Илья  Львович  Эренбург  закончил  Ленинградское  военно-морское  подготовительное  училище  в  1949  году  и  Выборгское  интендантское  училище  ВМФ  в  1956  году.  В  промежутке  этих  дат  он  дважды  поучился  в  1-м  Балтийском  высшем  военно-морском  училище,  в  военно-морском  политическом  училище,  в  Североморском  высшем  военно-морском  училище  в  Архангельске,  дважды  был курсантом  Выборгского  училища,  послужил  рядовым  матросом  на Северном  флоте на  эскадренных  миноносцах «Осторожный»  и  «Отчётливый,  старшиной команды  ДОВРа  в Североморске.  Это  был  бурный  период  его  исканий  в  стремлении  к  истине  и  свободе.

Став  офицером,  он  успешно  проходил  службу  на  кораблях  и  в  береговых  частях  Балтийского  флота,  оказавшись  в  своей  стихии.  Он  обрёл  своё  место  в  жизни  и  дослужился  до  подполковника,  а  будучи  в запасе,  стал  полковником.

Илья  ещё  в  Подготии  писал  хорошие  стихи  о  курсантской  жизни,  а  позднее  он  создал  много  прекрасных  лирических  произведений,  од  и  баллад  на  морскую  тему.  Сделал  сборник  своих  стихов  под  названием:  «Стихи  для  дружеского  круга».  Несколько  его  стихотворений  помещено  в  Сборник  стихов  подготов  «О  службе  морской,  о  дружбе  большой…».  Но  большая  часть  его творений  не  напечатана  и  хранится  в  рабочем  столе  автора.

Ныне  живёт  в  городе  Сочи  и  работает  главным  администратором  Сочинского  морского  порта.

ИЛЬЯ  ЭРЕНБУРГ

ВСЕГДА СТРЕМИЛСЯ К ПРАВДЕ И СВОБОДЕ

Фрагменты воспоминаний

Сначала маленькое посвящение Юре Клубкову в порядке эпиграфа:

Мой друг, тебе моё признание

И это скромное клише

За то, что ты воспоминания

Разворошил в моей душе!

Про юность беззаботную

Он пишет, старый хрен,

Чтоб нашу подноготную

Потомкам дать в пример.

Судьба родителей

Мои родители были люди простые, без больших биографий.

Отец родом из Белоруссии, из города Лоево. Прожил жизнь короткую, всего 48 лет. Умер в 1954 году от рака. Больших постов он не занимал, но это не помешало ему иметь в жизни много неприятностей, которые отражались на нашей семье.

Когда мне было четыре года, он развёлся с моей матерью, оставив её с двумя детьми: мной и только что родившейся сестрой. Это было в 1934 году. После этого родители мучительно сходились и расходились неоднократно. Помню, что очень переживал эти неурядицы.

Перед самой войной мы жили более-менее дружно в Сосновой Поляне под Ленинградом. Отец работал начальником городка – так называлась должность, то есть комендантом городка из двенадцати жилых домов, принадлежавших 16-му строительному тресту. В одном из этих домов у нас была «роскошная» по тем временам квартира, то есть большая комната на втором этаже, разделённая фанерной перегородкой.

Года два назад я побывал в этих местах и пытался найти наш дом, но там всё изменилось до неузнаваемости.

Помню эпизод 1939 или 1940 года, когда был принят закон об уголовной ответственности за опоздание на работу. Отец, поздно придя с работы, лёг спать. Мама и я сидели за перегородкой и читали книгу. Прошло не более часа. Вдруг распахивается дверь, влетает испуганный отец в нижнем белье и панически кричит: – «Я опоздал на работу!». Мама сказала, что ещё вечер, но отец долго не мог успокоиться.

Утром 22 июня 1941 года поехали всей семьёй в Петергоф. Гуляли по парку вокруг фонтанов и встретили соседа, майора юстиции, который бежал по дорожке, и сказал нам, что началась война. Мы сразу поехали домой, чтобы послушать по радио официальные сообщения. Я помню выступление Молотова, которое мы слышали из громкоговорителей на улице.

У отца была «броня» от призыва, но он добровольно пошёл в военкомат, и сразу был отправлен на фронт. Он прошёл всю войну и остался жив, получив одно лёгкое ранение и пару медалей: «За отвагу» и ещё какую-то. Был командиром миномётного взвода на Ленинградском фронте.

Ленинградский фронт, 1943 год.

Командиры слушают боевое задание. Отец – второй справа.

Он демобилизовался в октябре 1945 года и вскоре после этого из семьи ушёл окончательно.

Мама моя бедная прожила 92 года. У неё была очень трудная жизнь. Родилась в городе Виннице на Украине. В 1924 году она собралась эмигрировать в Америку, где у неё жыли родственники. В последний момент эта поездка не состоялась потому, что в Штаты можно было попасть только через Кубу. Девушка из захолустья, ещё не видевшая ничего, побоялась отправляться в такую дорогу и осталась. А в итоге получила другую жизнь, которая прошла безрадостно. До войны мама работала в ОТК завода «Пирометр» и на других предприятиях.

Война, блокада, эвакуация

Когда отец ушёл на фронт, мы остались в Сосновой Поляне, в которую 15 сентября 1941 года около 14 часов вошли немцы. Буквально за два часа до их прихода мы сидели в подвале, изображавшем бомбоубежище. Возле дома залёг примерно взвод матросов с одним станковым пулемётом. Видно было, как наступали немецкие автоматчики.

