалые изменения. Главным было то, что сменился командир части: вместо Радченко был назначен капитан Стрижобик, а Радченко ушёл на повышение. Считалось, что он «поднял» работу пункта: перебазировал его на лучшее место. По мнению же тех, кто знал истинное положение дел, Радченко просто удалось лучше представить свою работу в отчётах о боевой деятельности пункта, чем это делал его предшественник старший лейтенант Усольчев, более честный и откровенный человек.

По возвращении из отпуска я довольно близко сошёлся с офицером управления пункта лейтенантом Кулиничем, выпускником Черноморского военно-морского училища. Мы вдвоём поочередно несли оперативное дежурство по пункту. Вдвоём потому, что других офицеров, пригодных к дежурству, на пункте просто не было. Не поставишь же на круглосуточное дежурство командира, замполита, зампотеха или доктора.

Тихоокеанский флот, бухта Витязь, мыс Шульца, 1957 год.

Офицер управления ОМРТП лейтенант Эдуард Кулинич в редкие минуты отдыха. Вдали видна ВМБ «Витязь», а справа отроги горы Туманной

Младший лейтенант Иванов к тому времени был демобилизован. История его ухода была довольно оригинальна. У него не было не только военно-морского образования, но и вообще высшего образования: в офицеры он пробился из нижних чинов. Не видя для себя перспективы в дальнейшей службе, он попросился на гражданку. Что ему и разрешили. Но тут вмешался Радченко и стал под различными предлогами задерживать Иванова. Сначала он придирался к нему по техническому состоянию той станции, которой ведал Иванов. Когда все технические вопросы бедняга Иванов отбил, Радченко поставил перед ним совсем уже смешную задачу: построить из местного леса баню для матросов части. Для чего же нужна была баня при пункте? А для того, чтобы по пути в баню ВМБ «Витязь» матросы никуда не бегали: ни за водкой, ни за женщинами. Долгое время Иванов возмущённо отказывался от такой работы, но поскольку Радченко не сдавался, Иванову пришлось, наконец, сказать:

– Давайте мне инструмент, пятерых матросов, освобождённых от других работ, хороший берёзовый веник для отпаривания командиру пункта спины и пониже, и через неделю банька будет готова!

Только после этого Радченко отстал от Иванова, и он ушёл на гражданку, не став главным строителем матросской бани.

Чтобы окончательно дорисовать образ великого комбинатора Радченко, расскажу, как он руководил интендантской работой своего пункта. На должность ответственного за продовольственное и материально-техническое снабжение пункта (бензин, горюче-смазочные материалы и прочее) он назначил рядового матроса Ахметова. Стоимость же потраченных и особенно растраченных ГСМ он вычитал из нищенского жалования бедного и ни в чём не повинного Ахметова. Таков-то был молодец-подлец Радченко. Но управлять пунктом он умел!

Новый командир пункта капитан-краснопогонник Стрижобик всю свою жизнь служил на Дальнем Востоке. Единственным светлым пятном в своей военной службе он считал один год обучения на ВРОКе. Без этого он и Запад СССР никогда бы не увидел. Это был спокойный и честный человек. Он хорошо знал техническую часть работы пункта, а в оперативной работе разбирался по ходу службы. С ним мне было гораздо легче работать, чем с Радченко.

В 1956 году у меня проявилось одно внутреннее, неизлечимое без хирургического вмешательства, заболевание. Хирургическую операцию мне проделали в марте 1956 года в военно-морском госпитале ВМБ «Витязь». Однако операция никакого положительного результата мне не принесла. Мой хирург подал мне идею демобилизоваться по состоянию здоровья, ибо лечить моё заболевание в условиях службы на пункте не было ни малейшей возможности.

В августе – сентябре 1956 года я во второй раз использовал свой отпуск. Провёл его опять в Ленинграде. К тому времени моя мать с сестрой и её трехлетним сыном жили в части комнаты площадью 30 квадратных метров, разделённой пополам по суду. Вторя половина этой комнаты принадлежала моему двоюродному брату, жившему большую часть времени на своей даче. Отношения с этим нашим «родственником» были крайне напряжёнными. И мне надо было помогать сестре и матери в создавшихся условиях.

Это обстоятельство, моё заболевание, холостяцкое положение и бесперспективная служба на пункте заставляли меня всё чаще задумываться об увольнении с флота в запас.

