Витя  Кульницкий  (Гольденберг)  был  в  курсантские  годы  обаятельным  и  красивым   парнем,  по-дружески  настроенным  ко  всем.  В  зрелые  годы  был  неотразимым  мужчиной.  Пользовался  большим  успехом  у  женщин,  но  жил  скромно  в  большой  любви  со  своей  женой  Нелей,  верной  ему  со  времени  первых  танцевальных  вечеров  в  училище.

Он  успешно  закончил  высшее  училище,  но  офицерская  военно-морская  служба  у  него  «не  пошла»  не  по  его  вине.   Много  лет   он  трудился  на  гражданских  промышленных  предприятиях  в  должности  главного  инженера  различных  проектов.  Трепетно  относился  к  однокашникам  и  был  участником  всех  встреч.

 Виктор  Кульницкий

«Я  люблю  тебя,  жизнь…»

Курсант

Уличная  компания

Я, Гольденберг-Кульницкий Виктор Исаакович, родился в Ленинграде 4 марта 1932 года в семье служащего и учительницы начальных классов.

Отец умер в 1934 году. Так началась моя безотцовская жизнь. Воспитывали  меня  одни  женщины – мать,  тётка  и,  конечно,  бабушка.

С двухлетнего возраста я рвался в чисто мужскую компанию. Такой компанией, наконец-то, в 15 лет стало Ленинградское военно-морское подготовительное  училище.

В 1947 году окончил 7 классов. Жили мы с матерью тяжело и голодно. К тому времени появились у меня и дурные привычки, да и компания в основном уличного происхождения. Зимой катались на коньках по улице, прицепившись к кузову автомашины. Предводителем, который вёл ватагу, был Рэм Гордеев. Он первый металлическим крючком цеплялся за кузов, а за ним  все  остальные.

Впоследствии он тоже поступил в училище, но был отчислен с первого курса за кражу палаша и ордена Красной Звезды у командира роты Певзнера. Гордеев  пробрался  к  нему  в  кабинет  по  карнизу  третьего  этажа  здания.

Почти ежедневно играли в футбол на Петропавловском пляже, пропуская  занятия  в  школе.

В общем, трудный я был ребёнок, а потому женщины решили отдать меня  на  казённые  харчи  в  руки  отцов-командиров.

Надо сказать, что пацаны приёма 1947 года отличались своей задиристостью и дружбой, как говорят, «с пелёнок», что и по сей день наблюдается  воочию  вот  уже  50  лет.

Трудное  приобщение  к  дисциплине

Я не отличался робостью и попадался часто на неуставных проделках, что привело к вопросу о моём отчислении уже после лагерного лета в форту «Серая  лошадь».

Каким-то образом мама была заочно знакома с семьёй комроты Певзнера и слёзно уговорила оставить меня на испытательный срок в училище.

К тому времени уже образовались компании по интересам со своими лидерами и корешами «до гробовой доски». Мы из «албанцев» превращали себя в «мореманов», едва успев утереть мамины слёзы и собственные сопли.

Как это происходило, узнаете позже, а пока в свободное время вечерами висли на заборе со стороны Дровяной улицы с надеждой получить дополнительную еду от родителей и делились ей с иногородними ребятами, которых  было  больше  половины  курса.

Паёк нам был положен матросский, включая и табак. Так что в 15 лет курили большинство, а остальные меняли табак на пайку хлеба и компот.

Напротив забора на Дровяной улице находилось женское общежитие 15-16-летних  ПТУшниц, с которыми началась дружба. Устанавливались связи с девочками и на танцах по субботам и воскресеньям. Выбор был  достаточный.

Все мы были «красавцами» и очень гордились своей принадлежностью к флоту и особенно формой одежды, которую украшали, как могли, неуставно, за что и получали внеуставные наказания в виде драйки гальюнов и натирки полов до седьмого пота. Например, Кирносов был украшен всякими  медными  штучками, а  уж  нагрудным  знакам  не  было  предела.

