Воспоминания Виктора Дзюбы «Встречи на всех флотах» охватывают только период его военной службы. Но он оставляет нам надежду, что обстоятельно напишет и о своей гражданской жизни.

Однако в письмах Виктор очень интересно рассказывает о жизни после службы на флоте и о нынешней Одессе, где он живёт. Некоторые отрывки из этих писем помещены в конце его воспоминаний о службе как их продолжение.

Читать мемуары Виктора Дзюбы – одно удовольствие. Они очень содержательны, откровенны и полны доброго юмора. Виктор остро наблюдает окружающих людей и происходящие события, тонко подмечает перемены в жизни общества и поведении участников «процесса».

Жизнь и служба его богаты разнообразными эпизодами. Он «по часовой стрелке» послужил на всех морях и океанах, омывавших Советский Союз, начиная с Балтики. Перешёл в составе ЭОНа Северным морским Путём на ТОФ. Служил на Камчатке и в Приморьи. Стал командиром отдельной разведывательной части в Баку. Службу закончил в Севастополе заместителем начальника разведки Черноморского флота, капитаном 1 ранга.

Особая ценность воспоминаний Виктора Дзюбы состоит в том, что он интересно рассказывает о многочисленных встречах с однокашниками  на всех флотах и флотилиях, сообщая при этом сведения об их судьбах.

Виктор Дзюба

Встречи на всех флотах

Введение

Прочитав обращение Юры Клубкова к однокашникам, увидел в нём инструкцию, которую по флотской привычке привык исполнять. Поэтому схватил лист бумаги, ручку и…

При написании пытался использовать открытие Игоря Владимирова «о дурных примерах и добрых советах», но, оказывается, дурные примеры уже не по мне, а для добрых советов ещё не созрел. Вот и пришлось всего лишь заполнять графы предложенного Юрой план-проспекта сохранившимися в голове воспоминаниями о милях, пройденных в жизненной регате.

Это занятие позволило и мне сделать открытие. Выяснилось, что я послужил на всех флотах СССР, Камчатской и Каспийской флотилиях, да ещё совершил переход Севморпутём! Очень сожалею, что более грандиозных открытий до сих пор не совершил, но надежду не теряю. По долгу службы выходил в море на всех классах надводных кораблей, но, как ни странно, на подводных лодках был только экскурсантом или встречающим при их возвращении из походов.

Большую часть службы я прошёл в разведке, но Штирлицем или Сутягиным не стал. Просто тянул повседневную флотскую лямку с незначительными взлётами и падениями.

За время службы кое-что повидал и встречался со многими однокашниками. Моё плавание в «тумане житейских морей» сопровождали, как правило, надёжные люди, чаще всего выпускники нашего славного Чудильника. Приятно, что в абсолютном большинстве друзья-однокашники оставались по духу прежними подготами. Они приобретали различные ранги и почётные звания, а изменялся только цвет волос.

Движущей силой при создании этой рукописи были прочтённые мною автобиографические шедевры Володи Брыскина. Более того, появился азарт и желание скрестить с Володей литературные палаши. Математические наши палаши уже скрещивались в Чудильнике, но дальше списывания у него домашних заданий, я не пошёл. Если не пойду дальше и на сей раз, – буду трезвонить о дуэли с Брыскиным, как о состоявшимся факте, замалчивая, разумеется, конечные результаты.

На этом заканчиваю введение и приступаю к воспоминаниям.

Ранняя тяга к морю

Родился 8 февраля 1930 года в семье железнодорожника. Работа отца швыряла нас по всей Украине, а в 1937 году семья осела в Мелитополе (родина родителей), где я закончил семь классов в 1946 году.

Все мои предки были железнодорожниками. Правда, отец поговаривал, что кто-то в его родне был моряком. Возможно, это и был знаменитый боцман Дзюба, но я этого не утверждаю, так как документально факт не подтверждён. Лишь раннее тяготение к морю мне шепчет, что это так и было.

Летом 1936 года меня привезли в Севастополь, где я впервые увидел Чёрное море и окунулся в его волны. С этой поры и возникла мечта стать моряком. Правда, каверзный случай чуть не помешал этому. Во время купания в море я однажды чуть не утонул. Спасла меня подружка Тая, с которой познакомился на пляже. С Таей жизнь меня сталкивала и в будущем, и всегда она была моей «спасительницей»…

Уезжал я из Севастополя с грёзами о море, которые сбылись поступлением в Ленинградскую Подготню.

ЛВМПУ

После переодевания я тащил в баталерку полученные шмутки и чемоданчик, с которым приехал. В это время ко мне подошёл выпускник 1946 года и попросил чемоданчик для поездки в отпуск. Честно говоря, мне жаль было давать чемоданчик, но первые ростки морской дружбы не позволили отказать, тем более меня первый раз в жизни назвали моряком. Наверное, понятно, что чемоданчик «слинял» вместе с блестящим выпускником. Правда, с этим выпускником нас через много лет снова столкнула жизнь.

Из баталерки Петя Евтухов, обласкав меня своим любимым выражением «Дорогой товарищ разгильдяй», отправил меня в роту. Дежурным по роте был Илюха Эренбург. Весь в цепях, с блестящей боцманской дудкой дежурный показался мне недосягаемым, но он помог мне найти и заправить койку. А позже, когда начали учиться в одном классе, я понял, что Илья простой, приличный парень.

Первая кандидатская неделя прошла без особых приключений. Правда, один раз я клюнул на заманчивое предложение «перебирать печенье», а попал на чистку канализации. Затем с группой однокашников трудился на мебельной фабрике. Там мастера (военнопленные немцы) лепили нам столы, а мы были на подхвате. На мебельной фабрике мы подружились с Геной Травкиным и не терялись до его смерти, о которой я узнал совершенно случайно от залетевшего в наши края на Камчатку Андрюхи Тарановского.

Учёбу в Подготни я начал в 112 классе, где подобралась приличная «шобла»: Илья Эренбург (чуть не перещеголявший своего однофамильца, которого знают все), Боря Устинов (который, покуривая у открытой форточки, глядя на ночное небо, подумывал о жизни на Марсе), Коля Защёкин (известный подготский борзописец, который уже тогда получал из города загадочные письма, а иногда даже на иностранном языке), Аркаха Копейкин (непревзойдённый мастер «шпор»), Вовка Пожлаков (малоизвестный чечёточник, но знаменитый подготский боксёр), Юра Назаров (единственный в классе Сталинский стипендиат)… Боясь ослепнуть, прекращаю перекличку, так как от уже названных «звёзд» зарябило в глазах.

Двенадцатому классу я не изменял до самой факультизации. Увлекался танчиками, а зимой – катком. Иногда ходил в театры, отдавая предпочтение музкомедии. До сих пор не могу разобраться в том, что тянуло больше: спектакли или «Грот». Очень любил спектакли Аркадия Райкина. Традиционно во время сдачи экзаменов с Фимой Туником ходили в Летний сад. Там слушали духовой оркестр, катались на лодочках, если были деньги, а иногда трюкачили в компании корешей из авиационной спецухи.

Особенно нравился трюк «пропустить через строй». С этой целью выбиралась «жертва», – как правило, престарелый офицер с женой, а ещё лучше генерал. Далее ватага трюкачей в колонну по одному на расстоянии 8-10 шагов проходила перед «жертвой» по всем правилам строевого устава. Трудно описать «удовольствие», которое получала «жертва» от непрерывного помахивания рукой для приветствия (ведь иногда подбиралось до десяти шутников). После этого бурно обсуждали эффективность нашего трюка.

На уроках танцев (преподаватель Бельский и его партнёрша очаровательная Вика) мы получили глубокие теоретические знания танцевального дела. А мастерство приобретали в «университетах молодости»: – в Мраморном зале, где тётя Женя торговала газированной водой, а «по просьбе» вместо неё наливала водочку (избранные это делали даже взаймы); в «Швейнике», откуда, однажды, мы убегали по крышам домов; в школах, техникумах, институтах города, в залах которых мы усердно о пол протирали подошвы «корочек» и получали начальные знания по притиранию к противоположному полу.

Особых проблем с учёбой у меня не было. Был закоренелым середняком. Правда, с русской грамматикой на первом курсе был серьёзный провал, но стараниями преподавателя (жаль его Ф.И.О. не помню) эта пробоина настолько хорошо была заделана, что на протяжении всей службы особых проблем с правописанием не имел.

А ведь служба в разведке построена на сборе всевозможной информации с последующим написанием красивых «сказок». Трудно представить, сколько раз в жизни я благодарил «юношу страстного с взором горящим» (прозвище преподавателя) за труды в переделывании хохла в русского.

ЛВМПУ, 1947 год.

212 класс расположился на якоре около вестибюля

Дружил с Фимой Туником, Володей Гариным, Геной Травкиным, Колей Загускиным, «Минчиком» (Борей Емельяновым), Сашей Згурским, Юрой Таршиным, Лёхой Малышевым, Лёхой Ивановым (после училища потерял его координаты). Со всеми живыми общаюсь, бывая в Питере, а иногда и переписываемся. Но с возрастом периоды общения стали заметно увеличиваться.

В памяти сохранилось много «прикольных» историй подготской жизни, но хочется поделиться теми, о которых никто не слышал (или мало слышал). Вот спор на сотню «эскимо» вспоминают часто, а Володю Тяжелова, спасителя проспорившего, позабыли. Все ахали, накрывали замерзающего шинелями, а Володя научно доказал, что для таяния 3,6 кг льда (вес 72 съеденных «эскимо») нужно столько тепла, потеря которого заморозит проглотившего столько мороженого. Володя категорически потребовал прекратить шинельное согревание и перетащить замерзающего в санчасть на попечение заботливой медсестры Секунды, которая «в молодости не была красива, но была чертовски мила…» (Это были любимые её воспоминания). После завершения этой операции Володя заслуженно получил прозвище «Голова».

ЛВМПУ, 1949 год. Виктор Дзюба – дежурный по роте

Разве можно забыть «уроки» Пети Евтухова по предотвращению порчи обмундирования, когда он демонстрировал примеры испорченного имущества и «орудия», применяемые «товарищами-разгильдяями» для этой цели. После такого урока я, например, уже на второй день выдрал каркас из «бески», а через неделю почти стёр звезду на бляхе.

А с кем можно сравнить генерал-майора Татаринова (из ВМУЗов), который проникал в училище через забор или прорывался через КПП и носился по этажам, снимая дежурных всех степеней с дикими «разносами»? Однажды мне «повезло» встретить его в городе, когда он в присутствии девушки проверил у меня носовой платок. Пронесло, так как носки он не стал проверять.

Знаменитые форты «Красная горка» и «Серая лошадь», на которых мы проходили первую практику, запомнились мне нарами из жердей, матрацами и подушками, набитыми сеном. Кормили нас больше пенсаком, поскольку традиционного бигуса не было из-за отсутствия капусты. Поэтому подкармливались лесной малиной и другими ягодами. Лес не только кормил, но и развлекал пением птиц (ведь в лагере не было радио, а телевизоров в стране). А вот баня с парилкой здесь была замечательная. В один из банных дней зашёл помыться майор Мочало (начальник кафедры ОВП), который кого-то попросил похлестать его веничком. Его просьбу удовлетворили с желанием отлупить просителя, но из этого ничего не получилось, ибо, чем больше его лупили, тем громче он орал: «ещё, ещё!…».

Попытаюсь отдать должное…

Вспоминаю замечательных людей (в прямом и переносном смысле), которые нас воспитывали. Многие из них увековечены в наших устных и письменных воспоминаниях, а некоторые позабыты. Забытым и попытаюсь отдать должное.

Офицера-воспитателя капитана-лейтенанта Максюту первоначально прозвали «Лысый». Это было существо ростом чуть больше Малька, но толще его в несколько раз. Глупые волосы рано покинули его умную голову, а поэтому без фуражки она блестела на солнце, как плохо надраенный медный чайник. На его лице всегда сияла глупая улыбка. Он увлекался подглядыванием в замочную скважину, чтобы проверять порядок в классе во время самоподготовки. За этим занятием однажды Аркаха Копейкин огрел его по лбу дверью.

Кроме наблюдения, он собирал «компромат» на нарушителей военной дисциплины. Самым весомым был пепел от папирос, который он выискивал на окнах (ведь курильщики покуривали у открытой форточки). Желанные находки всегда сопровождались выкриком:

– Пепелок, пепелок, и чей же он?

Одновременно ехидно-вопросительным взглядом окидывал известных ему курильщиков. За эти проделки его переименовали в «Пепелка». Мне кажется, что и офицеры курса употребляли эту кличку. Однажды, И.С.Щеголев, разыскивая его, спросил у меня, не видел ли я куда пошёл «Пепел»? Получив отрицательный ответ, он даже не заметил допущенной оплошности. Самое печальное, что частенько дурные воспитательные приёмы «Пепла» вносили коррективы в журнал увольнения.

Никогда больше мне не приходилось видеть вечерних проверок, которые допускались С.П. Поповым, когда у него было хорошее настроение. Он перед строем называл две фамилии:

– Загускин? Эренбург?

Если они были в строю, на этом и завершалась проверка. При этом С.П. Попов заявлял:

– Остальные, конечно, в строю.

После ухода С.П. Попова у нас было несколько командиров рот, грешно не вспомнить некоторых.

Капитан-лейтенант (капитан 3 ранга) Костин М.Г. Это был симпатичный, с шикарными усами офицер, очень добрый по натуре. Он больше походил на заботливого офицера-воспитателя, а не строгого командира. В своём лексиконе имел нелепое слово «засранец», которое употреблял в училищной и даже личной жизни. Однажды я встретил его в городе с женой и дочерью. Я вытянулся… Он подошёл, поздоровался и заявил:

– Гуляешь? Я тоже проветриваю своих «засранок».

Заметно было, что последние смутились от таких комментариев.

Капитан 3 ранга Казаков клички не получил, но и любви не завоевал. Не помню по чьей инициативе, его однажды поздравили с днём рождения сотней писем без марок, отправленных в городе. Эта «хохма» широкого резонанса в то время не получила, а я о ней вспомнил, спустя много лет за «чашкой водки» с соседом по гаражу (наш выпускник 1954 года), который нелестно отзывался о Казакове (он у них был командиром роты). Оказывается, Казаков эти сто писем приводил как пример великой любви к нему нашей роты. Конечно, он умолчал, что письма были доплатные.

Капитан 2 ранга Чаликов упоминается в «литературных шедеврах» в качестве проповедника морской лирики, а я запомнил его в роли «акробата», когда он из шлюпки в шлюпку перелезал по буксирным тросам во время шлюпочного похода по Неве-Ладоге.

Капитан 1 ранга Мешалкин (начальник кафедры артиллерийской стрельбы), влюблённый в свою специальность, требовал этого и от нас. Для тренировки сообразительности он, прервав лекцию, вызывал курсанта и бросал ему вводную: «Недолёт!», «Перелёт!». Горе было тому, кто даст неправильную команду. По его утверждению разбуженный в постели любовницы артиллерист, услышав команду «Недолёт!», обязан скомандовать:

– Двойной уступ больше два!