По возвращении из отпуска я подал рапорт о демобилизации по состоянию здоровья. Приказ о моём увольнении в запас пришёл в январе 1957 года, а в начале февраля я уже сидел в поезде, уносившем меня на запад на гражданку.

Так закончилась моя недолгая служба в радиолокационной разведке Тихоокеанского флота.

Начало жизни на гражданке

В Ленинграде я прописался на жилплощади матери 15 квадратных метров четвёртым человеком. Надо было срочно думать об устройстве на работу и приобретении гражданского образования. Моё образование военного моряка плюс годичные высшие радиотехнические классы давали мне возможность устроиться на работу инженером в НИИ, КБ или на завод, занимающиеся разработкой или изготовлением военно-морской техники.

Мне удалось устроиться в НИИ-49 судостроительной промышленности в лабораторию свободных гироскопов. В этом институте к тому времени уже работали несколько наших однокурсников, оказавшихся, как и я, на гражданке: Е. Вересов, Ю. Талызин, Д. Масловский. Позднее попали в него В. Пискарёв, И. Жильцов. Военпредами служили в этом институте А. Спиридонов, Е. Черемисин (из первого выпуска). В общем, я оказался не одинок.

По городу в то время гуляла чуть не половина выпускников нашего училища, по разным причинам не прижившихся на флотах. Большинство из них, устроившись на работу в НИИ или КБ, тут же поступили на учёбу в технические ВУЗы для приобретения гражданской специальности. Пришлось и мне устраиваться на вечернее отделение Северо-Западного политехнического института, благо принимали с нашим образованием сразу на третий курс.

Совмещение работы с обучением на вечернем отделении ВУЗа в возрасте 27 – 30 лет – крайне тяжёлое занятие. Встаёшь в 6.30 – 7 часов утра, на работу ехать, как правило, больше часа. До пяти вечера работаешь, а к шести на занятия в институт до 10 – 11 вечера. Но если у человека есть призвание быть инженером – это ещё полбеды. Что касается меня с моими филологическими интересами, такие занятия оказались вовсе непосильными. После двух лет мучений я прекратил занятия в СЗПИ.

В 1958 году я познакомился с Женей Колтыревой, студенткой Ленинградского института авиационного приборостроения. Через год, 14 марта 1959 года – в день смерти Карла Маркса – мы стали мужем и женой. Ещё через год 7 января 1960 года – в рождество Христово – у нас родилась дочь Галина.

Ленинград, 1959 год.

Моя жена Е.П. Колтырева, выпускница Ленинградского института авиационного приборостроения

В 1961 году мне с моей семьёй, моей матери и сестре Зинаиде с её семилетним сыном Борей была предоставлена трёхкомнатная квартира в хрущёвском доме в новостройке Невского района на Троицком поле. Забегая вперёд, скажу, что в этой квартире мы прожили 15 лет.

Работа в лаборатории свободных гироскопов заключалась, главным образом, в регулировке давно разработанных приборов и сдаче их военпредам. И так продолжалось все семь лет, которые я проработал в НИИ-49.

В 1962 году я поступил на платные курсы английского языка при университете. Окончил их в 1965 оду. Но как применить полученные знания, было неясно. Право быть преподавателем курсы не предоставляли. Среди моих знакомых оказался инженер, подавший мне идею перейти на патентно-лицензионную работу. Я подумал немного и стал подыскивать себе работу в патентном отделе.

Переход на патентную работу

Возможность заняться патентной работой появилась у меня в конце 1968 года. Я поступил в патентный отдел завода «Большевик» (бывший и ныне Обуховский завод). Патентный отдел состоял из двух бюро: БРИЗа (бюро рационализации и изобретательства) и патентное бюро. Как инженер, знающий английский язык, я был принят в патентное бюро на участок патентных исследований.

Патентное бюро до моего прихода состояло из трёх работников: начальника бюро И.С. Кравчук, юриста по образованию, и двух женщин-филологов. Патентное бюро выполняло следующие задачи: оформление заявок на изобретения, патентная информация, комплектование патентных фондов и, самое главное, обеспечение проведения патентных исследований при выполнении разработчиками завода НИР и ОКР.

Оба бюро возглавлял начальник Патентного отдела Василий Николаевич Баранов, по специальности – инженер-технолог, ранее руководивший Отделом научно-технической информации и, как следствие, хорошо знавший информационную работу.