Увлечение  спортом

Были и серьёзные ребята – спортсмены, уже отмеченные значками спортивных разрядов. Таким был Келлер – лыжник, который и меня вовлёк в занятия лыжным спортом. Спортсмены имели более свободный режим пребывания в училище. Пробежки утром и вечером по городу мне позволяли забегать на 9-ю Красноармейскую к бабушке, чтобы чего-нибудь перехватить вкусненького. Мы выезжали на сборы в Кавголово и жили там свободной жизнью. Впоследствии лыжная сборная занимала классные места на первенстве ВМУЗов. А некоторые из нас, как Круглов и Попов, получили первый  спортивный  разряд.

Занятиям спортом придавалось большое значение. Уже в 1950 году на первом параде в Москве у каждого на груди сверкало не менее двух разрядных значков. Обязательными были разряды по лёгкой атлетике и гребле. У  меня  ещё  был  разряд  по  лыжному  спорту.

Команда  лыжников  нашего  курса  во  дворе  училища перед  соревнованиями

Кроме обязательных спортивных занятий, как-то гимнастика и бокс, были у нас и классные занятия по бальным танцам. Так что программа обучения была разнообразной. Нас не только готовили к получению образования, но и воспитывали гармонично развитых будущих морских офицеров.

Мы  стали  «мореманами».  Любимый  Мраморный  зал

Помимо увлечения спортом и танцами у нас происходили повальные и скороспелые действия по превращению себя в «морских волков», хотя бы внешне. Во время первого похода на паруснике «Учёба» до Выборга и обратно многие, в том числе и я, сделали себе наколки на плече в виде брига в спасательном круге, где, конечно, по-английски было написано «LNPS», что в переводе означало: Ленинградское военно-морское подготовительное училище.

Я приобрёл трубку-носогрейку и лихо заломил на затылок бескозырку.

Началось повальное отбеливание «гюйсов», чтобы вид был, как-будто они выгорели на солнце экватора после кругосветного путешествия. И как бывалых моряков, сошедших с корабля на берег, нас тянуло в общество – себя показать и на других посмотреть. Таким местом был замечательный Мраморный зал, где играл джаз Лозовского. Напитки продавались там же в буфете.

Девушки там были первоклассные, о чём говорило бесконечное соперничество за них между мореходкой и нашими военно-морскими курсантами.

В Мраморный зал на танцы я ходил  ещё в компании школьных друзей – Слободского и одноногого Амунова несколько необычным способом из-за отсутствия средств на билеты, а также чтобы сэкономить на кружку пива и чего-нибудь ещё. По водосточной трубе забирались на балкон, а там и в танцзал. Всё просто, кроме того, что Амунова на протезе затащить нужно было. Наше появление в зале не производило ожидаемого эффекта, так как зал был забит ребятами в морской форме, и все девушки желали танцевать только  с  ними.

Когда мы одели морскую форму, основным нашим развлечением в отпускные дни были тоже танцы почти во всех танцевальных залах Ленинграда: Мраморном, Швейнике, Ленэнерго, ДК Связи и других. И теперь уже внимание девушек было устремлено на нас. Наше воспитание и умение танцевать ставили нас на дополнительную высоту. Нас любили. И как было не любить, если среди нас были такие неординарные личности как Кирносов, Холмовой, Гойер, Загускин, Краско, Гущин, писавшие стихи и песни. Впоследствии Кирносов стал  писателем, Краско – Народным артистом России, Загускин – киносценаристом. А Владик Гущин до сих пор сочиняет  песни  и  исполняет  их  под  гитару.

Рано ушли из жизни Кирносов, Холмовой, Гойер, не допевшие своей песни  до  конца…

Самодеятельность  и  другие  увлечения

Классически отбивал чечётку Витька Пискарёв, который организовал танцевальный коллектив. Меня он тоже привлёк танцевать «польку с фотоаппаратом» в паре с Катей Богатырёвой. Почему с фотоаппаратом? – остаеётся  тайной  постановщика.