Мама решила уходить из дома. Она послала меня наверх взять самое ценное. Я вбежал на второй этаж и схватил дорогой для меня самодельный самокат, на котором вместо колёс были шарикоподшипники. Мать схватила нас с сестрой за руки, и мы с этим самокатом побежали к остановке трамвая. Тогда ходил там, кажется, девятый номер. На последнем трамвае, с длительными остановками из-за бомбёжки и обстрела, через три часа мы доехали до Питера и явились к родственникам.

Осень, всю первую блокадную зиму, весну и лето до августа 1942 года мы были в Ленинграде. Трудные зимние месяцы прожили в квартире бабушки на улице Блохина. Воспоминания очень тяжёлые. Несмотря на то, что мне было всего 11 лет, многое очень чётко помню. Мы пережили блокаду так же, как и другие ленинградцы. Буквально в нескольких сотнях метров в другом доме жил дедушка, мамин отец. Он умер от голода 1 января 1942 года. Мама на саночках увезла его на место, где собирали трупы. Где он похоронен, мы так и не узнали, скорее всего на Пискарёвском кладбище.

А мы чудом остались живы. Мама сохранила нас. Сначала бегали в бомбоубежище по тревоге, а потом перестали бегать. Всю зиму вдвоём с сестрой провели на кровати, укрытые всем, что было в доме. Поднимая маскировочную штору, наблюдали в окно, что происходит на улице во время обстрелов и бомбёжек.

Мама работала плотником на заводе имени Козицкого. Этот радиозавод во время блокады выпускал автоматы. Мама занималась изготовлением деревянных прикладов к ним.

Один эпизод всё-таки расскажу. Весной 1942 года возобновились занятия в школе. Вдруг во время урока начался обстрел. Все побежали в убежище. Когда я выскочил на улицу, увидел, что в конце улицы взорвался дом, и всю улицу заволокло дымом и пылью. Мне показалось, что это рухнул наш дом, где была мама. Не обращая внимания на пожар, дым и пыль, я побежал через кучи щебня в сторону развалин с криками: – «Мама, мама!». Когда я миновал завесу дыма и пыли, то увидел, что наш дом цел и невредим. Тогда я остро почувствовал радость и счастье. Прибежав домой, долго обнимал и целовал маму, а она не могла понять, почему я вдруг стал такой ласковый.

В августе 1942 года нас вывезли на баржах на другую сторону Ладожского озера. Эти приспособленные для перевозки людей суда и баржи, составили костяк соединения, превратившегося позднее в 111 бригаду ОВРа, которая базировалась после войны в Либаве, а я в этой бригаде служил. Интересное совпадение.

После переправы мы 22-е суток ехали в теплушках. Попали сначала в Кемерово, затем в маленький городок Барзас, а потом в деревню Малиновка. Рядом были деревни Ермаки и Кучум. В Малиновке прожили год с небольшим. Мать работала в колхозе рядовой колхозницей. В связи с тем, что в деревне школа была четырёхлетка, нам пришлось переехать в город Кемерово. Мама устроилась работать библиотекарем и учётным работником в 33-й школе, где я учился. Там мы прожили до лета 1945 года.

Радость Победы и жизнь послевоенная

После окончания войны буквально при первой возможности вернулись в Ленинград. Нам досталась так называемая «квартира» в доме на углу Малой Московской улицы и улицы Достоевского. В этом старом дореволюционном доме располагались бани. На чердаке была сделана деревянная выгородка, в которой жили три семьи. Мы занимали маленькую комнату. Это был ленинградский Гарлем.

Мама устроилась работать регистратором в поликлинику на улице Правды. В конце своей трудовой деятельности она зарабатывала аж 350 рублей. Жили мы в крайней бедности. Всё, что у нас было, мы утратили во время войны, а то, что матери удалось сохранить, в 1945 году у нас украли из «квартиры». Мы остались абсолютно без ничего.

В 1946 году отец и мать жили вместе. Отец работал заместителем директора совхоза под Ленинградом. У него был очередной роман и очередные проблемы служебного плана. В этой семейной сумятице я сам выбрал себе путь. Мечтал быть военным с детства, почему-то кавалеристом. А пошёл в военно-морское подготовительное училище.

Мы с друзьями метались тогда между авиационной спецшколой и ЛВМПУ. Я был активным комсомольцем, членом городского штаба пионеров, редактором какой-то общегородской пионерской газеты. Регулярно бывал во Дворце пионеров, где занимался во многих кружках: артиллерийском, литературном, художественном и других. Учился в 299 школе у Пяти Углов и вёл очень активную жизнь.

В то время произошёл такой эпизод. Горком комсомола дал мне рекомендацию для поступления в ЛВМПУ. Но я передумал и просил оформить направление в авиационную спецшколу. Ожидаю в приёмной. Входит морской офицер небольшого роста. Как впоследствии выяснилось, это был капитан-лейтенант Гандюхин. Наверное, кто-то помнит Гандюхина и подготскую хохму, как Саша Савинский разглядывает Гандюхина через увеличительное стекло и говорит: – «Разрешите обратиться, товарищ капитан-лейтенант!».

Гандюхин очень шустрый. Сразу ко мне с вопросом: – «А ты что здесь делаешь?». Я рассказал ему, что жду подписания направления в авиационную спецшколу. Он схватил мою бумагу и тут же её оформил у руководства на имя командования ЛВМПУ. А мне говорит: – «Приходи в училище».

Чемпион ВМУЗов по самоволкам

На следующий день я пришёл в училище, сдал все необходимые документы и был допущен к экзаменам. Благополучно завалил математику, в которой всегда был слабоват, и тем не менее с этой двойкой меня приняли, благодаря рекомендации горкома комсомола, в которой было написано, что я стихоплётством занимаюсь и что-то ещё.