Патентный отдел на «Большевике» был создан в начале 1968 года на основании постановления ЦК КПСС и правительства по приказу министра Общего машиностроения. За три года до этого в 1965 году Советский Союз вступил в Парижскую конвенцию – международную патентную организацию, созданную ещё в 1883 году. С вступлением в эту организацию все предприятия (НИИ, КБ, заводы) нашей страны обязаны были срочно и активно включиться в работу по созданию общегосударственной системы патентной и общетехнической информации, комплектованию на предприятиях патентных фондов, защите приоритета создаваемых в стране изобретений и открытий, проверке объектов нашей техники на патентную чистоту, зарубежному патентованию и, наконец, лицензионной работе. Не все эти грандиозные задачи стали сразу выполняться, но патентные исследования с самого начала приобрели обязательный характер. Вот в эту, благоприятную для меня «струю» я и попал в конце 1968 года, перейдя с чисто инженерной работы на патентно-исследовательскую.

К этому времени я успел окончить Государственные курсы повышения квалификации патентных работников и уже прилично знал основной иностранный язык, на котором написано 80% мирового патентного фонда – английский. Таким образом, я владел всеми тремя видами образования, которые необходимы грамотному патентоведу для сознательного, а не формального выполнения довольно сложной патентной работы.

С момента образования у нас патентных отделов в них стали стекаться инженеры широкого профиля, юристы, филологи, библиографы. Инженеры, как правило, не являются юристами и переводчиками, юристы редко бывают инженерами и филологами и так далее. Поэтому патентных кадров в стране катастрофически не хватало. Эту задачу должны были решить трёхмесячные патентные курсы и двухгодичный Центральный институт повышения квалификации руководящих специалистов народного хозяйства в области патентной работы (ЦИПК).

В Ленинградский филиал этого ЦИПКа я и поступил в первый же день перехода на патентную работу. Это обстоятельство меня крайне устраивало, так как давало мне гражданскую специальность инженера-патентоведа.

С весны 1969 года на заводе «Большевик» начали проводиться предпроектные патентные исследования, заключавшиеся в поиске, отборе и анализе патентной и научно-технической информации.

В июне 1971 года я благополучно окончил ЦИПК и успешно защитил дипломную работу на тему «Исследование патентных описаний США и использование полученных данных в новых разработках». Работу я писал под руководством одного из лучших советских специалистов в области патентных исследований кандидата технических наук В.Д. Васильева.

Васильев начал патентную работу с молодых лет задолго до вступления СССР в Парижскую конвенцию и накопил солидный опыт патентно-исследовательской работы. Он был автором большого числа печатных трудов в серии «библиотека патентоведа» и статей в журнале «Вопросы изобретательства».

Моя дипломная работа была оценена на «отлично».Казалось бы всё шло хорошо: я окончил патентный институт, защитил дипломную работу, получил гражданскую специальность, приобрёл некоторый практический опыт. Отмечая мои патентные успехи начальство начало подыскивать мне другую работу. Мне предложили перейти в патентный отдел Конструкторского бюро средств механизации (КБСМ) на ту же должность старшего инженера с повышением в окладе и перспективой роста. Поразмыслив, я согласился. Меня это устраивало почти во всех отношениях на той стадии – в 1972 году. Неудобства этой смены работы проявились только четыре года спустя.

Работа в патентном отделе КБСМ

КБСМ в послевоенные годы возглавлял известный советский инженер-артиллерист генерал И.И. Иванов. КБ Иванова разрабатывало те самые морские артиллерийские установки, которые мы изучали в своём училище. Достаточно вспомнить артиллерийское вооружение наших послевоенных эсминцев и лёгких крейсеров.

Ко времени моего поступления в КБСМ ни самого Иванова, ни артиллерийской тематики, конечно, уже не было. Но главное направление работ предприятия – разработка вооружения для флота и армии – сохранилось.

Патентный отдел КБСМ состоял из смехотворно малого числа работников – всего пять человек. Возглавлял его опытный и талантливый инженер-механик, заслуженный изобретатель РСФСР А.А. Саар. В отделе работали: старший инженер Б.А. Антипов, старший инженер, юрист по образованию, М.Я. Парфёнов, старший инженер Н.П. Дудко и секретарь Т.В. Елизаренко.