На одной из лекций капитан 1 ранга Мешалкин рассказал нам очень интересную историю. За две-три минуты до Нового года в его квартире раздался звонок телефона, после ответа на который последовала команда: «Недолёт!».

– Я, конечно, отреагировал: «Двойной уступ больше два!».

Потом он долго пытался узнать шутника, но смелых не нашлось. В своём кругу эту «хохму» брал на себя Гена Травкин, но я в этом не уверен.

Капитан-лейтенант Судаков (начальник кафедры физподготовки) запомнился мне не своими спортивными достижениями, а разводом суточного наряда, когда он, будучи дежурным по училищу, заканчивая развод, скомандовал:

– Оркестр, играй фокстрот!

На мгновение все замерли, но положение спас отец Жени Юдина – старшина оркестра, который махнул рукой, и оркестр заиграл «Развод».

Парады

Парады! А сколько их было!!!

До сих пор от звука старинных маршей замирает сердце. А воспоминания о подготовке к парадам приводят в ужас. Разве можно забыть, как от «пищалей» немели руки (так винтовки именовал командир отделения Гриша Кондратьев, которого в «Перескопе-Калейдоскопе №1» подняли до помкомвзвода). А как хотелось спать (больше, чем есть!) во время ночных тренировок. Даже наши умельцы, создавшие «сако-гак», не придумали ничего против этих желаний.

Правда, поговаривали, что кое-кто приспособился спать в движении. Я много раз пытался это сделать, но результат был отрицательный. Представьте себе «уставший строй», шлёпающий ночью под моросящим дождём. Все ждут «перекур». Наконец, раздаётся долгожданная команда. «Пищали» молниеносно слетели с плечей, а Коля Загускин с «пищалью» на плече продолжал топать «на месте». Много версий ходило по этому случаю (спал, запутался с «сако-гаком» и другие), но я у Коли постеснялся спросить о причине случившегося, поэтому сейчас ограничусь констатацией факта.

Ленинград, площадь Кирова, 1951 год.

На тренировке к параду у Коли Загускина заклинил «сако-гак»

(или он заснул?)

Стажировка

Завершу курсантские воспоминания стажировкой, которая для меня и Бори Емельянова проходила на Северном флоте на эсминце «Осторожный». В кают-компании нас представили офицерам корабля, «дали салфетки». Разместили одних в кормовой четырёхместной каюте. Во время первого ужина в одном из капитан-лейтенантов я узнал выпускника «Чудильника» 1946 года, который у меня взял «взаимообразно» чемодан, но до сих пор не вернул. После небольшого разговора и он вспомнил такой факт. Пригласил в свою каюту, извинился, дал денег для покупки двух чемоданчиков (плата за эксплуатацию моего старенького) и умолял никому не рассказывать об этом случае. Данное слово я сдержал, а посему фамилию героя не называю.

Стажировка проходила шикарно. Можно было спать без ограничений, сходить на берег без очередей. К питанию в кают-компании мы добавляли жареные в каюте на электропечке рыбу и грибы, которые ловил и собирал Боря. Дружба Бори с нужными людьми избавила нас и от такой неприятной работы, как отчёты по проведённым артстрельбам (училищный опыт по списыванию домашних заданий очень пригодился). Глаза начальству не мозолили, глупых вопросов никому не задавали, поэтому получили отличные аттестации за стажировку и приглашение продолжить службу на этом корабле.

Ленинград, 1-е Балтийское ВВМУ, 1953 год.

Мичман Дзюба после стажировки

в ожидании производства

Не только мы побывали на этом корабле. Оказывается, нас опередил Илюха Эренбург, который проходил на нём матросскую службу. О нём помнили и пересказывали прикольные истории, но воспроизводить их не стану, так как нет уверенности в их подлинности. А вот колокол громкого боя в Илюшином кубрике над его койкой, ударник которого он заклинил для уменьшения звука, мне показывали. Он сохранял «молчание» и на день показа.

Высшие радиотехнические офицерские классы

(ВРОК)

В «Чудильнике» «Нас всех учили понемногу…» разным наукам, но мы с Геной Травкиным больше всего не любили радиотехнические. Кто мог предположить тогда, что злодейка-судьба нас свяжет с этими науками на всю офицерскую жизнь. Первым связующим звеном стал ВРОК (Высшие радиотехнические офицерские классы), куда судьба нас зашвырнула сразу после выпуска и в течение года перетирала в офицеров нелюбимой нами специальности. Правда, положение слушателя смягчило горесть тем, что позволило более интенсивно получать блага от жизни в любимом городе. Занятия до 14.00, до 20.00 самоподготовка.

Ленинград, 1953 год.

Виктор Дзюба уже лейтенант!

Первое офицерское фото

Для тех, кто находил способы «сачкануть» от самоподготовки, отдых начинался в 14.00. Полученные знания по «Теории вероятностей» и «Воинскому воспитанию» позволили найти этот способ. Кафедра ОМЛ находилась в противоположном крыле здания, поэтому было маловероятно посещение её проверяющими самоподготовки. Поэтому после окончания занятий мы записывались на доске «Дзюба-Травкин – ОМЛ» и смывались. Факт, что в течение года не погорели, подтверждает наличие твёрдых знаний вышеупомянутых наук. В классе подшучивали над нашей приверженностью ОМЛ, а старшина класса каплей Василенко даже поверил в это.

Однажды, перед началом экзаменов, когда Гена катал на доске нужную запись, к нему подошёл старшина класса и порекомендовал больше заниматься спецдисциплинами. Мы объяснили советчику, что мы уже давно так поступаем, а уходим на кафедру ОМЛ потому, что там лучше условия для занятий. Василенко согласился, что в классе во время самоподготовки шумновато, но не мог понять, как можно изучать устройство и работу радиолокационных станций без принципиальных схем, которые из-за размера и грифа секретности можно приносить только в класс. Гена нашёлся и объяснил, что на кафедре ОМЛ мы запоминаем номера ламп, имеемых на схемах и в конспектах, и их функции, а затем, глядя на схему, можем рассказать и показать работу станции. Гена настолько убедительно всё рассказал, что Василенко был огорчён, что ему, как старшине класса, нельзя последовать нашему примеру.

Самое смешное, что дней через десять после этого разговора Василенко на собрании «разгромил» нас, обвинив в глупом зубрении. Постараюсь воспроизвести цитату из его выступления:

– Дзюба и Травкин на кафедре ОМЛ занимаются глупым зазубриванием номеров и функций ламп. По их совету я дней пять занимался этим же, но отрицательный эффект такой учёбы у меня не позволяет сидеть молча.

Взрыв смеха раздался в притихшем классе, но, не уловив причин смеха, Василенко добавил:

– Не стыдно вам, Дзюба и Травкин, что вы стали посмешищем в классе?

После этого он победоносно пошёл на своё место под общий рёв.

Ленинград, ВРОК, 1954 год. Виктор Дзюба и Гена Травкин – «любители основ марксизма-ленинизма»

Через много лет во Владивостоке моим начальником снова стал каптри Василенко, который так и не дорубил причины нашей любви к кафедре ОМЛ. Завершая встречу, он посоветовал не повторять лейтенантские ошибки с «зубрёжкой». По всем непонятным вопросам обещал давать консультации. К «зубрёжке» я больше не прибегал, а посему и за консультациями не обращался.

Незаметно прошёл год учёбы, и вот мы уже на практике в Калининграде осваиваем премудрости новой специальности. Ас своего дела старлей Камышников В.П. рассказывает принципы работы некоторых станций и демонстрирует их излучения осциллограммами. Все внимательно слушали и даже не задавали вопросов, что бывает, когда всё понятно, либо наоборот. «Червяки» (так выглядели осциллограммы) показались мне одинаковыми, из рассказанного почти ничего не уловил и в расстроенных чувствах подошёл к Вале Миловскому. Успокоился, когда узнал, что и Валя из этого занятия получил столько же. Постепенно, набираясь опыта (ведь умельцами не рождаются), стал замечать, что «червяки» не так уж однообразны.…

Создалась и своеобразная система проведения досуга. «Кодлой» или мини-группами бродили по городу, посещали ДОФ, а иногда позволяли ужин в ресторане. Исключением был Валя Миловский. Он увлекался информационной работой и каждый вечер информировал Кирочку о своей непорочной жизни. Эта работа так захватила Валю, что ей он посвятил всю дальнейшую службу, информируя командование ценными данными. Среди наших выпускников занимал самые высокие информационные должности. Будучи командиром подвижной группы, по возвращении из походов, я частенько вываливал Вале всё увиденное и услышанное в эфире, а он помогал мне «состряпать» толковый отчёт за поход.

Чаще всех ужинал в ресторанах Серёжа Гладышев и вскоре сел на мель (финансовую), поэтому он взял шефство над Игорем Краснёнком («доктор Ёнок» – так его называли за медицинский рюкзак). Это был самый скромный член нашей группы, а потому самый платёжеспособный после двух недель практики. За деньги Ёнка Серёга повёл его в «Поплавок» (ресторан в Светлогорске, курортном пригороде Калининградской области), откуда после ужина из чувства джентльменства пошли проводить двух подружек. У нужного дома подружки попросили молодых людей подождать, пока они наведут в хате марафет – обычный «фармазонский» приём, который не разгадал Серёжа.

Не дождавшись, джентльмены начали стучать в дом. На стук вышла старуха и объяснила, что они стучат в «Сберкассу». Не поверив этому, наши кореша настолько усердно стучали, что разбили вывеску над дверью. Завершилось всё милицией, вызванной старухой. С видом «шведа после Полтавы» нас всех следующим ранним утром разбудил Краснёнок и всё рассказал. Не помню, кто эскортировал Игоря, но Серёгу вызволили за приемлемую цену (восстановление вывески «Сберкасса»). Правда, для этого забрали всю наличку у Игоря (ведь у Серёги брать было нечего), а недостачу дополнили «фуражечным» методом.

Очень трудно решался вопрос с наказанием провинившихся. Игоря единогласно помиловали, как жертву, а с Серёгой было труднее. Одни требовали «тёмную», а более умеренные – «суд позора». Дебаты были настолько бурными, что неоднократно переходили почти в драку спорящих. Но всё закончилось мирно, а Серёге Гладышеву присудили «без берега» до конца практики. Приговор Серж исполнял безоговорочно.

Служба пошла хорошо, но…

После окончания ВРОКа я, в числе шестерых (Зимина, Чихачёва, Дрюнина, Миловского, Скороходова) получил назначение в часть, где проходил практику. Остальных разбросали по балтийскому побережью от острова Рюген до Павилосты. Мне сразу дали квартиру. Поэтому я смог приютить у себя Дрюнина и Чихачёва до их отправления к месту службы.

В первой офицерской должности я оклемался достаточно быстро. Уже через полгода меня стали отправлять в море для изучения географии на местности и сбора ценной информации. А через год меня назначили командиром подвижной группы, для которого «в море – дома, а на берегу – в гостях». Много плавал на различных кораблях по Балтике и Атлантике (около двухсот суток в год). Встречался со многими однокашниками, кое-где побывал, кое-что увидел…

Особых замечаний по службе не было, очередное звание получил своевременно, а штатная категория обещала перспективу до каптри. Жена работала в нашей части переводчиком английского языка, дети были здоровы и ходили в садик. Короче говоря, казалось, безоблачной жизни не будет конца. А потом всё покатилось…

Как разведённому, мне закрыли заграничную визу, а далее и пребывание в разведке. Попав в отдел кадров Балтийского флота, увидел там Колю Прозритлева. Обрадовался, так как был уверен, что от своего человека получу, если не помощь, то добрый совет обязательно. Но это общение с однокашником не принесло ничего хорошего. Разговаривал он со мной официозно на «Вы». На вопрос, узнаёт ли он меня, дал положительный ответ, но напомнил, что он «при исполнении»… Конечно, больше к нему я не обращался.

Неожиданные повороты в службе

Вскоре, без всяких разговоров со мной, был назначен начальником РТС на «ПЛК-1» (корабль ПЛО), который строился в Калининграде. Командир «ПЛК-1» каплей Безносов В.Н. (выпускник 2-го Балтийского ВВМУ 1952 года) принял меня очень хорошо, внимательно выслушал. Такой приём побудил меня к откровению, поэтому я признался, что мои знания в вопросах РТС такие же, как у любого офицера корабля, так как я заканчивал на ВРОКе не корабельный, а разведывательный факультет. Такое признание мало обрадовало командира. Заканчивая разговор, он сказал, что всё понял, но приказ о назначении нужно выполнять. Далее посоветовал никому больше таких признаний не делать, учиться новой специальности, уверенно, но осторожно контачить с инженером РТС (к моему счастью такая должность на головном корабле была).

Калининград, 7.07.1959 года. Начальник радиотехнической службы

ПЛК-1 старший лейтенант Дзюба В.Г.

При знакомстве с инженером РТС я узнал, что опыт его работы целых шесть месяцев (!), любит технику, но боится личного состава. Это позволило мне заниматься общими вопросами по руководству службой, а техническую сторону тянул с большим удовольствием инженер. С флагманским специалистом РТС у меня сложились хорошие отношения, так как мы в один год кончали ВРОК, а он не помнил, на каком факультете я учился. Придерживаясь совета командира, «флажку» я не раскрывал душу. Наоборот, держался аборигеном, поскольку он пришёл к нам позже меня.

Инженер ежедневно докладывал мне о проделанной работе, планах и предложениях. Это была самая лучшая школа становления. Первоначально я всё выслушивал и не мешал работать, а потом даже стал давать советы. Используя ситуацию, я многому научился. Наверное, моё умение руководить понравилось командиру, и он однажды мне предложил исполнять обязанности помощника командира (вакансия). ВРИО помощника я пробыл около восьми месяцев, и меня представили к назначению на эту должность. Но и на сей раз судьба-злодейка ехидно улыбнулась мне. Меня назначили начальником РТС эсминца «Скрытный», который уже совершал переход в ЭОН Северного флота, но до прихода в Североморск ещё подчинялся Балтийскому флоту.

На этом корабле начальник РТС находился в госпитале и был признан негодным для службы, о чём узнали в день выхода. Поскольку в Москву доложили о 100% укомплектованности корабля и готовности к выходу, было принято решение выход корабля не задерживать, а в срочном порядке назначить нового начальника РТС. Моё представление на помощника командира сыграло роль зверя, который выбежал на ловца. Для завершения процедуры назначения разыграли потрясающий спектакль. Командир бригады со мной был приглашён к Командующему флотом адмиралу Орлу. По дороге я узнал, что и он не знает о цели визита. Комбриг поинтересовался моей службой, а услышав, что я, кроме РТС, хорошо исполняю обязанности помощника командира, порекомендовал представить к присвоению звания каплея, пожал мне лапу и поздравил с повышением (только потом я узнал о каком повышении идёт речь). О чём был разговор комбрига с Командующим не знаю, но вышел он из кабинета темнее тучи. Ведь «ПЛК-1» начал ходовые испытания и остался без помощника командира и начальника РТС, а меня было приказано отправить к новому месту службы через 24 часа. Так я стал Североморцем, но не тем, кем должен был стать в соответствии с моим дипломом из «Чудильника».