На мандатной комиссии капитан 1 ранга Величко, начальник политотдела, сказал: – «Надеюсь, вы будете писать не на заборах». Пришлось ему пообещать. Далее отмечено было, что я активно работал в комсомоле. Поэтому на первом курсе Подготии меня сделали комсоргом роты.

Учился я, мягко выражаясь, не очень хорошо. Со второй половины второго курса Подготии увлёкся тем, чем было положено увлечься юноше, – то есть девочками. Поэтому был отличен по части самовольных отлучек. Первую самовольную отлучку я совершил, когда только что был принят в курсанты. Нам выдали робы и бескозырки без ленточек. У нас ещё не было ни гюйсов, ни ремней с бляхами. И вот я рванул в таком виде через забор. В районе Пяти Углов меня прихватил патруль. Я спрятал за пазуху бескозырку и сказал, что я из ремесленного училища, и меня отпустили.

В 1948-1949 годах был одним из чемпионов ВМУЗов по самоволкам. Имел их около трёхсот. Помню случаи, когда дважды бывал в самоволках в течение одних суток, а однажды был в самоволке трое суток. Как правило, числился в это время в санчасти.

Был в Подготии пожарник – младший лейтенант Ильин. Когда я перелез очередной раз через забор в месте, где стыковались железный и деревянный заборы на Дровяной, Ильин меня остановил: – «Эренбург, вы куда?». «В санчасть, товарищ младший лейтенант!» – бодро доложил я, и он меня отпустил.

Во время практики в лагере «Серая Лошадь» на берег выбросило старую мину. Вокруг неё собрались курсанты, человек пятьдесят. Все разглядывали и даже щупали её. Щёголев Иван Сергеевич, увидев толпу, подошёл. И когда он увидел, ЧТО внутри толпы, то издал дикий нечленораздельный крик, и все разбежались. Потом мы узнали, что был случай подрыва курсантов на старой мине, выброшенной прибоем на берег одного из Кронштадтских фортов.

Когда плавали на шхунах, был эпизод «чаепития на клотике». Мне казалось, что это был Б.И. Козлов, но все утверждают, что это «подвиг» Жоры Вербловского.

Сегодня получена роба,

Нас море, ребята, зовёт.

Идёт послезавтра «Учёба»

В солёный морской переход.

Ещё я помню, что на «Учёбе» ночью кто-то выпал за борт. Вахту нёс Сидякин, и он объявил тревогу так: «Полундра! (далее непечатно). Человек за бортом!». Он заорал так громко, что сразу все выскочили на палубу и спасли человека. А кто упал за борт, я уже не помню.

В Подготии были бесконечные споры москвичей и ленинградцев на тему о том, какой город лучше, – Москва или Ленинград. Доходило дело до драк с криками: – «Братцы ленинградцы, бей друзей – москвичей!».

Я активно участвовал в художественной самодеятельности, часто бывал ведущим концертов, писал и читал со сцены стихи. Стишки были слабенькие, но по тогдашнему уровню нашего понимания литературы пользовались успехом в подготской массе. У меня была белокурая подруга Валентина. Объявляя исполнение песни «Летят белокрылые чайки», я оговорился и сказал: – «Летят белокурые чайки». Зал ревел от восторженного смеха.

Эдик Найдель, мой друг-приятель, тоже постоянно участвовал в самодеятельности. Хорошо помню братьев Васютинских, которые выступали вдвоём и что-то декламировали скороговоркой. Я их встречал позднее, когда они стали профессиональными актёрами. Никиту Маталаева помню очень хорошо. Мы учились в одном классе. Помню также Валеру Галочкина, который каждую минуту посвящал тренингу своего тела, постоянно делал различные упражнения, отжимался на руках и так далее. Его звали «тренер-онаники».

Киномехаником в клубе был Фильштинский. Когда во время фильма рвалась лента, а это тогда случалось часто, курсанты дружно орали: – «Мичман, фильму!», «Мичман, фильму!», повторяя это до тех пор, пока не продолжится кино.

ЛВМПУ, 1947 год. Илья Эренбург и Виктор Дзюба в ротном кубрике задумались о смысле жизни, не зная, как сложатся их судьбы

Наконец, закончили мы Подготию. Государственные экзамены на аттестат зрелости я сдавал, сидя в карцере, так как «сгорел» в очередной самоволке. Все ходили с шевелюрами, а я был пострижен наголо. Со мной сидели ребята со второго курса. Они дружно помогали мне делать «шпоры». На экзамены меня водили разводящие. Я надевал форму три и шёл сдавать, а потом переодевался в робу и возвращался в карцер.

В этой самоволке меня засёк Зыбунов. Причём засёк на том, что я, проезжая мимо него в трамвае, был в форменке без погон, то есть нарушал форму одежды. Зыбунов сообщил Щёголеву и приказал меня наказать. И мне дали сколько-то суток ареста за нарушение формы одежды в городе во время увольнения. А о том, что я был в самоволке, никто не догадался.

После этого случая речь шла о том, что меня выгонят из училища. У начальства возникли разногласия по этому поводу. Со мной провёл душеспасительную беседу комсорг курса лейтенант Портянкин, которому я сказал сгоряча, что скорее я здесь повешусь, чем уйду из училища. Этот политбоец всё рассказал начальнику курса, и тот вызвал меня. Когда я вошёл в кабинет и доложил, Щёголев говорит: – «Ах ты вешаться задумал?!» и крикнул старшине роты: – «Иванов, верёвку сюда!». Принесли пеньковый трос, и Иван Сергеевич говорит мне: – «На тебе верёвку, вешайся!». А я разозлился и ответил: – «Когда мне надо будет, я сам верёвку найду». Щёголев рассвирепел и выгнал меня. Но из училища меня всё-таки не отчислили.