По числу работников отдел был совершенно недостаточен для выполнения трудоёмких, новых для нас, сложных и разнообразных работ: патентная информация, комплектование патентных фондов, патентные исследования, зарубежное патентоведение, проверка разрабатываемых технических объектов на патентную чистоту и, наконец, лицензионная работа. Как я вскоре понял, всё в отделе Саара сводилось к выполнению бризовской работы.

Меня принимали на участок патентных исследований с целью совершенствования этой работы путём использования моего образования и опыта работы. В связи с этим я был приставлен к Б.А. Антипову, образовав вкупе с ним группу (если двух работников можно назвать группой) патентных исследований. Вопросы комплектования патентных фондов и патентная информация, которыми я занимался на «Большевике», оказались автоматически снятыми с меня. Поэтому работа в отделе Саара первые четыре года оказались для меня лёгкой прогулкой по сравнению с работой на «Большевике». Даже выполнение функций профорга отдела, на что Саар подвигнул меня в 1973 году, существенно не обременило меня.

А.А. Саар стал заниматься изобретательской деятельностью на рубеже 40 – 50-х годов. К моменту моего с ним знакомства он был уже автором более 50-и изобретений и имел звание «Заслуженный изобретатель РСФСР». Всё это было бы очень хорошо, если бы он так же рьяно, как личным изобретательством, увлекался налаживанием на предприятии патентно-исследовательской работы, ради которой был создан его отдел и за что он получал оклад на уровне начальников больших конструкторских отделов. К сожалению, вопросам собственно патентной работы Саар уделял, мягко выражаясь, гораздо меньше времени и внимания, чем личным изобретениям.

Из-за этих качеств Саара с ним к началу 1972 года уже не сработалось несколько рядовых патентоведов. К моему приходу назрел конфликт между Сааром и юристом М.Я. Парфёновым, закончившийся увольнением последнего за пределы организации в 1974 году Конфликтовал Саар и с изобретателями КБСМ, рассматривая их как своих конкурентов.

Однако отдел Саара стал пополняться новыми кадрами. Вслед за мной в отдел были приняты Л.Ф. Касимовская, и Н.Н. Базарова. Взамен уволившегося по собственному желанию, а фактически выжитого, М.Я. Парфёнова был взят работник военной приёмки КБСМ, офицер запаса, член КПСС А.И. Новосадов.

В конце 1974 года в отдел были приняты ещё два работника: ведущий инженер В.С. Розов и работник военной приёмки офицер запаса, член КПСС Р.А. Грибов. Розова взяли на должность заместителя начальника отдела (с прицелом на замену приближающегося к пенсионному возрасту Саара), а Грибова поставили на оформление заявок на изобретения. Таким образом, наш отдел к началу 1975 года вырос вдвое. Но это не привело к качественному улучшению работы. По-прежнему Саар не только не проявлял инициативы, но наоборот, старался всячески скомкать работу. События, развернувшиеся в 1976 году, полностью подтвердили мои худшие предположения.

Началась «война» между Сааром и Новосадовым. Саар скрупулёзно и придирчиво корректировал подготавливаемые Новосадовым документы на выплату вознаграждений в сторону уменьшения выплат. Большинство замечаний Саара сводилось к неактуальным, крайне несправедливым, мелочным, иногда чисто языковым и орфографическим придиркам.

После нескольких месяцев этой «войны» Саар решил избавиться от неугодного ему работника и написал на него отрицательную характеристику, смысл которой сводился к тому, что Новосадов не справляется с работой и его надо убрать из отдела. Характеристики такого рода подписываются «треугольником» отдела: начальником, парторгом и профоргом. Соглашатель Грибов поддержал Саара и подписал бумагу. Я же, хорошо зная, кто в этом конфликте прав, кто виноват, подписать характеристику отказался: предать честного, грамотного работника я не мог.

Тем временем Новосадов написал жалобу на Саара в партком и старался навербовать сторонников из числа обиженных Сааром изобретателей и сотрудников. Началось многомесячное разбирательство. Саар сочинял новые варианты кляузной характеристики и старался уговорить меня подписать её. Но я твёрдо стоял на своём. Конфликт перерос в небольшую «гражданскую войну».