Спустя много лет, в званиях капразов в Ялтинском санатории КЧФ мы снова повстречались с командиром «ПЛК-1», который мне рассказал подробности о назначении меня на эсминец.

ЭОН Северного флота. Переход на ТОФ

Командир эсминца обрадовался моему появлению и сообщил, что телеграмма о присвоении мне каплея пришла раньше меня. Конечно, этому командиру я уже не раскрывал о своих РТСовских талантах.

В Североморске я встретил Володю Короткова. Он был начальником РТС на однотипном эсминце. Своими бедами я поделился с ним. Методом натаскивания Володя помог мне стать посредственным начальником РТС, и проблем по службе у меня больше не было.

С «открытием» Севморпути (это бывает в середине лета, когда постоянные ветры отгоняют лёд от берегов) ЭОН взял курс на Дальний Восток. В Карском море нас накрыла дикая пурга, хотя был август месяц. Погода ещё больше испортила и без того плохое настроение… Никому не хотелось покидать Европу и превращаться в азиатов. Переход Севморпутём оставил много воспоминаний, некоторыми я поделюсь. Первый заход у нас был на остров Диксон, при подходе к которому замполит по трансляции рассказал его историю.

Во многих флотских коллективах, в которых я служил, всегда были оригиналы (то ли умные, то ли глуповатые, то ли неорганизованные, а посему смешные). Таковым на нашем корабле был лейтенант Макаров, который регулярно опаздывал к столу. Его появление в кают-компании частенько сопровождалось репликой-разрешением командира и ухмылками офицеров.

И в этот день Макаров опоздал, как обычно. После разрешения командира, слово взял замполит и высказал предположение, что Макаров проспал, а посему не знает, кто такой Диксон, в честь которого назван остров. Макаров растерянно молчал. Решил отличиться и старпом, который, конечно, не спал, но, как выяснилось, передачу не слушал. Он заявил:

– Макаров, неужели вы не читали «Записки Пиквикского клуба» и не знаете его автора?

«Острота» старпома вызвала ухмылки всей кают-компании. Не «дорубив» над кем подсмеиваются, старпом добавил:

– Ваша неорганизованность, Макаров, не позволяет вам ликвидировать прорехи в неначитанности!

Тут даже окрик командира не смог удержать взрыв смеха.

Хотя Макаров «показал прорехи в начитанности», зато в рисовании он превзошёл всех, а остриё своего таланта направил против обидчиков. Замполит и старпом были парой заядлых «козлятников». Макаров набросал картиночку: на половинках листа по компании «козлятников». В одной компании два лейтенанта, а во второй два каптри, в которых все узнали обидчиков. И скромная надпись: «Всё, чему я научился на флоте…». На следующий день Макаров пришёл раньше всех и на видном месте повесил картинки. Все заходили, рассматривали рисунки, посмеивались, а вошедший замполит сорвал картинки и заявил:

– Автору это аукнется!

Аукнулось ли это автору, утверждать не берусь. Но замполит стонал, когда автор перестал художественно оформлять стенгазету и выполнять другие его измышления. Это я слышал. Самое интересное, что после этого случая старпом и замполит не стали «забивать козла».

Остров Диксон встретил нас низкой облачностью, из которой моросил дождик, и мерзкой грязью между беспорядочно разбросанными хибарами. На подобии площади стоял памятник, на фоне которого увидел фраерскую морскую фуражку. Из-под фуражки мелькнуло знакомое лицо, в котором я узнал Игоря Владимирова. Он – старпом подводной лодки нашего ЭОНа. Обнялись, поплакались, а дальше не допустил «сухой закон» на острове.

Из Карского моря в море Лаптевых нас проводил ледокол «Ермак», а в Восточносибирском и Чукотском морях – атомный ледокол «Ленин». Я много слышал об этих ледоколах, но увидел впервые и был ошарашен их мощью, когда они с диким треском дробили двухметровой толщины ледяные поля, оставляя за собой полынью, заполненную ледяной крошкой. В эту полынью и устремлялся проводимый караван. Небывалый скрежет раздробленного льда о борт корабля не давал спать, но потом привыкли и просыпались, наоборот, от тишины, когда корабль выходил на чистую воду.

Северный Морской Путь, Пролив Вилькицкого, август 1960 года.

Идём за ледоколом в сплошном льду

Во время перехода от острова Диксон до бухты Тикси наш корабль посетил командир перехода контр-адмирал Балякин. В моей памяти остался обед с адмиралом. На сервированном по правилам флотского гостеприимства столе не оказалось салфеток. Об этом недостатке адмирал шёпотом сказал командиру, а командир замечание ретранслировал приказанием:

– Старпом, не забудьте к ужину на стол поставить салфетки!

Старпом вскочил, вытянулся и отрапортовал:

– Я и к обеду их не забыл поставить, но они ведь закончились! К ужину, исполняя ваше приказание, нарежем туалетной бумаги.

Даже адмиральское присутствие не смогло сдержать несанкционированное поведение дисциплинированных офицеров. На происходящее за столом отреагировал и адмирал лаконичным советом:

– Старпом, это нужно было сделать и к обеду, но умолчать о происхождении салфеток.

В бухте Певек традиционно приход ЭОНа был настоящим праздником для местного населения. Командование разрешило экскурсии на корабли, а так как в этом году в составе ЭОНа было два буксира финской постройки, то везунчикам удалось посетить и сауну на буксирах. Наш корабль посетила группа аборигенок. Назначая меня экскурсоводом, замполит заявил:

– Даю тебе шанс повстречать невесту!

Провёл гостей по верхней палубе, затем посетили БИП, где планшетисты цветными карандашами вырисовывали умопомрачительные «картинки». Завершилась экскурсия камбузом, где коки не только демонстрировали свою сложную технику, но и угощали красавиц вкусненьким. Во время экскурсии моё внимание привлекла особа, которая отличалась надменным видом (внешне страшненькая, нос исполосован поперечными линиями). У руководителя группы я узнал, что это местная красавица, самая богатая невеста. Каждая полоска на носу – это сотня оленей приданого. Оказывается, нюх у замполита был бульдожий. Но то ли любовь к флоту, то ли кратковременность стоянки не позволили мне стать оленеводом, и меня не уволили в тундру. Интересно и то, что я, наконец, «дорубил» о смысле классовости (клановости) красоты, о чём узнал ещё на уроках литературы, но, оказывается, до сей поры не понимал. На практике ощутил и пользу от общественной работы, от которой пытался улынивать.

В Чукотском море обменом прощальных гудков мы распрощались с ледоколами и по чистой воде взяли курс на бухту Провидения. Плавание по северным морям было скучновато. К нам иногда подплывали моржи, а реже помахивали лапами белые медведи, примостившиеся на отколотой льдине. Теперь стало веселее. Нас регулярно облетали американские «Нептуны», едва не задевая мачты кораблей своими крыльями.

Чукотское море, сентябрь 1960 года.

Так нас развлекали американские «Нептуны»

Несколько раз нам уделяли внимание американские разведывательные корабли, но держались от нас значительно дальше самолётов. Однажды вахтенный офицер видел перископ, но гидроакустик этого не подтвердил. Стали встречаться и суда под красным флагом. Все подтверждало выход из ледяного плена и приближение цивилизации.

На траверзе мыса Дежнёва зафиксировали место, дальше которого не сможет забросить даже Верховный Главнокомандующий. В бухту Провидения зашли вечером. Я закончил работать в БИПе и появился на мостике, когда уже стемнело. Увиденное ошарашило: бухту окружали огни многоэтажных небоскрёбов, на фоне которых видны портальные краны. Такая видуха заставила поверить в возвращение в мир цивилизации. Рассвет рассеял этот миф: портальные краны стояли уже не на фоне небоскребов. Бухту окружали сопки, на склонах которых приютились убогие хибары, которые в ночной темноте производили впечатление сказочного города.

Тихий океан, 1960 год.

Последнее моё плавание в качестве корабельного офицера

Плавание Беринговым морем особых впечатлений не оставило, наверное, из-за волнений о месте дальнейшей службы. Вопрос должен был решиться в Петропавловске, куда мы заходили днем, а посему иллюзий не было. После убогости северного побережья матушки России Авачинская бухта с городом на её берегах меня покорили. Как хорошо, что судьба-злодейка, наконец, перестала мне улыбаться и оставила в этом городе с кучей сюрпризов.

Новый этап жизни. Вновь в разведке

Петропавловск-Камчатский стал в моей жизни той вехой, от которой я начал свой новый жизненный танец. Здесь я встретил много старых и новых корешей, с некоторыми до сегодняшнего дня либо шлёпаю по жизни, либо ощущаю их локоть. Эмму, которая лет через 15 станет моей женой, я встретил на Камчатке. А сколько увидел и узнал нового!

Традиционно на эсминце начальник РТС ещё и нештатный разведчик. Поэтому после завершения похода мне пришлось представить на подпись командиру разведдонесение. Командир его прочёл и пришёл к выводу, что для такой бредовой «стряпни» будет достаточно и одной подписи автора. Пришлось переделать последнюю страницу и отослать «труды праведные» в разведку флотилии. Самое интересное, что там мои труды понравились, а посему сыграли роль представления для моего служебного перемещения. Вскоре меня пригласили в разведотдел, кое-что уточнили из донесения, а затем начальник, знавший меня по службе на Балтике, предложил блудному сыну вернуться в родные пенаты.

Убедившись в том, что А.С. Попова из меня не получается, согласился на разведку. Об этом разговоре я, конечно, никому не рассказал, а поэтому полученный приказ о моём новом назначении привёл в бешенство командование корабля и даже соединения. Особо выступал замполит. Он пообещал привлечь меня к партийной ответственности за «дезертирство» (корабль готовился сдавать курсовую задачу №2), но вскоре, «сменив гнев на милость», пообещал «экзекуции» не проводить, поскольку приказ о моём назначении уже отменён. Дней через двадцать страсти улеглись, а светлые головы поняли, что на флоте приказы не обсуждают, а исполняют. Поэтому мне предложили срочно сдать дела инженеру, а после сдачи дел даже устроили приличные проводы, которые я не ожидал, учитывая предыдущую реакцию о моём новом назначении.

С этого момента до увольнения в запас я служил в разведке. В море на задания больше не выходил, а наблюдал его с берега, а также при пассажирских или туристических рейсах, но видел море другими глазами. Отныне общение с морем с борта судов стало переносить меня в годы улетевшей лейтенантской юности, когда будущее рисовалось красивым, а возвращение из походов становилось настоящим праздником.

Разведывательный отряд, куда я получил назначение, дислоцировался недалеко от города, но был трудно досягаем из-за отсутствия городского транспорта и бездорожья большую часть года. Зимой связь с городом (доставка продуктов, почты) осуществлялась на собачьих упряжках.

Камчатка, зима 1961 года. Так выглядел военный городок

отдельного разведывательного отряда

Весь офицерский состав проживал при части. Трудности с посещением города создавали своеобразный гарнизонный образ жизни его обитателей. Увольнений для матросов не было. За четыре года службы матросы видели город на двух-трёх экскурсиях, а были и такие, которые видели его только с борта теплохода при прибытии и демобилизации. Чтобы как-то скрасить матросскую жизнь, через два-три месяца в части организовывались танчики, куда в качестве партнёрш в «приказном» порядке приглашались жёны офицеров. А мужья в это время няньчили маленьких детей. Один раз в неделю командир лично проводил политические занятия с жёнами в рабочее время. Мужья в это время занимались тем же, что и во время танчиков.

Камчатка, февраль 1961 года. Вид Авачинского и Ключевского вулканов со стороны сопки, за которой была моя разведывательная часть.

Таким видом мы могли любоваться каждый день

(Фото производства фирмы «Эмма и Ко»)

Наш командир был мастером на выдумки в деле поддержания порядка в части для всех категорий обитателей. Все подсмеивались, но повиновались. В части было несколько коров, молоко от которых женсовет разносил зимой детям, а летом молоко раздавали матросам. И мне приносили к завтраку. Только став командиром такого же отряда в Баку, я осознал тяжесть креста, который волок командир довольно успешно. У нас был дружный коллектив, фактически не было самоволок и пьянок, успешно решали все поставленные задачи. Офицерский состав был очень молодой. Несколько десятков офицеров, среди которых только четыре человека были старше 30 лет. Все офицеры были женаты, имели маленьких детей и кучу семейных обязанностей. В городке не было водопровода и колодца, воду таскали из родника, располагавшегося за несколько сот метров. Занимались огородничеством, рыбной ловлей.

Моё положение было особым: по годам я подбирался к великовозрастным, а образу жизни к восемнадцатилетним. Ведь заниматься вышеупомянутой работой мне было не нужно, а посему всё свободное от службы время я проводил в городе.

Лирические отступления…

Своеобразно было и внимание к моей особе: большинство мужчин поглядывали на меня с нескрываемой завистью, а женщины с настороженностью. Они видели во мне человека, который показывает дурные примеры для их мужей, особо в месяцы, когда мамаши оздоравливали детей на южных курортах. Они ведь не знали, что командир поощрял мои походы в город, но, стоя на страже моральных устоев, категорически запретил составлять компанию другим нашим офицерам. Он даже попытался узнавать у меня о поведении некоторых товарищей, которые во время «отпуска» жён иногда вырывались в город. Убедившись в том, что сексот из меня не получится, командир отвязался.

Есть люди, встречи с которыми не только приятны, но и полезны. Таким человеком для меня была подружка детства Тая. Она не только в детстве не дала мне утонуть, но и в студенческие годы дарила дивные встречи, украшая курсантскую житуху. До сих пор перед глазами картина нашей поездки в Петергоф, где мы в компании с Колей Загускиным и Леночкой (будущей его женой) бродили среди фонтанов. Если Загускину в курсантские годы его городские кореша, которых он «проводил» в училище через забор, помогали на экзаменах по математике, мне Тая в городе вычертила дипломный чертёж и передала через забор (ведь затащить её в училище было нельзя). Этот чертёж потряс преподавателя (я был посредственным чертёжником). Она посчитала, что раньше я ленился, а сейчас постарался. Причём аргументировала это тем, что проверила все аналогичные чертежи на курсе и убедилась, что я его не «содрал». Так я получил в диплом пятёрку по чению.

Спустя десять лет я случайно встретил Таю в Петропавловске. Она занимала руководящую должность на судоремонтном заводе «Фреза», который стоял у причала в морском порту, и имела отдельный кабинет-каюту. Узнав о том, что на субботу и воскресенье я, как правило, останавливался в гостинице, но иногда там мест не было, спасла меня тем, что в дни «пролёта» разрешила мне ночевать в своей рабочей каюте. Конечно, нужные указания были даны дежурной службе. Теперь я зажил «как белый человек», который избавился от хронической головной боли о ночлеге. Диван в тёплой каюте ожидал меня в любое время ночи.