ЛВМПУ, 1948 год.

Вот такой я был подгот

Подготию закончил одним из хвостовых по успехам. На вручении аттестатов зрелости не присутствовал, так как был в городе по делам самодеятельности и подготовки к выпускному вечеру – покупал конфетти и серпантин. «Врезал» сто грамм водки, пришёл на пляж Петропавловской крепости, развалился на песке и заснул. Проспал торжественное вручение аттестатов зрелости, концерт самодеятельности и всё на свете. Многострадальная моя мама пришла в училище на этот вечер, а сына, увы, нету. На другой день меня вызвал ротный командир Семён Павлович Попов и вместо торжественного вручения резко сказал: – «Заберите свой аттестат». Я взял его и понуро ушёл.

Точные науки «не волок»

Началась учёба на первом курсе 1-го Балтийского высшего военно-морского училища. Рыжий Вася Донзаресков играл с ребятами в известную денежную игру, когда бьют монетой об стенку. Это увидел Зыбунов. Когда он появился, все разбежались. Зыбунов приказал Щёголеву собрать всех рыжих и привести к нему. Донзаресков метался по классным помещениям, чтобы спрятаться. Когда он заскочил в наш класс, кто-то предложил ему полить голову чернилами. Но было поздно. Дон был обнаружен и наказан.

Перед 23 февраля 1950 года я попал на гарнизонную гауптвахту вместе с Женей Черновым. Предыстория такова. Находясь в карауле, перед выходом на пост я наелся чёрного хлеба с луком до упаду. Минут за 30 до смены с поста у меня началась жуткая изжога. С трудом дождавшись смены, я поставил свой «винторез» в пирамиду и бегом в санчасть. Там мне дали ложку питьевой соды, и всё прошло. Меня не было минут 15. За это время в караульном помещении побывал дежурный офицер по училищу и обнаружил мою заряженную винтовку. Он записал замечание. А это было с пятницы на субботу. После караула предполагалось увольнение. Я пошёл к дежурному офицеру выяснять отношения и навыяснялся на пять суток ареста. А Женю Чернова посадили, кажется, за самоволку.

Перед тем, как меня с Женей повели на «губу», мы взяли с собой четыре пачки табака, который нам тогда выдавали. Мы вытащили из «гадов» стельки и в каждый «гад» высыпали по пачке. На гауптвахте нас обыскивал старшина, но табак он не нашёл. На «губе» мы были «лучшие люди», так как владели бесценным богатством.

Этому эпизоду и Жене Чернову я тогда посвятил стихотворение. Вот отрывок из него:

Нас свела с тобой одна дорога –

Кубрик наш, курилка и забор.

Штурмовали при любой погоде

Стык забора – лучший перелаз,

А любовь и плюс любовь к свободе

Выходили боком нам не раз!

Помнишь, как по Летнему шатались

Вечером в субботу налегке,

Помнишь, как на Дровяном попались

В понедельник, уходя «в пике».

Как в курсантской робе всесезонной

Чёрствою «черняшкой» на столе

Мы на гауптвахте гарнизонной

Праздники встречали в феврале.

Не просили у судьбы пощады,

Старшину – зверюгу провели,

И табак под стельки сунув в «гады»,

На Садовой вышли в короли!

Когда весной 1950 года училище собиралось на парад в Москву, меня не взяли. Я пошёл к капитану 3 ранга Казакову выяснять, почему меня не берут на парад. Он спросил:

– А вы помните, как в карауле не разрядили винтовку, сменившись с поста?

– Да, помню, – ответил я.

– Так вот вас возьмёшь на парад, а вы начнёте стрелять в членов правительства.

На это мне нечего было ответить. Училище уехало на парад без меня. А я почти бессменно нёс караулы и наряды.

Первый курс высшего училища закончил с двумя двойками. Точные науки «не волок» и постоянно пересдавал экзамены. Со «шпорами», естественно.

Был курсантом, стал рядовым матросом

Решил перейти в политическое училище. В результате неоднократных и настойчивых обращений к капитану 1 ранга Величко Ивану Ивановичу, ставшему к этому времени начальником военно-морского политического училища имени Жданова, был переведён на первый курс этого училища на факультет журналистики (редакторский класс).

Осенью 1950 года приступил к занятиям в политучилище. Здесь основной состав курсантов были бывшие сверхсрочники, то есть мичманы и главстаршины, «сундуки», как тогда их все называли. Для них политучилище было последней возможностью получить образование и стать офицерами.

Главстаршина Мисюрёв, будучи дежурным по роте, доложил начальству, что я, якобы, был в самовольной отлучке, когда увидел, что я стою около КПП с девушкой. А я не собирался никуда уходить. На следующий день пытался всё объяснить командирам и начальникам, но меня не слушали. В итоге через три месяца после поступления был отчислен с треском на Северный флот «за самовольную отлучку». Мама ходила к Величко, плакала и просила не отчислять меня. Величко сказал матери: – «Не расстраивайтесь, пусть послужит годик на флоте, наберётся ума, вернётся в училище и мы его возьмём».

Служил в Ваенге и Молотовске на эсминцах проекта 30-бис «Отчётливый» и «Осторожный» строевым матросом БЧ-2. Свои обязанности снарядного в кормовой башне главного калибра по книжке «Боевой номер» помню до сих пор: «Прибегаю на боевой пост, включаю снарядные клапана, коммутатор верхней подачи ставлю на «Ход»» и так далее». За отличное знание книжки «Боевой номер» получил двое суток отпуска. Использовал это поощрение не менее пяти раз, пока не нашёлся какой-то умник, сделавший соответствующую отметку в карточке поощрений и взысканий.