Партком сначала занял выжидательную позицию, стараясь разгадать мнение директора и главного инженера КБСМ. При рассмотрении конфликта на заседании парткома было заслушано заявление Новосадова. Члены парткома колебались, чью сторону принять. У Саара было много недоброжелателей, и некоторые были склонны поддержать Новосадова, который просил у парткома ни много ни мало – рекомендации снять Саара с занимаемой должности, как лицо, не желающее разворачивать патентную работу, постоянно конфликтующее со своими сотрудниками, со многими изобретателями в вопросах оформления изобретений и выплаты по ним вознаграждений.

Прояви Новосадов побольше хитрости и ловкости в своём выступлении перед членами парткома, они могли бы принять решение о ходатайстве перед руководством организации об освобождении Саара от обязанности начальника отдела. Но вся беда простых и честных людей в том и заключается, что они бесхитростны и прямолинейны. Новосадов произнёс в своём горячем, эмоциональном выступлении слишком много непарламентских выражений по адресу Саара. И, естественно, члены парткома не смогли принять решения, нужного Новосадову и всем, кто не любил Саара.

Решение парткома было составлено в двусмысленных, предельно завуалированных выражениях, которые можно было понимать так, как захочется руководству предприятия. А руководство и ранее давало негласное указание секретарю парткома «спустить дело на тормозах». Теперь же появился формальный повод дело замять, положить его под сукно, Саара не трогать, а с заговорщиками расправиться медленно, но решительно.

Примерно через полгода, осенью 1976 года, Новосадова перевели в другой отдел, Саара оставили на своём  месте, а я оказался в дураках: обстановка в отделе не улучшилась, а мои отношения с руководством отдела оказались безнадёжно испорченными.

Вывод из всей этой истории напрашивался сам собой: руководству КБСМ патентно-исследовательская работа не нужна, оно старается всячески от неё отбиваться. Вот почему директора нашего ЦКБ полностью устраивал начальник патентного отдела, не проявлявший никакой инициативы в налаживании патентной работы. Вот почему у Саара была возможность в течение девяти лет работать в самом щадящем режиме, получать свой немалый оклад, игнорировать интересы разработчиков и изобретателей, а неугодных ему патентных работников, старающихся хоть как-то проводить работу, систематически «выкуривать» из отдела.

В отношении меня лично вывод был ещё более прост и очевиден: не следует проявлять инициативу, выходящую за рамки твоей компетенции, а следует держать нос по ветру и слепо выполнять указания ближайшего начальника, какими бы нелепыми и вредными они ни были.

Практические же результаты «гражданской войны» в нашем отделе оказались таковы:

– начальник отдела Саар, мало соответствующий своей должности, был оставлен на своём посту;

– парторг Грибов, подписавший кляузную характеристику на возмутителя спокойствия и тем самым предавший своего бывшего сотрудника по работе в военной приёмке, получил последовательно прибавку к месячному окладу сначала 50, а затем ещё 20 рублей в течение одного года;

– «критикан» Новосадов, осмелившийся пойти против политики начальника отдела и руководства предприятия, был переведён в другой отдел;

– профорг Краснёнок, поддержавший «критикана» и осмелившийся не подписать необъективную характеристику на неугодного работника, оказался вынужденным искать себе работу за воротами организации.

Как показала мрачная действительность, искать другую работу с меньшим окладом мне пришлось более трёх лет. Мои неоднократные обращения к руководству КБСМ о переводе в другой отдел, где я мог бы выполнять ту же работу по патентным исследованиям, никакого результата не дали, хотя в 1976 году мне обещали перевод. В 1977 и 1978 годах я такую работу находил, но мне отказывали якобы из-за отсутствия штатных единиц. В 1979 году новый главный инженер вообще не стал разговаривать со мной на эту тему.

Все эти долгие и трудные для меня три года я искал работу не только внутри КБСМ, но и по всему городу. Но найти работу патентоведа в солидном возрасте (46 – 49 лет) очень трудно, так как на предприятиях ВПК патентные службы малочисленны.

После избавления от Новосадова А.А. Саар ещё полтора года продолжал «руководить» патентным отделом в своём стиле. По-прежнему его критиковали и изобретатели, и министерство за торможение основных работ. Тяжёлая обстановка в отделе и состояние постоянной неуверенности привели к тому, что здоровье «бедного старика» стало ухудшаться. В 1978 году, за десять месяцев до наступления пенсионного возраста, он попросил руководство КБСМ освободить его от обязанностей начальника отдела.