Если в ДОФе можно было встретить настоящих или временных холостяков, то в таком культурном центре, как ресторан «Вулкан», я встречал и женатых (со своими или чужими жёнами), известных гурманов и простых любителей выпить. Здесь я повстречал и героя из дневника Виталия Ленинцева – Эдика Толкуна. Ему надоело командирство и он снова стал старпомом на ПЛ. В ресторане пела местная знаменитость Ляля Чёрная, а официантки за бабки подавали спирт питьевой, а воду бесплатно.

Любители овощей в любое время года могли покушать салатик из свежих огурцов или помидор, но для этого нужно было съездить в Елизово, где было крупное парниковое хозяйство, обогреваемое термальными водами. Если овощные блюда не согревают, рукой подать до Паратунки. Там без денег на открытом воздухе зимой и летом можно погреться в гейзерах.

Проживал в Паратунке и известный гинеколог Заг, к которому со всего Союза съезжались пациентки для лечения бесплодия. Поговаривали, что некоторые из них проверяли качество лечения, не покидая Камчатки. Во времена, когда всё «пережаренное» надоедало и хотелось домой, я направлялся к Коле Загускину, где заботами хозяев согревался у домашнего очага. Вспоминали юность…

Спецслужба на Камчатке

Дела по службе шли нормально, и уже через год мне отдавалось предпочтение среди других помощников замещать начальника штаба отряда. В один из таких дней меня посетил мичман (страстный любитель животных) с просьбой уговорить командира не убивать лошадь, которую мы получили на мясо для собак. В части было несколько собачьих упряжек и сторожевые псы. Восполнить мясо он предлагал за счёт его пайка. Правда, после разъяснения, что его службы будет маловато для этой цели (собаке положено 400 грамм мяса в сутки, а ему 200 грамм), он вытащил козырной туз. Обещал полный уход за конём, а мне будет разрешено ездить на нём на «танчики». Дух захватила картинка: каплей подъезжает к ДОФу верхом на коне, привязывает его у входа. А после танчиков, если повезёт, скачет с подружкой в ночную тьму. Но командира уговорить не удалось, а посему я не стал камчатским казаком-ковбоем.

Возвращаюсь из последнего разведывательного похода на гражданском судне

В круг моих обязанностей по службе входила спецдеятельность. Поэтому я регулярно посещал подводников для организации взаимодействия. Регулярно общался с Геной Травкиным, который стал «главным клистроном» (флагманским РТС). Он помог увидеть многих наших однокашников, а самое главное, с его помощью я впервые залез в люк подводной лодки и своими глазами увидел, что находится внутри прочного корпуса.

Во время командировки в бухту Проведения мне пришлось ночевать у местных жителей в юрте. По обычаям меня хотели уложить спать с женой хозяина. Но это не случилось, так как я убедительно доказал, что наши обычаи это запрещают. Правда, меня удержали не обычаи, а страшненький и грязненький вид хозяйки.

Побывал я и на Курильских островах, где командиром был Серж Гладышев. Его деятельность мне понравилась. Чувствовался непоказушный порядок в подразделении. Поэтому я накатал заслуженный положительный акт проверки. Но вскоре вскрылось то, что потрясло всех, а на меня, как проверяющего, бросило тень. Оказывается, ещё до моей проверки один из матросов Серёги обратился в Политуправление флота с жалобой, ответом на которую было появление ещё одного проверяющего. Последний установил, что Гладышев частенько после хорошего ужина проверял службу. Причём ужин, видимо, был настолько сытным, что речи командира с командирского на обычный язык должен был переводить сопровождавший командира офицер. Результат этой проверки закончился «судом чести», который ходатайствовал о снижении каплея Гладышева в воинском звании. Но вышестоящее командование приняло решение об увольнении Гладышева в запас.

Предчувствия подсказывали, что самый лучший способ выхода из тени – своевременно смыться. Поэтому я согласился на предложенную мне ранее должность во Владивостоке. Покинул я полюбившийся мне город на теплоходе «Советский Союз» и продолжил изучение морской географии.

В проливе Лаперуза, за неимением камешка, я плюнул за борт, отлично отдавая себе отчёт, что совершаю морское бескультурье, а бухту Золотой Рог в лучах восходящего солнца наблюдал с замиранием сердца.

Цивилизованная жизнь в столице Приморья

Пребывание во Владивостоке я начал с посещения Юры Таршина, который за обильным ужином ввёл меня в курс дела. Служить на новом месте было просто и легко, так как ничего нового мне делать было не нужно, а на старом я наторел неплохо. Поэтому изучил новый морской театр, сдал на оперативного дежурного, а после трудов праведных, как «белый человек», убывал на автобусе в город. Так непривычно после Камчатки! А с получением в центре города комнаты я зажил цивилизованной жизнью, которой у меня ещё никогда не было.

Владивосток, 1963 год.

Только здесь через десять лет офицерской службы я почувствовал себя «белым человеком»

Первые годы офицерской жизни не позволяли этого по причине большого количества обязанностей при наличии близнецов. На «ПЛК-1» меня, как помощника командира, отпускали на берег только тогда, когда были угрозы «зарычать», а на Камчатке поход в город – событие.

Посещал культурные и питейные заведения, когда были бабки. После Камчатки я ещё долго приучался «протягивать ножки по одёжке». А в безденежные дни простое брожение по городу доставляло мне огромное удовольствие. Такой образ жизни позволял встречаться со многими бывшими сослуживцами, залетевшими в эти края.

Однажды, часа в 22 я заглянул в ресторан «Золотой Рог» и встретил там поддавшего Алика Нильбо. Немного добавили, а на большее не было времени, так как Алику нужно было уехать последним поездом. Моё предложение остаться до утра Алик отверг, а посему я проводил его и усадил в вагон. Через день я встретил на патрулировании Валеру Галочкина, который трагическим голосом оповестил меня о гибели Виссарионова (замёрз). Его страшно удивило моё безразличие к этой новости, (я не знал о смене фамилии), но когда он разъяснил «кто есть ху», мы рванули в ДОФ и заказали в буфете по чашке водки. После заупокойной речи, где Нильбо произносилось с ударением на последнем слоге и повышением голоса, проснувшаяся офицерская честь Валеры заставила его съесть бутерброд, а чашку с водкой он передал мне. Такое поведение Валеры напомнило случай из курсантских лет, когда в день экзамена он передал кому-то наполненный качественной продукцией пояс

для «шпор» и пообещал «завязать». Своё обещание он сдержал. Поэтому я безоговорочно опустошил и вторую чашку, закусив одним бутербродом.

Встречал я и Сашу Малькова, который известил, что он наш первый отставник с пенсией (нам тогда было чуть больше 30). Ой, сколько мне ещё пришлось прошлёпать, чтобы занять место в строю за Мальком. С Эдиком Найделем, который «химичил» на бригаде ПЛ, мы встречались частенько, но только на контркурсах с дружескими рукопожатиями.

Владивосток, июль 1963 года. В День ВМФ зачитываю праздничный приказ командира части перед строем личного состава

На обед из части нас возили автобусом в столовую. В пути одни дремали, другие просматривали газеты. На сей раз, я хорошо выспался ночью, а посему углубился в газету. Увидев, что Нассеру присвоили звание героя Советского Союза, я публично высказал недоумение. Вкусно покушав, мы возвратились в часть. До начала рабочего времени оставалось несколько минут, которые я решил использовать на солнышке, но мой солнечный кайф был прерван одним членом нашего партбюро, который предложил пройти в кабинет для проведения партийного расследования. Я, конечно, воспринял это за шутку, но в кабинете убедился в обратном. Мне популярно объяснили моё «негативное» поведение в «отношении политики партии к товарищу Нессеру». После неприятной процедуры я схватил «Положение об орденах СССР» и побежал к замполиту, считая это его проделкой, хотя до этого случая я слышал о замполите только положительные отзывы. Он выслушал меня, пообещал разобраться, высказав мнение о недоразумении. Как приятно, что слухи о замполите совпадали с действиями в данном случае, так как меня больше никуда не вызывали. Позднее я узнал, что инициатором этого «громкого» дела был секретарь парткома Хрущёв (он себя именовал Хрущёв-младший). Из его слов, он, якобы, приходился дальним родственником Н.С. Хрущеву. Для доказательства своего родства он применял столько слов, многие из которых я до сих пор не понимаю (кума, сваха, свояченица и так далее). Этот метод доказательства родства перенёс меня в далёкий 1946 год, когда на мандатной комиссии, где я был одновременно с нашим Коневым, он доказывал своё родство с маршалом Коневым. Услышанное укокошило меня, ибо таких родственников у меня не было. Но всё завершилось удачно и без громкого родства.

Настало время, когда и я решил шлёпнуть по морде «Хрущёва-младшего». С газетой в руках, где чёрным по белому было написано об ошибке старшего в присвоении звания Нассеру. При этом я пригрозил сходить в Политотдел. Трудно описать мерзость поведения секретаря парткома, который из волка превратился в невинного ягнёнка и умолял не ходить в Политотдел, так как он кандидат в академию. Я, конечно, никуда не собирался ходить, поскольку поведение этого человека полностью совпадало со сложившимся у меня представлением о «политрабочих». До конца службы это мнение не изменилось. За 31 год службы я встретил не более десятка приличных политработников. Первый из них А.И. Комиссаров.

По долгу службы я побывал на всех наших пунктах, но больше всего испытывал волнение, когда из бухты Ольга заполз на мыс Олимпиада. С этого мыса, как с трамплина, скакнули Игорь Владимиров в Главный штаб, Гена Травкин в родной Чудильник, а Толя Перейкин в учебный отряд города Ломоносова. Во время моего посещения командиром пункта был Толя Перейкин. Положение дел у него было вполне удовлетворительное, но мне понравилось меньше, чем у Серёги Гладышева. Здесь я впервые задумался, что могло быть с Серёгой, если бы он умел организовать и своё поведение. Правда, у Толи Перейкина были свои новшества. Он намного опередил М.С. Горбачева в приобщении своей жены к командирской работе, а посему командование тогда его не поняло.

На острове Аскольд, где находился олений заповедник, я наблюдал «царскую охоту», хотя с монархией у нас давно покончили. Так командование флотом решило повеселить Верховного Главнокомандующего. С этой целью особистов в крупных рангах переодели в егерей, которые выгоняли оленей на дорогу. По дороге на газике без тента катил Н.С. и варварски расстреливал животных, которые не боялись людей, поскольку охота на острове была запрещена. Среди дремучих зарослей, всего за сутки, соорудили охотничий домик, который был сервирован и мебелирован похлеще царского. Но занятый государственными делами Н.С. Хрущёв не имел времени отдохнуть в нём. Поэтому после отъезда гостей мебель вывезли, а жратву бросили на съедение местным жителям. И я там был…. А домик, как памятник глупости, ещё долгие годы украшал остров.

«Продвинули» в Совгавань

Не дав впитать всю Владивостокскую цивилизацию, командование отправило меня начальником штаба отряда в Совгавань. Здесь я встретил Валю Круглова и Лёху Львова. С Эриком Ильиным даже жили в одном подъезде, но, наверное, большая занятость по службе (Эрик был уже командиром) и куча обязанностей по дому, в котором водился грудной ребёнок, позволяла нам только цивилизованное лестничное общение.

Советская гавань, 1964 год.

Служба здесь была необычная

Слышал, что перепрыгнул к нам с «Авроры» Олег Долгушин, но видеть его не приходилось. Дважды в мою бытность «колхоз» (ВМБ располагалась на месте рыболовецкого колхоза «Ильич») навещал Володя Гарин. По такому случаю устраивались посиделки однокашников, на которых Володя в свойственной только ему манере доводил столичные новости, выдающиеся успехи наших однокашников. Выглядел Володя потрясающе: упитанную, но не перекормленную фигуру обтягивала моднейшая тужурка, холёную физиономию прикрывала от солнца фуражка с полями шире плеч.

Житуха в Совгавани была очень своеобразна. ДОФ функционировал, как кинотеатр. Вечера отдыха проводились только по праздникам и, в полном смысле слова, для офицеров и их семей (женщин без мужчин почти не было). Местами культурного времяпровождения, которые посещались по совгаванским неписанным правилам, были драматический театр ТОФ (был здесь, а не во Владивостоке) и рестораны «Тайга», «Ванино». Правила рекомендовали подбирать партнёршу только среди свободных женщин. Таковыми считались «подводницы» зимой, так как лодки уходили в незамерзающие базы, а «лётчицы» летом – из-за частых летних туманов своё мастерство асы отрабатывали с аэродромов Хабаровска и Комсомольска-на-Амуре.

Здесь я впервые познакомился с телефонным методом общения. В те времена существовало две его разновидности. Пассивный, когда, занимаясь домашними делами, ждёшь приглашения (как правило, в течение вечера кто-то разыщет). Активный, когда приглашаешь к себе или сам напрашиваешься в гости. Такие методы общения привели к тому, что улицы «колхоза», как правило, были безлюдны. Мне кажется, что совгаванский (а здесь говорили совгавнянский) метод общения лёг в основу телефонного метода управления даже страной.

Возвращение на Запад

Отслужив «срок дикости», подал рапорт на перевод. Володя Гарин помог протолкнуть его в Москве. Настало долгожданное время выбирать транспортные средства возвращения на запад. Если в отпуск я всегда летал самолётом, то планировал покидать Дальний Восток поездом, чтобы пересечь страну с востока на запад ещё и по земле. Правда, полученные мной на дорогу 15 суток испарили мечты, а посему я полетел самолётом.

Был страшно удивлён, когда в Москве меня встретил Володя Гарин (он никогда меня не встречал) и сообщил неприятную новость. Меня переводили приказом Главкома ВМФ, а приказом МО на это место был назначен выпускник академии. Поэтому резервные 15 суток я использовал не для отпуска, а для поездок между Москвой и Севастополем. Пришлось изменить и конечный маршрут: вместо Киева я поехал в распоряжение командующего ЧФ в Севастополь.

Неоценимые советы в Севастополе я получил от Вали Вейсова (наш выпускник 1952 года), которые сыграли огромную роль при общении с новым начальством, так как Валя выдал мне все возможные вакансии. Моё появление у новых начальников великих восторгов не вызвало и завершилось получением должности командира подразделения. Таким образом, пришлось всё начинать заново. Правда, Сан Саныч, так величали моего шефа, «приободрил» меня словами:

– Ты избрал себе должность, честно говоря, самую неблагодарную (мне предлагались ещё несколько инженерных должностей), так как там давно нет порядка. Наведёшь порядок, – не забуду, а не сможешь – выгоню.

Пожал лапу и «ни пуха, ни пера» пожелал. После столь «приятного» разговора направился к новому месту службы.

Добрался в отряд в разгар физподготовки. Дежурный направил меня в штаб части, от которого мне навстречу шлёпал на руках «спортсмен», который, поравнявшись со мной и не меняя положения тела, заявил:

– Вы Дзюба? Перекурите, пока я немного разомнусь.