В 1951 году в чине старшего матроса, отличника боевой и политической подготовки с прекрасной характеристикой, приехал в Питер. Сразу пошёл в политическое училище и там узнал, что Величко умер. Появился новый начальник училища контр-адмирал Обидин. Когда я попытался обратиться к нему, меня не пустили даже на порог и не захотели разговаривать.

Снова курсант, но ненадолго

Бил челом Борису Викторовичу Никитину, и в сентябре 1951 года был вызван и зачислен вновь на первый курс 1-го Балтийского ВВМУ. А мои однокашники по Подготии уже на третьем курсе. Я оказался в роте вместе с Джимом Патерсоном и Женькой Скляровым. Все курсанты приняли меня хорошо. Раздавались возгласы: «Илья Эренбург вернулся!». Я был очень рад. Снова я курсант, я в Ленинграде, дома и так далее.

Но буквально через месяц меня в числе большой группы «неблагонадёжных» курсантов, ранее отчисленных и принятых вновь, отправили в Архангельск в Североморское высшее военно-морское училище. Начальство нам сказало: – «Мы направляем вас на укрепление Североморского ВВМУ». Поехал я туда с тяжёлым сердцем, так как уезжать вновь из Питера мне не хотелось.

Когда приехали в Архангельск, оказалось, что город на другой стороне широченной реки, а моста нет. Переправа в город осуществлялась катерами – «макарками». На причале нас встретил заместитель начальника Североморского училища капитан 1 ранга Родионов. Он был из 1-го Балтийского училища, и знал меня, как облупленного. Когда увидел меня, моя судьба была предрешена. Чтобы от меня избавиться, вновь направили на медкомиссию, которая обнаружила, что зрение у меня не единица, а чуть ниже, и признала не годным в плавсостав по зрению.

В конце 1951 года был отчислен на флот, чтобы дослужить положенный срок срочной службы. Вновь попал на эсминец «Осторожный», который ещё строился в Молотовске. Адский круг замкнулся. О своём морально-психологическом состоянии в тот период рассказывать не хочется, да и невозможно изложить словами то, что творилось в моей душе. Прослужил на эсминце ещё год.

Выход из кризиса и новая катастрофа

В 1952 году поступил в интендантское училище ВМФ, которое располагалось в городе Выборге. Это казалось выходом из критического положения, так как деваться мне было уже некуда. Вступительные экзамены сдать не мог. Помогла академическая справка высшего училища, с которой меня приняли без экзаменов. При этом не обратили внимания, что в справке значились две двойки.

Меня, как уже опытного моряка, назначили старшиной роты. Получил три лычки, стал круглым отличником, так как учиться было легко, ибо серьёзных наук в училище не было. Моего опыта службы на флоте и предыдущей учёбы вполне хватало, чтобы освоить элементарныё предметы, которые там преподавали.

Мой портрет постоянно висел на доске почёта

Активно занимался самодеятельностью, но должность старшины роты мешала этим занятиям, поэтому перешёл в «помкомвзводы». Проучился в Выборге пять семестров из шести возможных.

В декабре 1954 года, когда остался один семестр до окончания училища, меня отчислили за организацию коллективной пьянки. На деле организатором её я не был и вообще практически не пил. В день выборов после голосования нас отпустили в увольнение. Собралось десять человек, и кто-то предложил выпить, а денег не было. У одного парня оказалась знакомая продавщица в магазине. Она дала нам в долг водки. Зашли в общежитие к студенткам пединститута. Выпили водки и запили горячим чаем. Двое из нашей компании вышли на улицу в расстёгнутых бушлатах, бескозырки на затылках.

А в Выборге тогда существовало училище морской пехоты, с которым наше училище обоюдно враждовало. Патруль морпехов с большим удовольствием прихватил наших ребят и доставил в комендатуру. Об этом немедленно доложили начальнику училища. Последовал «разбор полётов». Эти двое долго отмалчивались, но потом «раскололись» и выдали всех десятерых. Из нас самым суровым образом наказали двоих: меня, как старшину, и Шеховцова, который третий раз попался на пьянке. Исключили из комсомола, под Новый 1955 год посадили на «губу» на двадцать суток, а потом выгнали на флот. Такой «букет» наказаний не дал возможности меня разжаловать, поэтому в третий раз попал на флот старшиной первой статьи.

Оказался в 215-м дивизионе 23-й дивизии ОВРа Северного флота. Нёс службу на рейдовом посту над первым причалом в Североморске. Назначили старшиной команды дивизиона. Восемь месяцев служил, как пудель, зажимал матросов, старался быть примером во всём. Как старшина, я был хорошо подготовлен к тому времени, имел опыт старшины роты в училище. Командиры были мной довольны.

Североморск, 1955 год.

Служу старшиной команды дивизиона ОВРа. Слева – замполит капитан-лейтенант Малашкин

Штурманом ДОВРа служил Юра Михайлов из первого выпуска 1-го Балтийского ВВМУ, большой любитель спиртного. Он постоянно говорил:

– Бросаю пить, со следующего понедельника начинаю готовиться в академию.

В итоге он по пьянке уронил в колодец печать части, и был уволен в запас.

Чудесное превращение в морского офицера

В ДОВРе прослужил до осени 1955 года. Получил отличную характеристику и ходатайство командованию интендантского училища о восстановлении меня курсантом для завершения курса обучения. Меня приняли вновь на выпускной курс, но это произошло весьма непросто.