На его место был поставлен, как и планировалось, В.С. Розов. К этому времени он окончил Патентный институт и научился оформлять заявки на изобретения. Руководство посчитало, что этого достаточно для исполнения обязанностей начальника патентно-лицензионного отдела. Розову оставалось лишь проводить политику, немного отличающуюся в лучшую сторону от политики его предшественника. Короче говоря, с назначением нового начальника мало что изменилось в отделе. По-прежнему уходили из отдела старые, опытные работники. Так, в 1977 году нашёл себе место на другом предприятии Н.П. Дудко.

Осенью 1978 года однокашники собрались на празднование 25-летия окончания училища.

Борт теплохода «Надежда Крупская», октябрь 1978 года.

Прогулка по Неве на второй день празднования 25-летнего юбилея окончания училища. Кирилл Маргарянц (заместитель начальника кафедры в нашем училище) и Валя Утенков (московский эксперт Комитета по изобретениям)

Переход в НИИ КП

В августе 1979 года и мне удалось перейти на другое предприятие на такую же работу по патентным исследованиям. Разница заключалась для меня в том, что теперь мне доверили руководить участком патентных исследований, то есть здесь я имел право сам определять политику в выполнении работ по исследованиям. Помогала мне в работе одна женщина-филолог, знавшая английский и немецкий языки.

Предприятие, на которое я перешёл, было для меня не новым: я уже работал на нём в период 1959-1966 годов. Изменились, правда, подчинённость предприятия, его название и место расположения, но костяк старого коллектива сохранился. Знакомыми мне оказались главный инженер и начальник патентного отдела, не говоря уже о рядовых работниках.

Институт назывался НИИ КП (командных приборов). В нём работали некоторые наши выпускники: В.С. Вересов, Э.Д. Ясников. Некоторое время работал, но к моему приходу ушёл на повышение, В.В. Груздев.

Патентный отдел в НИИ КП был создан в 1979 году. До этого патентная работа выполнялась небольшой группой при техническом отделе. Возглавлял эту группу ведущий инженер с неполным юридическим образованием. Наладить работу на должном уровне ему не удалось, а критика со стороны министерства нарастала.

В 1979 году постановку патентной работы проверяли две министерские комиссии. Они признали организацию работ неудовлетворительной. Пришлось директору освобождать старого руководителя патентной группы и создавать самостоятельный патентный отдел. Надо отдать должное руководителю института – он подошёл к вопросу подбора начальника патентного отдела серьёзно. Он пригласил со смежного предприятия образованного патентоведа с десятилетним опытом работы – Г.А. Торопова, который предложил мне должность руководителя группы патентных исследований и по совместительству бесплатного заместителя начальника отдела. В отдел входили специалисты по оформлению рацпредложений, по внедрению изобретений, по подсчёту вознаграждений (все – по одному человеку) и секретарь.

Таким образом, к концу 1979 года в НИИ КП был создан, хотя и небольшой, но достаточно квалифицированный и опытный патентный отдел.

Садоводство «Восход» на Синявинских болотах, лето 1980 года.

Это я с женой Евгенией и дочерью Галей на пороге нашего недостроенного дома

Патентные исследования в НИИ КП проводились и ранее силами инженеров-разработчиков, но без методического руководства со стороны патентной службы, поскольку не было соответствующего специалиста. Отчёты о патентных исследованиях составлялись без учёта требований отраслевого стандарта и носили формальный обзорный характер. Они не содержали совокупного анализа, выводов и рекомендаций об использовании известных технических решений.

Имея солидный опыт патентно-исследовательской работы и горячо взявшись за дело, я за полтора-два года поднял уровень проведения патентных исследований настолько, что это было отмечено министерством, и к нашему институту в этом отношении стали относиться с уважением. Торопов хорошо знал организацию работы отдела на всех участках и относился к выполнению своих обязанностей инициативно и добросовестно. Вся обстановка в отделе была здоровая и доброжелательная.

Но нагрузки на работников патентного отдела были настолько высоки, что они едва успевали выполнять годовой план патентной работы предприятия.

Через три-четыре года начальнику отдела Торопову удалось так организовать выполнение патентных работ, что руководитель нашего НИИ и головные отделы министерства вынуждены были признать существенное улучшение состояния работы после создания самостоятельного патентного отдела. И как отблагодарило руководство НИИ начальника патентного отдела Г.А. Торопова за разворачивание патентно-исследовательской работы на более высоком уровне? Его только формально повысили в должности до начальника отдела (первые два года он работал в должности ИО) и немного повысили оклад. А Торопову пришлось после четырёх лет работы начальником отдела в 1983 году увольняться с предприятия «по собственному желанию» за ворота.