Минут через 30 меня пригласили в кабинет командира (в нём я узнал «спортсмена» и одного из командиров Владивостокских отрядов). В своё время командующий ТОФ, представляя его офицерскому составу, заявил:

– Я понимаю, что командир эсминца мало смыслит в разведке, но хорошо знает, как навести настоящий морской порядок, которого у вас нет, и навести некому (бывшего командира сняли за серию ЧП, которые посыпались на его голову).

Встретил меня новый командир, как старого знакомого, хотя мы с ним никогда не встречались. Позднее я узнал, что он симпатизировал всем бывшим владивостокцам. Выпили из холодильника по стаканчику минеральной водицы и отправились в кают-компанию. За обедом вспоминали «Золотой Рог» и его коронные блюда и любимый город командира, где он прожил более 20 лет. Предупредил о коварстве севастопольских женщин (это говорило, что листал моё личное дело). При представлении офицерскому составу, приказал принять в свой коллектив сослуживца по Владивостоку.

Севастополь. Утверждаю себя в должности

После многолетней штабной работы пришлось снова окунуться в мир тумбочек, портянок, выравнивания коек и тому подобное. Благо в памяти остался пример Вани Краско, который умением выравнивать койки и натирать паркет на дежурстве покорил сердца отцов-командиров. Жаль, что паркета в кубриках моих подчинённых не было, но ряд стоящих коек напоминал синусоиду. Не стану пересказывать прописные уставные истины, которые пришлось в полном смысле слова внедрять, встречая молчаливое сопротивление даже некоторой части офицеров. Но месяца через два появились ростки порядка. Личный состав стал осуществлять все переходы строем, койки в кубрике стояли по прямой линии, исчезли из тумбочек носки, трусы и другие нетуалетные принадлежности…

Самое крупное достижение – убытие офицеров со службы только после получения на то разрешения. По счастливой случайности, резко снизились случаи пьянства и самоволок. Но чувствовалось, что офицерский состав притих и выжидает, когда мне надоест «игра в учебный отряд» (так заочно подшучивали остряки). Но господин случай помог похоронить ожидания остряков.

Мой командир больше спорта любил охоту. Поэтому все немногочисленные охотники части были под его всесильным крылом и пользовались неограниченными «льготами». Однажды прихожу на службу и вижу в машине командира сидящего с ружьём своего зампотеха, которому в этот день нужно было организовать внедрение двух подвижных групп. На мой вопрос о причине нахождения в машине без разрешения зампотех ответил, что командир отряда разрешил ему ехать на охоту. Все знали, что при моём предшественнике он не раз убывал на охоту подобным образом, а посему наблюдали «кино», как мыши за котом. Я, конечно, не был уверен в успехе, но пошёл к командиру и высказал своё мнение. Услышанное взвинтило командира (видно было, что он делал выбор между партнёром по охоте и командирским долгом). На сей раз, долг победил, и методом старпома эсминца он высадил моего подчинённого из машины под хохот, прогремевший из всех окон. Это был Сталинград в моём становлении. Теперь все сомневающиеся поняли, что нужно нормально служить.

А вот следующий случай помог мне плотно стать на ноги. Третей страстью моего командира было выращивание помидор, для поливки которых регулярно выделялись матросы. Одним из них был матрос Карпов. По внешнему виду и некоторым манерам он мне напоминал Колю Загускина в юности, а посему он был мне симпатичен. Правда, стихов не писал, но хорошо рисовал и имел прекрасный почерк. Наверное, художественная страсть после одной из вечерних поливок заставила его перекрасить гуашью все крупные помидоры в красный цвет. Не берусь описывать картину уборки урожая, когда командир с двумя корзинами и женой прибыли в обеденный перерыв. А вот последствия уборки были печальные. Каждая случайная встреча командира с Карповым заканчивалась для него десятью сутками ареста. А мне ведь нужно было в течение месяца реализовать исполнение этого наказания при условии, что в Севастополе посадить матроса на губу тяжелее, чем в Москве попасть в «Большой Театр».

Когда мне надоели поиски путей для посадки Карпова, я имел с ним задушевную беседу. Для исключения встреч с командиром я рекомендовал появляться на территории части только в строю, а свободное время проводить в моём кабинете и заполнять журнал «Боевой подготовки». Наверное, всем понятно, что мой журнал стал образцовым, а Карпов перестал получать сутки. Далее Карпов предложил переоборудовать мой кабинет и изобразить на стенах театр разведки с нужными объектами. Видуха получилась настолько убедительной, что командование соединения рекомендовало всем взять это в пример для подражания. Далее по инициативе Карпова были реконструированы классы боевой подготовки и кубрики (по цвету стен можно было определить, где проживают мореплавающие). К великому счастью улучшились дела по спецдеятельности, почти не стало пьянок и самоволок. Мой командир был в восторге от перемен и негласно обещал мне должность НШ после ухода последнего на заслуженный отдых. В одну из таких минут восторга я рассказал о роли Карпова в этих переменах. Наверное, я разжалобил твёрдое сердце, а посему Карпову объявили в приказе 10 суток отпуска. Карпов поверил этому, только когда сел в вагон поезда.

Уехал и я в санаторий КЧФ в Ялте, пытаясь забыть события последнего года. Здесь я встретил Толю Сенюшина, который остался верен себе. После очередного посещения ресторана он решил отдохнуть где-то на клумбе, и моднейший рижский костюм светлого цвета «перекрасил» в красно-зелёный. Только мои хорошие знания Ялты помогли костюму возвратить прежний вид. Правда, Толя заплатил за это баснословную сумму, чтобы жена не знала о случившемся.

Назначение командиром отряда в Баку

Однажды, возвращаясь с пляжа, я увидел в санатории машину своего шефа и подумал, что придётся отдыхать с начальством (радость невеликая). Оказывается, эта машина ждала меня для срочной доставки в Севастополь. Трудно описать волнение, с которым я возвращался в Ялту, после дачи согласия поехать командиром отряда в Баку. Только после утверждения моей кандидатуры на Военном Совете флота через десять дней, я успокоился. Эту новость я передал Володе Гарину, который ещё до моего возвращения из отпуска сообщил мне номер приказа Главкома о моём новом назначении. В тесном кругу обмыли назначение, и настало время спокойного ожидания появления приказа в Севастополе.

Спокойствие было прервано вызовом в ОК флота, где начальник (капитан 1 ранга Баранов) встретил меня нецензурной бранью, обвинив в недостойности командовать отдельной частью, находящейся за пределами ЧФ, из-за семейного положения. Знание, что моё назначение уже произошло, позволило спокойно отпарировать обвинения. Я даже посоветовал обвинения направить Военному Совету флота. Моё поведение сбило спесь с Баранова. Он молча посмотрел на меня испепеляющим взглядом, а далее заявил:

– Оказывается, вы ещё и нахал! В моём кабинете даже адмиралы ведут себя намного скромней.

Завершилось собеседование тем, что Баранов предсказал скорую новую встречу, когда меня снимут с должности, на которую я, к великому его сожалению, уже назначен. От Вали Вейсова я узнал, что Баранов не доверял разведённым офицерам, а моё назначение произошло во время его отпуска.

Вот с таким «добрым» напутствием я прибыл в Баку и вступил в командование отрядом, которому только месяц назад было присвоено звание «Отличной части». Мой предшественник очень сожалел, что результаты его огромного труда с лёгкостью достались мне. Правда, жизнь доказала, что удерживать это высокое звание труднее, чем завоёвывать.

Баку, 9 мая 1969 года.

Командую разведывательным отрядом – отдельной воинской частью

При беседе с офицером, сдающим дела, о ближайших помощниках, мне очень понравилась оценка роли замполита:

– Замечательный специалист. Сам ничего не делает, не горит на службе и мне не мешает работать.

С таким замполитом и я многие годы не имел проблем.

Баку, 1969 год. Вместе с замполитом, с которым служил нормально

Первый командирский день я посвятил обходу части. В радиомастерской я увидел спящего за столом лейтенанта. Когда я его разбудил, он поблагодарил меня за то, что я не позволил ему проспать обед (до обеденного перерыва было десять минут).

Первым ударом было переподчинение отряда Каспийской флотилии. На ранг снизились штатные должности и оклады, потеряна былая самостоятельность. Начальство из Севастополя приезжало раз в год, а с Флотилией были ранее только гарнизонные отношения.

При представлении начальнику штаба Флотилии я получил предупреждение, что через месяц он проведёт строевой смотр части и своими глазами хочет увидеть, нужно ли отряду оставлять статус «Отличной части» (в то время на Флотилии отличных частей не было). Этот месяц был самым каторжным трудом за всю мою службу. Правда, мне повезло в очередной раз.

Начальником ОУС Флотилии был Петров (выпускник нашего училища 1952 года). Он от чистого сердца взял над нами шефство. Помог советами (о многом я услышал впервые). Самое главное, лично помог разрисовать плац для строевой подготовки уставной «сеткой» (она «ошарашила» адмирала). Много новшеств было внедрено и по инициативе нашего коллектива. Вот когда бы пригодились умения севастопольского матроса Карпова. Он просил забрать его в Баку, но командир не отдал, так как мечтал переоборудовать свой кабинет. Карпов оказался «твёрдым орешком» и категорически отказался расписывать кабинет, за что получил очередные десять суток ареста, а позднее и шесть месяцев дисбата, которые отбывал на «Нефтяных камнях» на Каспии. Я его навестил, а Петров помог после отбытия наказания забрать его к себе. На сей раз, он больше стены не расписывал, а проявил талант незаурядного писаря строевой части. Он предложил много хорошего, что упростило бумажную волокиту, и заслуженно демобилизовался в звании старшины 1 статьи. Много лет я имел с ним переписку. Он закончил художественный ВУЗ на Васильевском острове, а после развала СССР мы потерялись.

Петров поведал мне «секреты», что именно не любил адмирал и что ему нравилось. Главный из них – двухъярусные койки в кубриках, наличие которых считал главной недоработкой командира. Поэтому для истребления двухъярусного расселения пришлось в МИСе флотилии взаимообразно взять щитовую казарму (помог в этом бывший питерский нахимсон Вася Карасик, который принимал участие в развлечениях Летнего сада, а затем закончивший ВИТУ). После строевого смотра казарму нам оставили в счёт капитального ремонта фонда части.

В день смотра все койки в кубриках были застелены накрахмаленными простынями, заправленными «конвертом» (на вкус адмирала, который служил в своё время на крейсерах). Командиры подразделений лично проверили отсутствие лишних вещей под матрацами, подушками и в тумбочках. Кубрики пропылесосили самым тщательным образом. Поскольку в части был только один слабенький пылесос в радиомастерской, то по инициативе замполита к этому важному мероприятию подключили женсовет. Не стану больше перечислять все трюкачества при подготовке и проведении смотра, а опишу только завершающий аккорд. Не найдя в кубриках пыли традиционным флотским методом, адмирал лично перевернул десятка два коек, причём делал это с боцманским старанием. Страшно был удивлён тем, что ничего не нашёл и решил завершить смотр. Самое приятное, что огромные труды не пошли «коту под хвост». За строевой смотр мы получили оценку «хорошо», а, самое главное, дальнейшая служба вошла в спокойное русло. Звание части оставили. Правда, бывали «щелчки», но иногда они шли даже на пользу.

Отряд вновь подчинили КЧФ

В первые месяцы службы пришлось списать легковую машину, на которой практически было невозможно ездить. Для командира отдалённой части это приличная клизма. Однажды раздался звонок, и адъютант командующего передал приказ прибыть через час на Военный совет (от части до штаба Флотилии около часа езды). Узнав, что все машины в разъезде, я уже поднял трубку, чтобы просить пощады за ещё не совершённый поступок, но увидел в окно, что возвратилась хлебовозка. Конечно, я вскочил в неё и помчался на Военный совет. Ворвался в зал минуты за две до начала и был встречен окриком командующего, стоящего у окна:

– Доложите Военному совету, как понять командира отличной части, который прибыл позже всех, да ещё и на «гамновозке»?

Я промычал «на хлебовозке», но был оборван:

– У меня дальнозоркость и читать я ещё не разучился!

Пришлось объяснять, что легковой машины в части нет, и для поездок я использую любую свободную машину. Получить легковую машину я не могу уже несколько месяцев. Из глаз командующего блеснули молнии, но уже в сторону начальника АТС Флотилии, которому он приказал выделить мне машину из его резерва. После Военного совета, выслушав меня в рабочей обстановке, к легковой машине прибавил ещё и санитарную, которая положена, но никогда не выдавалась части. Так «щелчок» помог заполучить сразу две машины.

Мелитополь, 1969 год.

Мне удалось даже в этом году побывать в отпуске у родителей

После года службы на Каспии, отряд снова переподчинили Черноморскому флоту. За этот год удалось в тылу флотилии вырвать многое, ранее невозможное. Самым крупным трофеем была пожарная магистраль. Ранее пожарная безопасность обеспечивалась ручной помпой, которую с 200-литровой бочкой возила на бричке «лошадь-ОСНАЗ».

Для передачи отряда с Каспийской флотилии на КЧФ прибыл мой предшественник, который стал замом начальника. Зная его любовь тушить пожары, я и ему подготовил сюрприз. Достал для нештатной пожарной команды настоящее брандмейстерское обмундирование. Медные каски взаимообразно взял у городских «пожарников».

Осматривая КП отряда, представитель КЧФ увидел в окно, что лошадка повезла помои в свинарник. Поэтому решил дать трудную вводную и объявил пожар на объекте в стороне от свинарника. После получения доклада о начале тушения пожара, видя, что бричка с помоями движется к свинарнику, предложил пойти к объекту пожара и посмотреть, что там происходит. Он точно знал, что помпу туда не везли. Я, честно говоря, не ожидал увидеть такую картинку, а принимающего она заворожила: в блестящих на солнце касках пожарные, подобно сказочным гномам, облепили горящий объект, а струи воды из брандспойтов переливались всеми цветами радуги над условно горящим объектом. Пожарная тревога помогла завершить передачу в спокойном русле.

Представители Каспийской флотилии эту картинку так расписали в своих кругах, что главный борец с огнём флотилии, который был главным тормозом финансирования строительства этой системы, стал описывать её на разных активах (партийных, хозяйственных и прочих) как заслугу своей службы, хотя своими глазами он её не видел.

Свои впечатления о нашей жизни представитель КЧФ доложил Сан Санычу, а он пожаловал мне ценный подарок с загадочной гравировкой: «За сохранение традиций моряка-черноморца».

Баку, 1973 год.

В одну из поездок в штаб флотилии сфотографировался на фоне орденов Азербайджанской советской социалистической республики

Переподчинение подняло моральный дух всего личного состава. Матросы гордо ходили по Баку с черноморскими ленточками, а офицерскому составу возвратились шансы перевода в Севастополь – заветная мечта боевых подруг. Местный бард даже написал оригинальную песенку под названием «ККФ» (конец Каспийской флотилии), которую личный состав лихо напевал на вечерних прогулках. Убавилось работы и дембелям, которым за воротами части не нужно было перешивать погоны и менять ленточки.