Отправили документы в училище, я получил вызов. Приехал как раз на выпуск курсантов 1955 года и представился начальнику училища контр-адмиралу Буданову. А он говорит мне: – «Произошла ошибка, мы тебя принять не можем. Поскольку ты был отчислен приказом начальника ВМУЗов, как курсант выпускного курса, то и восстанавливать тебя должны ВМУЗы. Поэтому поезжай в Питер в Управление ВМУЗов и добивайся приказа о восстановлении». Он написал частную записку, адресованную куратору училища во ВМУЗ-х, и вручил её мне. Такой поворот событий меня не обескуражил, поскольку я привык ко всяким неожиданностям. Почему-то я был уверен, что получу нужный мне приказ.

Заместитель начальника училища полковник Михайличенко, строгий строевой начальник, который меня почему-то любил, оформил мне командировку в Ленинград на пять суток. При этом говорил: – «Поезжай, добивайся. Даю тебе пять суток на это и желаю успеха!».

В тот же день был в Питере, в Управлении ВМУЗов на улице Красного флота. Через секретаршу передал записку и документы куратору. Прошло всего два часа, и я получил приказ о моём зачислении на выпускной курс Интендантского училища ВМФ. На радостях, как добропорядочный курсант, все пять суток командировки отгулял в Питере сполна, и только потом поехал в Выборг.

Повторно учить те же «науки» было скучно. Спал на лекциях напропалую. Замполитом курса служил капитан 3 ранга Правиленко Григорий Тимофеевич, недавно назначенный в училище.

Многие подготы, возможно, помнят его – он был в ЛВМПУ лейтенантом, редактором газеты «Сигнал». Меня знал с подготских времён как активного военкора и относился ко мне по-доброму. Вызывает он меня и спрашивает:

 – Почему спишь на лекциях?

Поговорили «по душам», и он меня с миром отпустил.

В одно из воскресений был с моим другом Ткаченко в увольнении. Он предложил зайти к знакомой девушке. Зашли, застали за столом большую компанию, которая что-то пила и ела котлеты с жареной картошкой. Дважды приглашать нас за стол не пришлось. Нам налили в стаканы какую-то бурду, и мы выпили. Оказалось – спирт.

Я моментально окосел, и в таком виде решил идти в клуб училища на танцы. Однако вход был закрыт (клуб был невелик). Друзья открыли окно и проскочили. Я с тремя лычками на погонах, с тремя шевронами на рукаве замешкался, но потом всё же полез в окно. Прыгаю с подоконника в зал прямо на дежурного по клубу капитана 3 ранга Правиленко. Немая сцена. Ну, думаю, мне конец. Правиленко завёл меня в отдельную комнату, отругал, как следует, и приказал идти в роту. Но я остался на танцах. Как себя ощущал тогда, объяснить не могу.

Три дня ждал приказа об отчислении. Не выдержал и зашёл к Правиленко, чтобы прояснить ситуацию. Оказалось, что замполит никому не докладывал о моих безобразиях. Из кабинета Правиленко заскочил в курилку, где находился курсант нашего курса Вася (фамилию не помню), главстаршина из «сундуков». Ему единственному рассказал на радостях о случившемся. Через полгода Васю стало прихватывать начальство за его донжуанские проделки. Тогда он заявил начальнику училища:

– Эренбурга покрываете, а меня наказываете!?

Начальник училища вызвал меня и стал выяснять, в чём дело. Я легко оправдался, не упоминая Правиленко. Адмирал сказал:

– Ваше счастье, что я не узнал тогда о вашем поведении.

Я сразу догадался, что меня заложил Вася. Васю всё же отчислили. Он остался жить в Выборге, и вскоре был убит одним из оскорблённых им мужей.

Выпускные экзамены сдал на пять. Но государственная комиссия предложила присвоить мне звание лейтенанта запаса и уволить из Вооружённых Сил, так как я уже более семи лет находился на срочной службе. Голоса разделились: преподаватели настаивали выпустить меня лейтенантом на службу, а строевые командиры – «в запас». Начальник училища решил выпустить меня лейтенантом с назначением на должность.

Балтийск, лето 1956 года. Во время стажировки на СКР «Кугуар» встретился с Владиком Гущиным

Итак, в 1956 году Интендантское училище ВМФ я закончил при отличных учебных успехах, тем не менее 284-м из трёхсот выпускников, и стал лейтенантом интендантской службы. Дипломы, погоны и кортики вручали на Выборгском стадионе представитель ВМУЗов контр-адмирал Никитин Б.В. и начальник училища контр-адмирал Буданов. Оба адмирала, глядя на меня, говорили обо мне и посмеивались.

Когда я одним из последних подошёл к ним и доложил, два адмирала, давно знавшие меня, тепло поздравляли. Каждого выпускника они просто поздравляли и пожимали руку. А мне адмиралы по очереди по несколько минут трясли руку в рукопожатии и говорили: – «Ну, молодец, всё-таки стал лейтенантом!», высказывая при этом хорошие пожелания и напутствия.

 Офицером служил легко и с удовольствием

Я стал весьма добропорядочным офицером. Беспорочно прослужил четверть века на Балтике. Служил легко, добросовестно и с удовольствием.

Сначала был назначен в Вентспилс в 99-ю бригаду ОВРа начпродом береговой базы.

Вентспилс, 1956 год. Я, молодой лейтенант,

по-прежнему участвую в художественной самодеятельности

Из Вентспилса меня перевели в Ригу в 4-й отдельный дивизион тральщиков на такую же должность. Затем получил назначение в 111-ю бригаду ОВРа в Лиепаю тоже начпродом береговой базы. После этого с подачи Коли Прозрителева попал помощником по снабжению на плавбазу подводных лодок «Виктор Котельников».

Со службой на «Котельникове» связан ряд забавных эпизодов, но это долго рассказывать. На плавбазе я прослужил год и занимался снабжением и снаряжением судов, идущих на Кубу, когда происходила отправка войск и вооружения в 1962 году в период Карибского кризиса. Люди и техника тогда отправлялись на больших судах из Лиепаи. Я успешно решил тогда одну тыловую задачу, за что получил благодарность и премию 150 рублей от Командующего флотом.