Вот какую «благодарность» получил он за проявленную инициативу и трудовую доблесть!

Уходя, Торопов намеревался ходатайствовать перед руководством о моём назначении на его место, но к этому времени я был уже настолько разочарован в возможности плодотворно работать, настолько устал морально и физически, что решил отказаться от этого заманчивого предложения.

Новый начальник патентного отдела нашёлся сам собой. Им оказался Н.И. Шевченко, начальник одного из научно-исследовательских секторов, «освобождённый» от этой должности по инициативе его сотрудников и начальника отделения.

Церемония передачи дел от Торопова Шевченко и процесс вступления в должность последнего заняли всего полдня. До обеда прежний начальник объяснил новому, в чём заключается работа, а после обеда вновь назначенный приступил к выполнению своих обязанностей. Все сотрудники отдела находились на своих местах. Всех поразило такое простое вхождение во власть.

Н.И. Шевченко оказался хорошим человеком и грамотным инженером. С первого же дня он с головой погрузился в работу, быстро и хорошо усвоил её.

В течение нескольких лет мне удалось наладить строгий порядок проведения исследований и существенно повысить качество составления отчётов. В 1984 году я разработал стандарт предприятия (СТП) по проведению патентных исследований и ввёл его в действие на предприятии распоряжением главного инженера. Насколько мне известно, такого документа не было ни на «Большевике», ни в КБСМ. Благодаря этому документу, мне удавалось требовать от исполнителей своевременной работы на всех этапах проведения исследований.

В НИИ КП я, наконец, попал в такой коллектив и к таким начальникам, с которыми можно плодотворно работать. Начальники отдела, сначала Торопов, а затем Шевченко, правильно понимали назначение патентных исследований и всячески поддерживали мой принципиальный курс на выполнение работы в полном соответствии с нормативными документами министерства и предприятия.

Лето 1985 года.

Наш садовый домик на болоте после завершения строительства

Начиная с 1986 года, наш НИИ, как и другие предприятия ВПК, начал выполнять так называемые конверсионные темы (помимо военных разработок). В качестве примера таких тем можно назвать «Мясопосолочный шприц», «Чулочно-вязальный автомат», «Хлебопекарные печи» и другие. Порядок создания таких изделий примерно таков: министерство закупает зарубежный образец, который посылается на наше предприятие-изготовитель. Там его сначала изучают в работе, потом разбирают на узлы и детали, после чего конструкторы выпускают рабочие чертежи уже «нашего» образца. Параллельно такой «разработке» проводится и патентное исследование, поскольку область техники для наших разработчиков в этом случае неизвестна. Но особой необходимости в исследовании руководство не видит, поскольку разрабатывается не новый объект, а его копия. Опять получается ситуация, при которой патентные исследования не очень нужны.

Такова наша печальная действительность в этом вопросе!

В сентябре 1991 года, в возрасте 61 года, я вышел на пенсию. В летнее время продолжаю работать на своём садовом участке, а зимой – читаю, смотрю телевизор, поправляю здоровье.

Итоги

Подведу краткие итоги своего жизненного пути.

Военный моряк из меня, по многим причинам, не получился.

Хороший инженер также не получился, главным образом, по моей собственной вине: не сумел окончить технический ВУЗ.

Получился неплохой патентовед, специалист в области проведения патентных исследований на технический уровень вновь создаваемых разработок. Однако это мало что дало мне лично, так как такие работники не очень нужны на предприятиях.

Каковы же выводы, которые я лично вынес из службы в военно-морском флоте и работы в различных предприятиях ВПК?

Техническая разведка на флоте и патентная работа в научно-исследовательских и конструкторских организациях имеют много общего, и в этом смысле мой опыт проведения радиолокационной разведки пригодился мне в патентно-исследовательской работе.

Обе эти работы заключаются в поиске и отборе каких-то сведений, их систематизации, предварительной обработке, последующем совокупном анализе с вытекающими из него выводами и рекомендациями. И та и другая работы в нашей стране переживали начальную стадию развития. И той и другой уделялось меньше внимания, чем они того заслуживают как род полезной деятельности.