Повседневные заботы командира отдельной части

Постараюсь несколькими мазками описать наше бытиё. Флотилия обеспечивала нас всеми видами довольствия и партийно-политической работой. Все политработники назначались приказами командующего Каспийской флотилии. Меня избрали членом парткомиссии, которая заседала еженедельно с 14.00 в среду. Получился среди недели полувыходной, так как я, как правило, возвращался на службу в четверг.

Я никогда не опаздывал на парткомиссию, так как шофёр через дежурного по части по своей инициативе обязательно напоминал о времени отъезда, когда меня заедала текучка. С прибытием в гараж штаба флотилии, где было место моей машине и шоферу, последний до 24.00 уходил в город. Не берусь описывать вид разочарованного шофёра, когда после такого напоминания дежурный ему сообщал об отмене поездки.

Наша часть была в удалении от города на 70 километров, от станции электрички на четыре километра. Это создавало уйму забот по доставке детей в школу, жён на работу и в магазины, так как офицеры и сверхсрочники проживали с семьями в городке на территории части. Поэтому львиную долю рабочего и личного времени приходилось уделять вопросам быта.

Круглосуточное несение вахт диктовало необходимость изыскать возможности для дополнительного питания «нулевой» вахты. На флоте «собака» длилась с 0 до 4, а у нас с 0 до 6 утра. Матросская норма питания не учитывала этого, и треть личного состава вынуждена была дожидаться завтрака с 18.00 до 6.00. Пришлось прибегнуть к мудрости Великих, которые искали путь к сердцу через желудок, а мы через желудок повышали работоспособность матроса. Начали со «свинства», держали более 100 голов, далее появились куры и гуси (более 300 штук).

На огородах выращивали зелень, помидоры, огурцы, капусту, арбузы. Теперь «нулевая» вахта получала по два-три яйца, куску мяса, неограниченно овощей. Повышение работоспособности матроса превзошло ожидаемые результаты от ночной вахты. Улучшение качества питания снизило в два раза количество съедаемого хлеба, за экономию которого на «вид 1» шли приличные деньги.

Пополнялся «вид 1» и за счёт излишков яиц и овощей, которые мы сдавали в тыл Флотилии. Для несведущих разъясняю, что с «вида 1» командир неограниченно имеет право тратить деньги для улучшения быта личного состава по своему усмотрению. Этой премудрости я не знал до поездки в Баку. Нелюбимые крупы отправили курам, а матросам закупили вместо них любимые макароны. С постройкой нового камбуза (увеличили количество котлов) перешли на питание по заказу, правда, ассортимент блюд был невелик (два-три блюда). Теперь каждый ел то, что заказал.

Вскоре после вступления в должность хвалёный моим предшественником финансист представил мне финансовый план на новый год. При беглом прочтении я усёк, что ничего в финансах не понимаю. Сделав умный вид, предложил оставить план для более глубокого изучения. С этим планом я махнул к финансисту Флотилии, который на многое открыл мне глаза, помог отредактировать привезённый мною проект плана и разрешил обращаться по всем неясным вопросам в любое время. Теперь я понял, как проигрывают те командиры, которые полностью полагаются на финансистов и попадают поэтому в очень глупые истории. Пришлось выгнать махинатора и заменить женой одного офицера, которая имела высшее финансово-экономическое образование. Проблем на финансовом фронте у меня больше не было, но всплыли прорехи в моём воспитании. Однажды, когда все документы были подписаны, финансистка задала мне вопрос:

– Скажите, пожалуйста, какими правилами этикета вы руководствуетесь, когда сидя в кресле, разговариваете со стоящей перед вами дамой?

Пришлось популярно объяснить уставные правила, но в душе я почуял своё солдафонство. Пришлось менять поведение при общении с женщинами-военнослужащими.

Традиционно каждой семье к Новому году давали по гусю. В один из приёмных дней на приём пришла одна из жён с просьбой приказать ПМТО выдать ей ещё одного гуся, так как ранее полученному скучно, и он разрывает ей душу плачем. Я порекомендовал успокоить душу покупкой второго гуся на базаре. На моё предложение от посетительницы последовал вопрос:

– А вы знаете, сколько он стоит на базаре?

Однажды дежурный по части доложил, что банщица части просит принять её в неурочное время по срочному вопросу. Был помывочный день и я, конечно, принял посетительницу. В кабинет вошла женщина с заплаканным лицом и растрёпанными волосами. Она просила принять меры к жене ранее упомянутого лейтенанта, которая избила её. Банщица была женщиной с атлетической внешностью и могла не только «коня на скаку остановить», но и отлупить мужа. В части слыла драчуньей и грубиянкой. Имела прозвище «гроза городка», чем очень гордилась. Жена лейтенанта была её противоположностью – хрупкая, воспитанная женщина. Я усомнился в возможности такого. На что последовала попытка задрать подол и представить вещественные доказательства. Еле уговорил её не делать этого и обещал поверить на слово.

Оказывается, «избиение» имело место при таких обстоятельствах. Обидчица пришла в баню на десять минут раньше нужного времени, и банщица вытолкнула её из раздевалки. После этого обидчица пошла домой и привела с собой овчарку (ростом с обидчицу), которая помогла отстегать банщицу по мягкому месту поводком.

Иногда позволял себе не появляться в части в субботу и воскресенье. Однажды после такого «сквознячка» меня встретил разгневанный замполит и проинформировал о безобразном проступке начальника штаба во время моего отсутствия, который не дал машину доставить больного ребёнка в больницу, а сам уселся в машину с женой и повёз сучку на случку. Пришлось отложить плановую работу и уточнить, кого и куда возил начальник штаба. Из разговора с ним я узнал, что замполит клевещет на него. Во-первых, у него не сучка, а кобель. Во-вторых, он возил его не на случку, а к ветврачу, и для подтверждения представил справку. На вопрос, почему не прихватил с собой мать с больным ребёнком, ответа не последовало.

Мой совет извиниться и мирно уладить конфликт проигнорировал и даже пытался обвинить меня в необъективности и ущемлении его прав во время отсутствия командира. Завершилось всё тем, что замполит вытащил начальника штаба на партсобрание, на котором ответчик тряс справкой, уставом и доказывал права на принятие единоличного решения в отсутствии командира. Такое поведение, конечно, завершилось принятием решения об исключении из партии большинством голосов. Не лучше вёл себя начальник штаба и на парткомиссии, членом которой был и я. Опомнился он только тогда, когда все выступавшие предлагали утвердить решение партсобрания. В заключительном слове ответчик признал свою неправоту и слёзно просил оставить в партии. После этого комиссия пожелала услышать моё мнение (до этого я воздержался от выступления). Я дал объективную характеристику всей службы ответчика и предложил для пользы службы ограничиться строгим взысканием. С перевесом в один голос моё предложение прошло, хотя секретарь парткомиссии ставил вопрос на голосование дважды (я от голосования воздержался).

Самое интересное, что «дело о сучке и случке» на этом не завершилось, и на ровном месте вырос «бугор». Вскоре после парткомиссии меня пригласил ЧВС и обвинил в отрыве от коллектива, так как я, якобы, увёл с правильного пути парткомиссию и не посчитался с мнением партсобрания. Об этом обещал проинформировать командование Черноморским флотом. Пришлось серьёзно защищаться протоколами парткома части, партсобрания, парткомиссии и доказывать обратное. Наверное, я делал это с таким усердием, что ЧВС порекомендовал беречь нервы и поинтересовался, нет ли у меня юридического образования. Так был обойдён очередной «бугор» на командирском пути.

Не успел я отдышаться от обхода «бугра», как жизнь преподнесла очередной сюрприз: в одном из подразделений при передаче дел обнаружена крупная недостача простыней. Старшина подразделения факт недостачи объяснил тем, что отвёз простыни в городскую прачечную для отбеливания, чтобы создать лучшую видуху в подразделении. Если ему дадут машину, он немедленно их привезёт. Пришлось согласиться с этой версией, хотя от неё веяло обманом. Через пару часов простыни были доставлены. Я их лично созерцал и был удивлён, что все они были совершенно новые и без клейма (об этом я умолчал). Затем вызвал командира подразделения и приказал старшину подразделения отстранить, лично возглавить передачу имущества, а привезённые простыни проклеймить. Моё решение командир подразделения воспринял молча, но с заметным недовольством.

Дней через десять ко мне прибежал растерянный вышеупомянутый командир подразделения и доложил, что начальник вещевой службы соседней части требует от него вернуть простыни, которые взаимообразно у него взял бывший старшина подразделения. Трудно описать вид командира подразделения, когда за его «новость» я порекомендовал ему взять устав и изучить мои функциональные обязанности и добавил:

– Свои вы, конечно, знаете, а посему больше не перекладывайте груз со своих плеч на мою голову.

Офицер приобрёл нормальный вид и бросился исполнять свои обязанности. Конечно, я никому не рассказал, что проведённую «операцию» я произвёл потому, что не хотел иметь судимость в части. После «бугра» всё могло бы «аукнуться» печально (громче поездки сучки…).

Спустя лет 20 в Одессе я случайно встретил бывшего старшину подразделения, который благодарил меня за то, что в своё время не отдал его под суд. Он даже предложил нашу встречу обмыть в чепке, но я от предложения отказался, сославшись на слабое сердце. Наверное, желание остаться спасителем не позволило признаться в том, что руководило мною тогда.

Но были у меня и приятные минуты. Например, звонок Лёхи Малышева, который сообщил дату своего приезда. Радость встречи была подпорчена тем, что в Баку был объявлен карантин из-за холеры. От специзолятора я Лёху уберёг, а побродить по прекрасному городу не удалось. Пришлось ограничиться домашним общением. Это позволило Лёхе посетить боевые посты и дать разумные советы прямым исполнителям. Повстречался и с бывшими учениками, которых обучал не только вступлению в связь, как Женя Юдин, но больше учил «пожинать» плоды от связи новыми способами. При этом они с гордостью ссылались на капитана 2 ранга Малышева. На мой взгляд, учеников огорчило то, что они не были монополистами в общении с таким авторитетом в нашем деле.

В памяти остались подготовка и проведение 30-летнего юбилея отряда. За день до памятной даты я обходил территорию части и ошалел от увиденного. Кустарники, деревья и забор, как зимой от снега (чего не бывает в Баку), были белы от пуха, летящего со стороны курятника. Пошли «коту под хвост» усилия личного состава по приданию части праздничного вида. Самое обидное, что почти не оставалось времени для устранения этого недостатка. Дав нужные указания, я в расстроенных чувствах удалился в кабинет перекурить увиденное. Мрачные мысли были прерваны стуком в дверь дежурного по части, который доложил, что завкамбузом просит принять его. Пришедший просил прощения за просчёты при уборке курятника (он ответственный за подсобное хозяйство), пообещал восстановить порядок в течение нескольких часов, если будет отменено решение ПМТО о его отстранении от этой работы.

Пришлось удовлетворить логичную просьбу завкамбузом. Через два-три часа, прошмыгнув мимо дежурного по части, в кабинете снова появился завкамбузом. Задыхаясь, он доложил об устранении недостатков и положил мне на стол приличный куш денег. Наверное, моя видуха усилила заикание, когда он объяснял, что это деньги за проданный огородникам куриный помёт. После того, когда я улыбнулся, он уже без заикания попросил машину, чтобы эти деньги превратить в коньяк, которого у нас только и не достаёт для праздничного стола. Заманчивое предложение соблазнило, и добро он получил.

Уже после его отъезда до меня дошло, что покупать коньяк он будет «левый», а посему волновался до появления подвыпившего завкамбузом поздним вечером в моей квартире с двумя канистрами коньяка. Так легко был снят самый больной вопрос веселья, ибо мы с ПМТО уже почти решили угощать гостей «шилом». В очередной раз подтвердилась правота русской пословицы: «Нет худа без добра и добра без худа». А если добавить, что мой кореш (командир пограничного корабля) с барского плеча подбросил «небольшую» белугу (килограмм на 80) с икрой, которую реквизировал у браконьеров, то веселье получилось отменное. Коньяк заедали шашлыком из осетрины, цыплятами табака, поросятами с гречневой кашей и ели икру ложками (на свой вкус).

На десерт был полный ассортимент кавказских фруктов. Наличие настоящих салфеток на столах проверил лично (ведь старпома у меня не было). Соответственно приодетый завкамбузом настолько элегантно и эффективно жестикулировал руками и бутылками, что мой начальник даже поинтересовался, из какого ресторана я пригласил официанта.

Баку, 1971 год. Общий снимок офицерского, старшинского и рядового состава отдельного радиотехнического разведывательного отряда в день празднования его тридцатилетия

За праздничным столом узнал много интересных хохм, которые происходили в части в разные годы. Не могу не поделиться некоторыми.

В знойные дни (а их в Баку большая часть года) один из командиров свой «рабочий кабинет» оборудовал возле бассейна, который использовал для своего охлаждения. Были случаи, когда подписание документов он производил, не вылезая из бассейна, на специальном помосте. Другой командир, подражая московским парадам, объезжал строй личного состава на машине с опущенным тентом. Я рассказал гостям нашу коньячную эпопею, которая развеселила всех и удивила тем, какую роль играл покоривший всех Паша (он же завкамбузом) в юбилейном приёме.

Служба в Баку позволила ознакомиться с национальными обычаями азербайджанцев. Многочисленные рестораны процентов на 90 заполнены мужчинами, представительницы прекрасной половины, конечно, не азербайджанки, мелькают в виде исключения. Азербайджанские свадьбы проходят без женщин, без спиртного, но с очень обильным столом и обязательным чаем и национальными танцами. Дарят только деньги, выпендриваясь друг перед другом суммой, которую письменно фиксирует старейший. Этот список после свадьбы передаётся жениху. Считалось дурным тоном, если в дальнейшем на свадьбе одного из гостей, жених сделает подарок меньший, чем подарили ему. Многожёнство было так распространено, что даже многие партийные деятели соблюдали этот обычай.

В селениях, расположенных всего в нескольких десятках километров от Баку, 100 % женщин носили чадру. При этом женщины так оберегали своё лицо, что при экстремальных обстоятельствах закрывали его задранной юбкой.

При вступлении в должность нас посетил новый начальник. Выбрав момент, работяга части (азербайджанец) попросил передать адмиралу приглашение на шашлык. Это предложение высокий гость принял, пожелав увидеть своими глазами кавказское гостеприимство. Уже после отъезда начальства я поинтересовался у Айлулы (так звали работягу) причиной такого щедрого жеста. Оказывается, это шанс отличиться. В селении с населением около тысячи человек, где проживал Айлюла, процентов 90 жителей имели фамилии Алиев, из них каждый третий по имени Айлюла. Теперь же он стал Айлюла Алиев, у которого в гостях был адмирал! Таких гостей в селении ещё не было. Не буду больше продолжать описывать мусульманские обычаи, боясь обвинения в недооценке христианских.