Лиепая, 1962 год. Помощник командира по снабжению плавбазы «Виктор Котельников» на ходовом мостике

После Кубинской эпопеи меня назначили в Клайпеду на должность помощника командира подвижной базы подводных лодок, располагавшейся на тяжёлых автомобилях. В подчинении было 60-70 человек личного состава и шесть офицеров. Эта же база обслуживала дивизион торпедных катеров, авиационный полигон и ДОВР. Там я послужил четыре года.

Клайпеда, 1965 год. Здесь я уже капитан и опытный интендант

Оттуда меня забрали на должность помощника командира базы минно-торпедного оружия в Лиепаю, где послужил два года.

После этого командовал береговой базой 118 бригады ОВРа в Лиепае. Эти четыре года мне особенно памятны, так как командирскую работу я любил. Ниже оценки «четыре балла» при любых флотских и московских проверках моя береговая база не получала. Не было у меня ни одного ЧП.

И чем бы я по тыловой своей сути мог гордиться, так это тем, что не имел жалоб за все четыре года со стороны личного состава. А бригада была большая: на довольствии числилось 2300 человек, 25 кораблей от МПК до СКРов и несколько десантных кораблей. Работа была тяжёлая, но для меня увлекательная и интересная.

Сыну Саше шесть лет.

Фото на пороге здания бербазы ОВРа.

«Утренний рапорт дежурного»

В это время я был майором и далее за очередным званием пошёл в управление тыла Лиепайской Военно-Морской базы, где восемь лет служил начальником продовольственной службы, часто оставался за заместителя начальника тыла. Там получил звание подполковника. К этому времени я стал матёрым тыловиком.

С мамой в Киеве, 1972 год

К сожалению, не состоялось моё совершенно готовое назначение командиром береговой базы 37-й дивизии подводных лодок, где я получил бы третью звезду на погоны. Когда приказ о моём назначении после всех проработок и согласований с множеством виз принесли на подпись командующему флотом Косову, он меня вычеркнул и назначил на это место своего человека, алкоголика Петю Клёца, которому обещал полковника. Петя Клёц, мой однокашник по Выборгскому училищу, за два года после назначения пропил всё. Допился до того, что сам залез в петлю. Его из петли вытащили и отправили в дурдом.

Стокгольм, 1974 год. Во время официального визита спасательного судна «В. Трефолев» в Швецию

Лиепая, 1976 год. Я с женой Милой и сыном Александром

Меня снова стали назначать на дивизию лодок. Через два года этого, наконец, возжелали все: и Командующий флотом, и ЧВС, и начальник тыла флота, и начальник особого отдела, и начальник отдела кадров. Но к этому времени я уже созрел к увольнению с флота в запас, поскольку «горела» квартира в Сочи. Жена была прописана там на квартире родителей, которые уже умерли. В силу сложившихся обстоятельств, это назначение вновь не состоялось.

Итог моей офицерской службы хороший: в должностях не горел, в званиях не задерживался более положенного срока. Служба прошла интересно, вспоминаю с удовольствием.

В 1979 году уволился из Военно-Морского Флота, прослужив тридцать календарных лет (не считая Подготии).

В родной стихии

Переехал с семьёй в Сочи, и с того времени живу здесь.

Меня сразу пригласили на работу в Райисполком Центрального района города Сочи и предложили стать начальником отдела по учёту и распределению жилой площади. Я согласился, так как считал, что имею опыт такой работы и легко справлюсь. За тридцать дней работы в райисполкоме понял, что это такая должность, с которой можно запросто попасть на Колыму. Я ушёл, не стал там работать.

Пошёл в орготдел райкома партии. Руководитель орготдела сказал, что строителям нужны хорошие кадры, и предложил мою кандидатуру в стройтрест. Я проработал три года заместителем управляющего трестом «Сочигражданстрой». За это время познакомился с обстановкой в городе, с людьми познакомился.

С вожделением смотрел на Морской порт, так как тянуло ближе к морю. В порту я сначала никого не знал, но за три года установил контакты и перешёл работать в Морской порт на должность помощника начальника порта. Сразу почувствовал себя в родной стихии.

Сочи 1982 год. Переоделся в форму гражданского моряка и почувствовал себя комфортно

1983 год. Мы с Милой в Севастополе

В 1992 году наш Морской порт стал акционерным обществом, а я – главным администратором ОАО «Сочинский Морской порт». Работа идёт успешно. Всё нормально.

Отношения с начальством всегда складывались хорошо и на службе, и на работе. Единственный случай, когда не находил общего языка с руководством, – это период работы в стройтресте, где управляющим был алкоголик. С ним надо было каждый вечер вместе выпить. Для него без этого день был прожит зря. А я не мог стать его собутыльником, чего он настойчиво добивался. Других случаев конфликтов с руководством у меня никогда не было. Наоборот, всегда устанавливались товарищеские отношения. Но этим я никогда не злоупотреблял. И всегда были хорошие отношения с сослуживцами, где бы я ни служил, где бы ни работал.

И сейчас в порту нормальные отношения. Несмотря на мои 75 лет, продолжаю работать.

Руководство Сочинского морского порта на первомайской демонстрации

Моя семья

Сын Александр пошёл по моим стопам. В 1983 году закончил военно-морской факультет Высшего военного училища тыла. Начал он офицерскую службу в Управлении тыла Лиепайской ВМБ. Затем командовал береговой базой 177-го дивизиона кораблей резерва в Лиепае. Позднее несколько лет был старшим преподавателем на военно-морской кафедре Калининградского института рыбной промышленности.