Радиолокационной разведкой я занимался давно и недолго, поэтому не берусь строго судить о ней. Что же касается патентно-исследовательской работы, то здесь у меня есть практический опыт, и я могу высказать свои соображения на этот счёт.

Патентные службы на промышленных предприятиях создавались по постановлению правительства в 70-х годах. В министерстве общего машиностроения ещё до 1968 года существовал отдел зарубежного патентования и изобретательства. Аналогичные службы были организованы и в других министерствах ВПК.

Но на промышленных предприятиях, в НИИ и КБ организация патентной работы столкнулась с большими трудностями. Многие руководители предприятий считали, что эта работа навязана сверху, невыполнима, нецелесообразна и бесполезна. Такое отношение руководства предприятий свидетельствует либо о непонимании её сути, либо о нежелании внедрять работу.

Трудности в организации патентно-исследовательской работы на предприятиях, в НИИ и КБ можно разделить на субъективные и объективные. К числу субъективных факторов, по моему мнению, можно отнести нежелание и незаинтересованность руководителей в налаживании патентных работ, так как реальная оценка технического уровня наших разработок вскрывает недостатки конструкций и технологии изготовления.

Объективными трудностями можно назвать длительную изоляцию нашего общества от остальной части цивилизованного мира. Она привела к тому, что у нас мало людей, владеющих иностранными языками. А без этого анализировать патентные описания просто невозможно. Способность некоторых хороших инженеров читать чертежи к патентным описаниям эту задачу не решает, так как кроме чертежей, описания изобретений содержат много дополнительной информации, излагаемой в тексте описаний: область техники, описание аналогов и прототипов, цели, задачи и проблемы изобретения, его положительный технический и экономический эффект. Не говоря уже о том, что изобретения на вещества и технологические способы описываются не столько чертежами, сколько обыкновенным словесным текстом. Мало решает эту задачу и привлечение на патентную работу филологов, так как они, при всем моём уважении к ним, всё-таки не инженеры.

Другой существенной трудностью при поиске и отборе зарубежных изобретений является неразвитость, несовершенство и недостаточность патентных фондов во всех городах России, кроме Москвы. Только во Всесоюзной патентно-технической библиотеке (ВПТБ) в Москве имеются патентные фонды, обладающие полнотой и сплошностью, рационально скомплектованные по патентным классам и выполненные не в виде микрофильмов, как, например, в Петербурге, а на плотной белой бумаге, то есть читабельные. Ведь прочтение микрофильмов с помощью аппаратов требует неизмеримо большего времени и усилий, чем чтение ксерокопий описаний изобретений. Не стоит забывать и того, что чтение текстов посредством аппаратов (микрофотов) может привести к существенному ухудшению зрения.

Перечисленные трудности патентных исследований приводят к существенным недостаткам в их выполнении. Эти недостатки в свою очередь можно разделить на такие, которые зависят от непосредственных исполнителей – патентоведов и разработчиков – и такие, которые зависят от системы организации работы по созданию новой техники.

Поскольку патентное дело в нашей стране было введено сравнительно недавно (1968 год), а стиль работы предприятий ВПК сложился значительно раньше, получается, что консервативный порядок одерживает верх над новыми требованиями. У разработчиков, длительное время работающих в одной традиционно сложившейся отрасли техники, складывается консерватизм технического мышления. Они считают, что при конструировании военной техники основной упор должен делаться на простоту и надёжность создаваемых объектов, а не на новизну и технический уровень. Это приводит к тому, что предприятия ВПК в течение долгого времени, по 10 – 15 лет и более, работают в одном традиционно сложившемся направлении, уделяя недостаточно внимания вновь появляющимся направлениям решения технических задач.

Отсутствие совокупного анализа приводит к тому, что у разработчиков создаётся неверное впечатление о невозможности использования информационных материалов из-за отсутствия в них достаточного количества сведений. В результате при создании новых технических решений наши разработчики отталкиваются не от мирового технического уровня аналогичных объектов, а от достигнутого отечественного уровня. Это неизбежно приводит к отставанию нашей отечественной техники от передовых зарубежных аналогов. И мы вынуждены были признавать, что в стране нет передовых технологий. А это очень печально!

Таковы некоторые, далеко не полные выводы, которые я могу сделать на основании своего опыта патентной работы.

Санкт-Петербург

10 апреля 2004 года