На рабочем столе у меня стояло несколько телефонных аппаратов. Звучание каждого из них создавало разное настроение. Больше всего я не любил мелодию оперативного телефона. Как правило, по нему звонило начальство, общение с которым редко приносит радость. Правда, иногда этот телефон доставлял и приятные сообщения. На сей раз незнакомый голос после дружеского приветствия предложил встретиться. Оказывается, это был Валера Поздняков.

Встреча с Валерой воскресила юношеские годы, дала много интересной информации, хотя и происходила без традиционных флотских напитков, вместо которых в чайхане нам подали настоящий чай, который закусывали крохотными кусочками колотого сахара. После отъезда Валеры я получил ещё и великую пользу, так как начальник отдела кадров флотилии, с которым у меня были только официальные отношения, неожиданно перешёл на приятельскую ногу. Трудно переоценить такую перемену, поскольку в это время моя часть ещё входила в состав Каспийской флотилии. Только по этой причине мне удалось избавиться от некоторых «хороших» и заполучить нормальных офицеров.

Не приносили удовольствия и звонки из комендатуры. Но на сей раз, звонок принёс неожиданную информацию: мне предложили забрать из комендатуры моего сына, который был курсантом ВМУРЭ имени    А.С. Попова. О том, что он приедет, я знал, но меня ошарашила новость, что в комендатуру он попал раньше, чем мы встретились. Поэтому по пути в комендатуру я перебрал уйму версий. Но, оказывается, всё произошло совсем не так, как я предполагал. Сын решил обрадовать меня неожиданным появлением, но мой номер телефона забыл, дислокацию части не знал, а посему разыскал меня через комендатуру.

Когда сын уже сидел в машине, я вспомнил, что в доме можно покатить не шаром, а луком. Я питался в кают-компании, и в квартире, кроме лука, ничего не было. Правда, многие напитки и кофе у меня не переводились. На обратном пути в магазине прихватили кусок балыка осетрового, баночку паюсной икры, а вместо мяса кусок печени достался.

Первый раз в жизни я жарил печёнку, гарниром сделал вымоченный в уксусе лук, а бутылка коньяка и осетровые прелести сделали стол праздничным. Проголодавшийся сынок после курсантского стола всё уплетал с таким азартом, что я невольно вспомнил годы, когда мы не отказывались от «черняшки» в любое время суток. Но самое интересное я узнал от мамы. После Баку сын улетел в Мелитополь к бабушке. Мама по телефону требовала от меня рецепт приготовления печёнки, которой я угощал сына. Она была неплохой кулинаркой, но ни её умение, ни рецепты подруг не дали нужных результатов. Поэтому к будущей встрече мама хотела доставить внуку удовольствие, приготовив печёнку по моему рецепту. Правда, исполнить свою мечту ей не удалось, так как я не помнил того, как её жарил.

Моя последняя должность на флоте

Последним крупным событием в Бакинской жизни был звонок начальника отдела кадров КЧФ, который пригласил меня на Военный Совет, где утверждалась моя кандидатура на новую должность. Удивительно, что сделал он это элегантнейшим образом и даже не забыл извиниться за нелепость разговора при первой нашей встрече.

И вот я снова в Севастополе, – городе, где я впервые увидел море и «заразился» неизлечимой болезнью любить его. Правда, в то время не знал, что через пять лет в этом же городе распрощаюсь с флотом и встречу верную подругу, с которой надеюсь прошлёпать по жизни до гробовой доски.

После многолетней самостоятельной жизни в Баку, когда любимое начальство, находясь от тебя за сотни километров, не «помогало» работать, в Севастополе оно было рядышком. Его опёка была настолько ощутима, что, как правило, при решении простейших задач твоё мнение играло второстепенную роль, а ответственность при неудачах – главную.

Моему начальнику очень хотелось поскорее стать адмиралом, а причину задержки осуществления своей мечты он видел в грубых нарушениях офицерским составом воинской дисциплины в подчинённых частях. Поэтому для устранения этого препятствия он нашёл особый способ, который не упоминался в науке воинского воспитания.

По его мнению, все виды деятельности оцениваются количественными показателями. Для комендатуры, например, таким показателем является количество задержанных нарушителей. Поэтому в числе задержанных комендатурой часто бывают невинные матросики. Для восстановления справедливости командиру части рекомендовалось лично разобраться в комендатуре с каждым случаем задержания до составления общей статистики по гарнизону (по состоянию на 24.00). Трудно описать восторг начальника, когда такие разбирательства «не подтверждали» случая грубого нарушения воинской дисциплины. Зато он выплёскивал бурю негодования на командира, который не соизволил посетить комендатуру в нужное время, и грубое нарушение попало в статистику. Обвинения в чёрствости и бездушии к подчинённым такому командиру не избежать. Самое интересное, что ехидные улыбки присутствующих начальник не замечал, так как разговор вёл с чистыми от очков глазами.

Пришлось и мне для улучшения дисциплины в части искать дружбу с комендантом гарнизона. Для доказательства эффективности такой дружбы приведу всего один примерчик. Однажды я возвращался с праздничного ужина и увидел у подъезда своего дома стоящую командирскую машину. Конечно, увиденное наполнило голову различными догадками, а действительность заставила катить в комендатуру. Зашёл к коменданту, закурили, а через несколько минут дежурный по комендатуре доложил, что мои матросики так веселились до задержания, что в настоящее время ходить и даже стоять не могут. После ухода дежурного комендант предложил мне возвращаться домой, а утром обещал «нахалов», не дающих командиру покоя, доставить в часть на своей машине, конечно, не регистрируя факт в статистику. Комендант своё слово сдержал: прибываю утром в часть, а дежурный по части докладывает, что из комендатуры доставлены матросы, задержанные по недоразумению.

Чтобы не превращать свои воспоминания в лекцию по военному воспитанию, не буду больше описывать «новшества», предложенные моим начальником, которые помогли ему стать адмиралом в то время, когда он был в санатории. Радость настолько охватила определенный круг подчинённых, что обмывали адмиральское звание без виновника, а ему послали поздравительную телеграмму с фамилиями участников банкета.

Столкнулся я в Севастополе и со случаем «дикой» любви. Был в части приличный офицер, который встречался с женщиной. Она попросила его не навещать её во время каникул дочери, студентки из Питера. Просьбу своей подруги он сдержал, а во время бесцельного брожения по Приморскому бульвару случайно познакомился с её дочерью. Теперь брожения по бульвару приобрели цель и настолько серьёзную, что он попросил руки у новой знакомой. Каково же было удивление всех присутствующих, когда невеста представила жениху свою маму. Кроме удивления, это представление имело трагический конец: ночью мать в порыве ревности отрубила топором голову своей дочери во время сна. Пришлось немало потрудиться и мне, чтобы несчастный жених от горя и гнева не натворил глупостей. Судебный процесс над матерью проходил при закрытых дверях. Ей, учитывая смягчающие обстоятельства, дали всего восемь лет. Правда, сама обвиняемая, осознав содеянное, просила суд приговорить её к высшей мере наказания.

В Севастополе, как нигде ранее, было много приятных встреч. Частым гостем со своими курсантами был Юра Таршин. Его приезды всегда сопровождались морем воспоминаний и чудесными минутами общения. Лёха Малышев привозил на практику курсантов, а затем слушателей академии. Всё упущенное в Баку из-за карантина мы усердно наверстали. Частенько навещал наш город и Вова Куликов. Он всегда привозил хорошие и плохие вести о наших однокашниках. Не забывал нас и Володя Гарин. Его друзья, а их было очень много, встречали Володю пышными банкетами, многие из них нахлебником посетил и я. Каждый приезд Володи давал ощущение вечности и искренности подготской дружбы.

Запомнился мне случай проводов Володи Гарина, когда «обалдевший от горя» Гриша Балашов бежал за вагоном отходящего поезда с криком: «Володя, не уезжай!» и чуть не свалился с платформы. Позволяли себе по стакану крымского вина с Валей Кругловым, Эдиком Кветковым, а вот с Муней Кирилловым всегда вели только философские разговоры. Его трудно было оторвать от любимого занятия по прослушиванию шороха волн на Приморском бульваре. Находились темы для разговоров с Вовой Ларионовым, Борей Пукиным, с которым мы жили в одном районе и частенько встречались на троллейбусной остановке. А вот с Костей Селигерским, который стал руководителем коллектива севастопольских подготов, было интересно встречаться и узнавать новости о жизни великой подготской семьи. Самое приятное, что он не задирал нос от такой карьеры.

В один из вечеров мой дом посетил и Андрюха Тарановский. Он сказал, что прибыл по заданию Оргкомитета. Моя хата всегда открыта для подготов, а для представителя столь авторитетного органа я попытался устроить торжественный подготский приём. На первых порах Андрюха подпортил эту процедуру заявлением о прекращении пить горячительное. Всё было исправлено вторым предложением попробовать коньячка. Хорошо, что и такой напиток нашёлся в серванте. За время несколькочасовой дегустации напитков я пытался узнать, что же хочет от меня ОК, но членораздельного ответа так и не получил. Поэтому до сих пор терзаюсь в догадках…

Терзает душу и встреча с Толей Чистяковым. Мы с ним случайно столкнулись в городе и договорились вечером потолковать по всем правилам. Но служебные дела не позволили прибыть на свидание, а адресами и телефонами мы не обменялись. Это был первый и последний случай в моей жизни неявки на дружеское свидание.

С Гришей Балашовым я встречался редко, но его помощь, как начальника тыла ВМБ, ощущал регулярно. Однажды, в 6.00 на квартирном звонке Гриша сыграл «боевую тревогу» в моей квартире. После того, когда я распахнул дверь, он вручил мне погоны капитана 1 ранга (сюрприз Володи Гарина). Спустя много лет, я случайно встретил Гришу Балашова в погонах капраза и не поверил своим глазам, так как последний раз видел его подполковником интендантской службы. На мой неприличный вопрос Гриша без обиды объяснил, что это звание он получил по законам службы на Средиземноморской эскадре.

Севастополь, 1974 год. Инспекционная проверка части

адмиралом флота Сергеевым Н.Д. и адмиралом флота Лобовым С.М.

За многолетнюю службу мне много раз приходилось избавляться от условностей и получать при этом моральное удовлетворение. Но были и исключения. В отряде не было убежища, а посему при объявлении различных тревог личный состав укрывался условно (просто сидел под деревьями, где кто-то в нужное время построит убежище). Это устраивало проверяющих, и нам ставили оценки по ПАЗ и ПХЗ «отлично».

За несколько лет удалось построить настоящее железобетонное убежище для всего личного состава с запасами воды и продовольствия на десять дней. Но при очередной сдаче курсовой задачи нам по ПАЗ и ПХЗ поставили оценку хорошо. Оказалось, принимающий задачу обнаружил в запасах продовольствия в убежище отсутствие сгущёнки и сухофруктов. Мои объяснения, что эти продукты имеются на складе, но по просьбе помощника по МТО я разрешил их «занести условно», так как во время тренировок из-за «непрочности тары» их разворовывают, положительных результатов не дали. Оказывается, есть условности, которые не прощаются. Кроме того, этот случай лучший пример роста требований личного состава к ассортименту продуктов. Мы в своё время воровали турнепс, капусту, а, если повезёт, корочку хлеба при разгрузке.

Севастополь, 1975 год. Строевой смотр части проводит

НШ КЧФ адмирал Саакян

Традиционно женщин не приобщали к флотской службе, но последние годы всё изменили. Наши руководители не учитывают, что боевые подруги приносят больше неудобств, чем полезных дел. Посещать женский кубрик дежурный по части из этических соображений не может, а посему там иногда бывали трудноописуемые «приколы». Ведь бесконтрольность всегда приводит к безобразиям. Для этого достаточно вспомнить моменты, когда в Чудильнике отключали по вечерам свет. Но у нас ведь было общество одного пола. Женщин, проживающих в городе, частенько на ночные вахты не отпускали мужья (из ревности или других потребностей), а проживающих в части в ночное время на отдаленные боевые посты частенько приходилось водить с сопровождением, так как они боялись темноты. А сколько было «трагических» любовных интриг. И всё это на могучую шею командира.

Не обошлось и без курьёза. Впервые в жизни обворовали мою квартиру. Украли всю гражданскую одежду и записную книжку с адресами и телефонами. Милиция проявила небывалую оперативность и на толчке в Симферополе задержала одного из воров с частью моих шмуток, которые он не успел «толкнуть» Среди них оказалась записная книжка. Предполагая, что записная книжка принадлежит задержанному, милиция обзванивала севастопольские телефоны и приглашала адресантов из записной книжки. Не миновал этой участи и мой начальник, который к тому времени плотно вошёл в роль адмирала. На очередной «коврижке» (так мы именовали «совещуки» у адмирала) хозяин заявил:

– Дзюба развесил уши, поэтому его обворовали, а меня, советского адмирала, таскают в милицию!

Встречи с друзьями в Питере и Юрмале

Если Колю Загускина в зрелые пенсионные годы от пресыщения цивилизацией тянуло в лесную глухомань, то меня от командирских забот и севастопольской провинциальности притягивали цивилизованные Юрмала и Питер. В Питере я, конечно, общался с вышеупомянутыми корешами, но больше всех с Борей Емельяновым. Он в те времена ещё не погрузился по уши в академическую работу, как в последние годы, а посему находил время и для общения со мной. Эти общения оставили много замечательных воспоминаний, но не для публичного оглашения.

Однажды в ресторане «Метрополь», куда я заглянул со своей знакомой, в поисках свободных мест натолкнулся на Гришу Кондратьева (подготский командир отделения, 1952 года выпуска). Он усадил нас за свой стол и за встречу налил по рюмочке коньяка, пока исполняли наш заказ, добавив при этом:

– Пропиваю деньги, полученные от жены для ремонта зубов.

Наверное, будет излишне описывать, как эти чистосердечные признания подействовали на мою знакомую. Сработала мораль русской пословицы: «Расскажи кто твой друг…».

Столкнулся на Балтийском вокзале с Серёгой Гладышевым. Прошлёпали мы до гостиницы «Советская», где я остановился. В номере допили имевшиеся остатки и решили добавить, спустившись в ресторан. После нескольких выпитых рюмок Серж сильно «окосел», так как почти не закусывал. По этой причине я отказался повторить спиртное, пока он не покушает. Мой отказ настолько обидел Сержа, что он вскочил и стащил со стола скатерть со всем на ней стоящим (нашим и соседей по столу). Так я мгновенно оказался в диком положении (к этому нужно добавить, что я был при погонах). С большим трудом и кучей извинений я всё уладил. Это была моя последняя встреча с Серёжей Гладышевым.

Калининград, 1976 год.

Это меня сфотографировал сын, когда я был у него в гостях

В санатории «Майори» я встретил Володю Гарина, Славу Скороходова, Толю Сенюшкина. Последний и здесь лечение заменял игрой в карты. Если в Ялте у него загорала одна половина тела, то на Рижском взморье загара у него не было видно. Несколько раз моё пребывание в санатории совпадало с пребыванием здесь И.С.Щёголева. Он, как очевидец, первым описал мне трагическую гибель Джемса Чулкова.