Этот вопрос стал поводом для неувядающего издевательства над исполнителем танца моей будущей жены – Нели. Я думаю, что именно этот танец и покорил её сердце, но, будучи девушкой гордой и независимой, она не  может  в  этом  признаться  уже  45  лет.

Так получилось, что Пискарёв стал в нашей компании лидером и, будучи старше нас на три года, потянул нас на взрослые развлечения. Компания наша – Пискарёв, Вейсов, Сенюшкин и я. Мы стали увлекаться девушками, танцами и, конечно, морским ухарством, что приводило к дисциплинарным наказаниям за частые самоволки и приход в училище в нетрезвом  состоянии.

Нашим ухарствам, казалось, не было предела. Каждые отпускные дни проходили в бесконечных компаниях и развлечениях. Иногда развлечения приводили к печальным последствиям и, как результат, лишению будущих увольнений в город, посадки в училищный карцер, а то и на гарнизонную гауптвахту.

Таким  я  был  в  период  безудержных  увлечений  и  развлечений

Походы на танцплощадки уже предполагали возможные противоборства с курсантами Дзержинки и Мореходки. Драки между ребятами и большими компаниями были каждый раз. Такие были жестокие послевоенные годы. В общем, это было самоутверждение будущих мужчин. Редко, когда финальный вальс не заканчивался дракой, а иногда и кровавой, как это было в «Швейнике» между нами и «дзержинцами». Причиной этой кровавой «разборки», как всегда, были неразделённые девушки, и на беду наличие под рукой обязательных для ношения уставных палашей. После этого  случая  ношение  палашей  в  увольнении  запретили.

В то время на танцплощадках функционировали буфеты с горячительными напитками. А как это моряк, не приняв стакан водки, пойдёт   танцевать? – это  вне  правил  «этикета».

Позднее Гойер на вопрос, почему, идя на работу, заходит в «щель», ответил:

– Запах алкоголя придаёт вес в коллективе и уважение начальства.

Этот «этикет» был придуман нами – сопляками, чтобы преодолеть нашу природную застенчивость и «подняться» на уровень мужиков, которым «море по колено». Жертвой «этикета» стал и я, что до сих пор красуется на лбу отметиной. Получил отметину ударом кружкой пива по лбу за нахальное желание выпить срочно вне очереди перед первым танцем.

Так проходили свободные от учёбы дни и, конечно, духовное развитие отставало от моих сверстников, учащихся в институтах. Была какая-то бесшабашность, что приводило к чувству безысходности и тоски и ощущению, что  что-то  настоящее  проходит  мимо.

Еврейский  вопрос

Было желание пойти учиться на врача в Военно-морскую медицинскую академию, куда принимают после окончания подготовительного училища без экзаменов. Сейчас жалею, что не прочувствовал до конца, что врач-еврей – это хорошо, а командир-еврей – не  согласуется  с  системой.  Это  проявилось  позже.

Как всегда, стадное чувство, извечное флотское братство, а заодно и образное определение профессии врача в курсантской среде, как «клизмача», решили  вопрос  о  дальнейшей  учёбе  по  профессии  торпедист-подводник.

К тому времени стали определяться группы: интеллектуалов, спортсменов, отличников морской и политической учёбы. К сожалению, ни к одной из этих групп я не примкнул, хотя отношения со всеми были дружеские и тёплые. Как-то так получилось, что во мне было всего понемногу,  а  цельной  натуры  не  получилось.

Грустное время и тягостные впечатления 1949-1950 годов во время подъёма  в  стране  очередной  волны  антисемитизма.

В училище курсантов еврейской национальности было немного, а некоторые, как Сенюшкин, скрывали свою национальность, прикрываясь смешанностью крови. Каких-то национальных группировок не было, а поэтому  антисемитизма  в  училище  не  было.