Имея за плечами 15 лет военной службы, в годы развала флота ушёл в запас и переехал в Сочи. Поступил на службу в милицию и в сорок лет стал полковником. Ныне он начальник пресс-центра УВД города Сочи. В системе МВД Российской Федерации признан лучшим по профессии, отмечен и награждён.

Его дочь Наташа (ей 21 год) закончила юридический институт, следом за отцом пошла работать в милицию. Теперь она лейтенант, сотрудник пресс-службы ГАИ города Сочи.

Быт моей семьи и семьи сына устроен. Есть хорошее жильё, машины, дача (одна на всех). А на даче – фруктовый сад, более шестидесяти плодовых деревьев, грядки клубники, орешник, масса цветов. Каждый сажанец, каждый цветок посажены и обихожены руками моей дорогой жены Милы. По паспорту она Антонина, но все родные и близкие всегда звали её Мила.

Можно было бы в любви и согласии дожить свой век, но постигло меня огромное горе – в мае 2005 года в возрасте 65 лет скончалась моя незабвенная Мила – главный стержень и лидер всей моей жизни, моя опора и надежда в любых жизненных ситуациях, мой надёжный причал. Теперь суждено мне в невосполнимом одиночестве доживать свой скорбный век.

Сочи, 5 февраля 2005 года.

Последний танец с женой Милой на её последнем в жизни Дне Рождения

Только работа, поддержка сына и его семьи, а также внимание и сердечное сочувствие старых друзей, держат меня пока на поверхности. Спасибо им.

Самые дорогие воспоминания

Годы юности, годы романтики, связанные с Подготией, невзирая на прозу жизни, и сегодня вызывают прекрасные воспоминания.

Я прошёл через пять училищ: Подготию, 1-е Балтийское, политическое, Североморское, интендантское. Закончил я Выборгское интендантское училище ВМФ, но с выпускниками 1955-1956 годов у меня нет дружеских контактов, хотя бывали отдельные встречи в период службы на флоте.

Душа осталась в Подготии и отдана однокашникам – подготам. Хотя было много плохого в тот период, но в деталях я его не помню совершенно. Я помню только то, что было хорошее, весёлое, смешное. Знал, что далеко не все относились ко мне положительно, но в душе ничего плохого не осталось.

Поныне самые тесные связи у меня с однокашниками по Ленинградскому подготовительному и 1-му Балтийскому училищам, с которыми до сих пор сохранились дружеские отношения. С ними вместе праздную все юбилеи.

ПОСЛАНИЕ ОРГКОМИТЕТУ

Не вышел из меня поэт,

Таланта, видно, нету.

Но всё ж хочу в стихах привет

Послать Оргкомитету.

Я вас благодарю за весть,

Что не забыт друзьями,

И юбилей сочту за честь

Отметить вместе с вами!

Давно увидеться мечтал,

Поймите человека –

Совсем не многих я встречал

Всю третью четверть века.

Судьба безжалостна была,

Мне так вас нехватало

С тех пор, как жизнь нас развела

С подготского причала.

В душе по-прежнему подгот,

Но объяснюсь заранее:

Не довелось мне Красный Флот

Прославить в океане.

Не вёл я корабли в ночи,

Я весь – в иной заботе

И два десятка лет харчи

Я выдаю на флоте.

Но я не бюрократ, о нет,

Заветам верен свято

И на котёл Оргкомитет

Приму без аттестата!

Лиепая, 1978 год

Ленинград, октябрь 1983 года. Традиционная встреча однокашников.

Здесь я с женой Милой, Ваней Краско, и жёной Бори Емельянова в музее училища подводного плавания

На одной из юбилейных встреч сфотографировался с другом Борей Емельяновым

Ленинград, 1988 год. С Эдиком Найделем встретился впервые после окончания училища

С Юрой Квятковским общались в Сочи, когда он был в санатории

Воспоминания тех лет мне очень дороги. Многие сравнивают наше подготское сообщество с Пушкинским лицейским братством, длившимся всю жизнь. Такое сравнение вполне правомерно, так как они совпадают по душевному настрою сохранить дружеские связи навсегда. Друзья – лицеисты Пушкинского выпуска встречались ежегодно 19 октября и вели протоколы своих встреч до конца дней.

Мне кажется, что из всех выпусков Подготии и 1-го Балтийского училища самым интересным по составу, прочности и долговечности сплочения является наш курс выпуска 1949 года Подготии и 1953 года    1-го Балтийского училища. Считаю выпускников этих лет своими братьями.

Из наших однокашников вышло много талантливых людей. Во-первых, двенадцать адмиралов – это больше всех других выпусков. Многие стали капитанами первого ранга, командирами подводных лодок и надводных кораблей. Несколько человек преуспело в науках. Ваня Краско – наша краса театральная. Лёха Кирносов покойный, который израсходовал себя до срока. Он чем-то напоминает мне Сергея Есенина. Не своим творчеством, а что-то есть в них общее. Лёха – это Есенин в военно-морской форме.

Я, вероятно, недооценивал Щёголева Ивана Сергеевича. Сейчас понимаю, что наше становление – это его заслуга. Иван Сергеевич всегда казался мне старым, а ведь ему было всего 29 лет, когда мы поступили в подготовительное училище, и он взял нас под свою опеку. Однажды я встретился с ним в санатории. Он был с супругой. Мы общались запросто. Вроде и возрасты наши нивелировались с годами.

Своё творчество я оцениваю примерно так:

Со скромной музой я дружу.

У главных муз свои кумиры.

Себя за классика держу

В пределах собственной квартиры.

СОЧИ

Июль 2005 года