Отставка

Результатом перестройки себя к севастопольской службе стал инфаркт. Через пару месяцев врачи поставили меня на ноги, но учили ходить заново и порекомендовали лучше завершить службу. Взвесил всё, позвонил Володе Гарину и написал рапорт об отставке.

И вот дела сданы, но больше месяца я ожидал приглашения для торжественных проводов, предусмотренных уставом. Иногда мелькали мысли, что начальство забыло обо мне. Но, как оказалось, это был последний флотский сюрприз: меня проводили и исключили из списков части в день принятия присяги.

Постановкой на колено перед знаменем части для прощания с ним я сделал последний шаг в многолетнем флотском марафоне и первый по неведомому гражданскому пути, по которому ползу и ныне. И на этом пути меня не забыли и присвоили новое воинское звание: «полковник в отставке капитан 1 ранга в/о».

Севастополь, 1977 год. В последний день службы на флоте сфотографировался со своей женой Эммой

История знает смешение флотских и сухопутных званий, но раньше смешивали генерала с адмиралом. Поэтому и я имею право со своим новым званием зачисления в исторические (или «хохмические») личности.

На этом решил «писанину» закончить, а лет через двадцать написать о жизни гражданской.

Одесса, 2004 год

Было бы лучше, конечно, если бы Виктор написал о жизни гражданской пораньше, чтобы успеть напечатать и эти его воспоминания. Однако уже сейчас есть возможность опубликовать выдержки из его писем, присланных в 2000 году, в которых он образно рассказывает о своей жизни после завершения службы на флоте и о современной Одессе, где он живёт.

Письмо первое

Похоронил бы я свои творческие замыслы написать "живописную жизненную эпопею", как замышлялось, если бы не полученная мною от Редакционного Совета Сборника "понукалочка". Не могу не привести её здесь дословно – ведь из песни слова не выкинешь:

Наш друг старинный Виктор Дзюба!

Как поживаешь ты, голуба,

В чудесном городе Одессе,

Где Молдаванка и Пересыпь,

Где Ланжерон и Дерибас,

Где не театр, а Палас,

Где в даль морскую смотрит Дюк,

Готовый всех облить вокруг,

И где кефали целый воз

Привозят утром на Привоз?

Остро и компетентно поставленные вопросы! Решил ответить кратко и тоже стихами с использованием одесского колорита:

Здесь, на Вкраине, воздух спэртый –

Меж нами хочут втюхать клин!…

Чи гэпнусь я, дрючком пропэртый,

Чи мимо прошминдявит вин…

Но понял, что шуточками не отделаешься, поэтому попытаюсь на заданные вопросы ответить всерьёз, развёрнуто.

Я ВАМ НЕ СКАЖУ ЗА ВСЮ ОДЕССУ...

Она, и правда, – очень велика. Моя персона – песчинка в ней. Но кое-что я всё-таки могу рассказать, прибегнув к модному способу живописи, именуемому в народе "хаотическая мазня" – так легче будет скрыть мои литературные промахи.

Начну издалека. Семейный развод Украины с Россией произошёл, по-моему, по пьянке, под лозунгом: "Свобода любыми путями и любой ценой". Освободились, опохмелились и прослезились. Нефти нет, газа мало... Оказалось, что и сало с хлебом вовсе не "москали сжирали". В "самостийной", хлебной в прошлом Украине, хлеб стал самым дорогим в СНГ! Самое смешное, что даже в Одессе его в этом году  маловато, мягко говоря.

Не была учтена при разводе и многонациональность Украины – началась уродливая повальная "украинизация". И тут вдруг выяснилось, что значительная часть хохлов не умеет грамотно писать, да и говорить по-украински! Поэтому все приличные учреждения ввели у себя штатных консультантов по языку, а в менее значительных учреждениях усиленно пользуются словарями. Теперь уже никого не удивляет, что мы по своей родной стране ходим с украинским разговорником и не можем подчас правильно написать своё имя-отчество. Я понимаю почти всё, а вот сказать и тем более написать – проблема, использую жесты и иностранный язык, то есть русский. В Одессе, правда, русский понимают все. Можно сказать, что в быту, в неофициальной жизни, город пока ещё остался русскоязычным.

В Украине не транслируют Москву, а в Одессе её ретранслируют все частные студии, широко пользуясь спутниковым телеканалом. Официальный Киев (теперь только "Киив") слабо маскирует антироссийскую пропаганду, а в Одессе накала националистических страстей не ощущается, поскольку большинство одесситов питается не киевской, а московской информацией.

Пётр Первый приблизил Европу, "прорубив окно", а Украина рвётся туда, не утруждаясь "плотницкими работами", и нередко расшибает лоб о стену. Одесса грустно смеётся, глядя на эти неуклюжие манёвры.

Несмотря на изложенное выше, Одесса остаётся "Жемчужиной у моря". Вместе со столь дорогой её душе коммерциализацией, она стала чище, привлекательней. Появились "евромагазины", рынки привлекают разными вкусностями, расплодились и жируют рестораны и казино. Правда, все эти прелести я вижу, как во сне – большинство из них не для меня и мне подобных, хотя, как вы понимаете, моя пенсия далеко не из самых маленьких...

Но пора переходить от общих слов к живописной конкретике. Расскажу интересный случай из моей жизни (не хочу драматизировать и называть его печальным).

Однажды, в День Победы, небольшая группа капитанов различных рангов вкатилась в ресторан в гостинице "Лондон" (нечто вроде вашей "Европейской"). Вошли мы туда, как лондонские денди, с чувством собственного достоинства. Как «фраера», велели подать меню. Проницательный официант нюхом ощутил не того клиента и подать по собственной инициативе не торопился. Меню издевательски было подано на английском! Однако и мы не лыком шиты – приняли, как должное, ведь все когда-то изучали английский. Обошлись без словаря, но столкнулись с очевидным, можно сказать, трагическим несоответствием цен с нашими финансовыми возможностями. Не сговариваясь, встали и пошли к выходу – «слиняли», как некогда одесские биндюжники, покидавшие шалман с появлением полиции.

И завершили мы праздничное мероприятие "в Приморском парке, на берегу". Бутылёк, картонные стаканчики, лёгкая закусь безо всяких изысков, одним словом, как в славные, но нищенские курсантские времена...

Одесса, 9 мая 2000 года. День Победы.

Неудавшийся поход в ресторан загнал нас на рабочее место в Исполком – на берегу(!), поскольку в парке нас могли опознать гуляющие

В Одессе уйма пляжей: Ланжерон, Аркадия, Золотой берег… Названия создают романтическое настроение. Но только зимой. Летом пляжи, как правило, закрыты из-за постоянной загрязнённости моря. Но и одесситы, и приезжие «чихают» на условности и преспокойно купаются, не обращая внимания на таблички "Пляж закрыт, купание запрещено". При этом блюстители гигиены без стеснения сдирают с купальщиков плату за пользование пляжем. Купаюсь и я, вспоминая в случаях очень уж очевидного загрязнения, что кто-то из наших, во время разгрузки барж с дровами, на спор переплывал Фонтанку. Более того, я заимел блат и купаюсь бесплатно, а иногда даже бесплатно пользуюсь канатной дорогой. Несмотря на упомянутые купания, я до сих пор жив, хотя не уверен, что здоров. Придерживаюсь принципа: помирать-то всё равно придётся, а при этом нет разницы больной ты или здоровый.

Старым одесским улицам возвращены былые их названия: Французский бульвар, Итальянский бульвар, Чумка и другие. Теперь без труда можно найти "угол Дерибасовской и Ришельевской". Именно там, как мне помнится, семеро одесских уркаганов поздним вечером обесчестили бабушку-старушку. Потеряв честь, бабушка, вероятно, сильно горевала... Теперь иные времена. Одесских барышень проблемы чести не волнуют. Не семеро, а всего лишь один-два молодчика, и не обязательно поздним вечером, могут ограбить прохожего любого возраста, пола и вероисповедания, причём не "интеллигентно", чем гордилась Одесса, а с применением подручных средств вроде палки или обрезка трубы. Поэтому прогуливаться в одиночестве, особенно по вечерам, не рекомендуется. Учитывая это обстоятельство, а также стоимость билетов, я, как правило, отказываю себе в удовольствии посетить концерт той или иной звезды российской эстрады, а появляются они на одесском небосводе частенько. Но в целом живём мы нескучно, какие-то зрелища посещаем и даже смеёмся, особенно на знаменитой "Одесской юморине".

У нас военные ветераны-пенсионеры делятся на категории, отличающиеся от российских. Перечислю их в порядке убывания льгот.

Инвалиды войны.

Участники боевых действий. К ним относятся и те, кто сражался на фронтах ВОВ, и участники послевоенных больших и малых, тайных и явных войн (в том числе участники боевого траления, каковым стал и я, с превеликой, неоценимой помощью друзей-однокашников). К этой же категории относятся бандиты-бендеровцы, ныне именуемые борцами за независимость Украины.

Участники ВОВ, служившие в тылу, в том числе гражданские, работавшие во время войны на промышленных предприятиях, в колхозах, одним словом, люди, выковывавшие Победу в тылу. (Злые языки поговаривают, что некая дама профессионально-лёгкого поведения тоже сумела доказать, что её труд способствовал разгрому Германии!).

Прочие военные пенсионеры (льгот у них почти нет).

На этом позвольте завершить обзорную экскурсию по Одессе и перейти к описанию отдельных, но неотъемлемых её достопримечательностей.

Письмо второе

СЛОВО  О  ПРИВОЗЕ

Когда-то у входа висела мемориальная доска, свидетельствовавшая, о том, что рынок сей посещали Пушкин и ряд других исторических личностей, в том числе Леонид Утёсов, Клара Новикова и другие...

Следовало бы добавить к этому всефлотски известного Володю Гарина, царствие ему небесное. Володя говорил, что совершенно необходимый кадровику талант "инженера человеческих душ" он приобрёл именно на Привозе... А вот Гоголь, вероятно, Привоза не посещал, ибо "Сорочинская ярмарка" называлась бы иначе.

В недолгий период депутатства в Горсовете я состоял в комиссии по торговле, и одним из моих подопечных объектов был Привоз.

Одесса, 1989 год.

Депутат Городского Совета, член комиссии по торговле Виктор Георгиевич Дзюба

Пытаясь навести хоть какой-то порядок в торговле, я познакомился со многими тружениками Привоза и их деятельностью, недосягаемой для глаз простых покупателей (жаль, жаль, что нет у меня писательского таланта!…). Все мои предложения директор рынка счёл разумными, актуальными, и вскоре мы перешли на дружескую ногу. Более того – мне была предложена должность Заместителя Директора! Надо ли объяснять, почему то и другое с большой буквы? Стать исторической личностью не позволил заканчивающийся срок депутатских полномочий – директор дознался об этом через свою агентуру. Разумеется, всё мгновенно переменилось. Вот и верь в искренность и нерушимость святой мужской дружбы!…

Но и без депутатского мандата я посещаю Привоз регулярно. Многое изменилось. Мой друг-директор благополучно «слинял». Многие известные мне труженики сменили место работы и отдыха – поменяли Канары на нары. Оставшиеся на прежнем рабочем месте меня не узнают. Исключение – контролёр в туалете. Он пропускает бесплатно, но мыла и полотенца на выходе уже не предлагает...

Привоз – полигон рыночных отношений. Здесь действительно можно купить всё. Икра – зернистая, паюсная, кетовая и бог знает какая. В любое время года фрукты и цветы со всех земных широт и параллелей. Мясо, колбасы, копчёности – загляденье. Рыбные ряды, морепродукты, раки – сказка. Промтоварные ряды и павильоны пестрят одеждой и обувью из Германии, Италии, Франции, США, не говоря уж о Турции. Есть всё – от презервативов до смокингов и индейских мокасин. Правда, опытный покупатель без особого труда может установить, что многие иностранные товары произведены неподалёку, – на Малой Арнаутской...

А каких людей можно увидеть на Привозе! Недовешиватели с разными хитроумными профприспособлениями, карманники, кидалы-кукольники, рекетиры, сутенёры... Можно сторговать на часок-другой очень приличную на вид девочку... Увы, последнее мне уже не по возрасту, к тому же мешают фундаментальные морально-этические установки, удачно в данном случае сочетающиеся с тощим по привозовским меркам кошельком...

Письмо третье

ДЗЮБАИЗМ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

Аналогичный труд одного из былых корифеев философской мысли вы, конечно, помните, если не по смыслу, то хотя бы по названию. Хочу и я внести свою лепту.

Читая об Одессе и Привозе, вы могли задаться вопросом, откуда взялись мои (урождённого хохла!) критические, "антиукраинские" высказывания? Попытаюсь объясниться.

Плохо, очень плохо, когда отшвыривают прошлое, не пытаясь найти и сохранить несомненные ценности, непременно наличествовавшие в нём. Это вообще. Но есть и факторы индивидуальные. В детстве я обучался в чисто украинской школе, где русский язык был предметом второстепенным (но всё-таки был!). При поступлении в Ленинградскую Подготию я не подозревал, что – словами преподавателя – "хожу по русской грамматике на костылях". Вступительное экзаменационное изложение написал на "хорошо" потому, что подбирал знакомые слова и склеивал из них короткие фразы. А на первом учебном диктанте зафугасил аж 30 ошибок. И как же я благодарен подготскому преподавателю (к сожалению, не помню его имени-отчества), – в первом полугодье он помог исправиться до "тройки с минусом". Я съездил на зимние каникулы (с "двойкой" не отпустили бы) и к концу первого курса дорос до твёрдой "троечки". На втором курсе имел "четвёрку". А на третьем, видать с испугу, написал выпускное сочинение на "пятёрку" – без единой ошибки!…

Добавьте к этому почти всю мою жизнь, прожитую в атмосфере русского, действительно великого языка. Много лет я безукоризненно писал различные донесения, сводки, доклады, а в последние годы читал и правил эти документы у своих подчинённых... А вот недавно мне потребовалось заполнить анкету на украинском языке. Сделал две ошибки в собственном отчестве! Написал: "Георгiевич", а надо было: "Георгiйович". И вся двухстраничная анкета – псу под хвост, да ещё и с ухмылками местных грамотеев, освоивших канцелярит, но не способных связать и двух слов. Обидно всё это.

Но "пророссийские" мои настроения связаны, как вы уже поняли, не только с проблемами языка. Мне привычно и дорого очень многое. Что же касается "исходной", урождённой национальности, то разве это главное? Помнится из истории, что российские офицеры, имевшие шведские корни и имена, участвовали в баталиях со шведами, а офицеры с французскими именами сражались против Наполеона. Воспитание, опыт жизни и – как бы выспренно это ни звучало – воинская присяга всегда были превыше национальных корней.

Мне близки и дороги слова Вани Краско, начертанные на подаренной мне книге: "Нашему украинскому русскому!".

Виктор Дзюба 

Одесса, 2000 год