Один эпизод хотелось бы вспомнить. По прибытии в «теплушках», хорошо описанных Брыскиным, на вокзал Севастополя, ко мне подбежал парень семитской внешности и в ужасе спросил: «Ты еврей?». Его очень поразило  моё  пребывание  в  этом  флотском  эшелоне.

На  Черноморском  флоте

О наших военно-морских практиках на Чёрном и Северных морях подробно написал Брыскин в книге «Тихоокеанский флот», но были и мои личные  впечатления,  о  которых  хочется  написать.

На Чёрном море я проходил практику на линкоре «Севастополь», где в глубине жилых кубриков были сделаны татуировки бывалыми матросами нам – «салагам»,  как  ритуал  приёма  в  настоящие  матросы.

Запомнился штурманский поход из Севастополя в Батуми и обратно на теплоходе «Волга». Основная задача была всё пеленговать и докладывать капитану  2 ранга Попинею, хромому и старому, и, к нашему удовольствию, матерщиннику. В плохую видимость он предлагал пеленговать «Ч… старого Попинея».

Знойное  лето  1950  года. 

Мой  класс  проходит  штурманскую практику, совершая  круиз  вдоль  побережья Чёрного  моря на  учебном  судне  «Волга»

В Севастополе во время увольнения на берег ходили на танцульки. Гойер всем девушкам по секрету рассказывал о нашем особенном училище – макаронном, основными задачами которого было продувать дырки в макаронах. Было смешно, и почему-то наши береговые подруги верили, так как в Севастополе было своё военно-морское училище, как они говорили, настоящее.

Практика  на  Севере

Лето 1951 года. Пока основная масса курсантов проходила практику в Полярном, где я тоже был недолгое время, наш класс (взвод) срочно отправили в Архангельск. Остановились в Соломбале – родине Коли Попова.

Во флотском экипаже стали ждать формирования каравана судов, идущих  по  Северному  морскому  пути  до  острова  Диксон.

Караван состоял из двух речных судов, двух барж и двух тральщиков, на которые нас и направили матросами. Никакой военно-морской практики не было. Наверное, задача была – проверить нашу выживаемость в экстремальных  дальних  походах.  Это  вам  не  Чёрное  море!

 Из Архангельска караван вышел в июле и шёл до Енисейского залива 40 дней и, надо сказать, в хороших метеоусловиях. Одна остановка была на Новой  Земле  в  связи  со  штормовым  предупреждением  в Карском  море.

В закрытой бухте на Новой Земле нашим взорам предстала мрачная картина: полузатопленный пароход, на берегу какие-то полуразрушенные строения и частокол кладбищенских крестов. Как потом выяснилось, это были остатки лагеря заключённых, который был разбомблён при попытке «зеков»  захватить  пароход  и  совершить  массовый  побег.

Неожиданностью для нас было появление оленьей упряжки из ниоткуда и прямо к причалу, где мы стояли. Дать им нам было нечего. Сфотографировались на память, и без слов со стороны аборигенов упряжка так  же  исчезла  неожиданно,  как  и  появилась.

Первозданный, гнетущий, пустой пейзаж, украшенный деревянными могильными  крестами.

Впоследствии эта бухта стала местом испытаний атомного оружия военно-морского флота. Количество крестов, я думаю, должно было прибавиться  значительно.

По окончании похода была дана команда по каравану: «Всем благодарность, шлюпки на воду, подойти к барже № 1». Оказалось, с нами шла баржа с питьевым спиртом, и в благодарность каждый экипаж получил по 20 литров. Праздник отмечался салютом, и мы прощались с оставшимися.

На одном из тральщиков уходим в Архангельск. Погода резко ухудшилась – штормило, туман и кое-где ледяная шуга стали затягивать поверхность океана. Тяжёлая была обстановка в проливах. Тральщик не ледокол,  пробирались  в  проливах  с  трудом.

В одном из проливов получили с берега указание взять на борт беременную женщину уже на сносях. На обратный путь нас снабдили не только всем необходимым на случай задержки, но и, как деликатес, поставили на палубе бочку квашеной капусты и бочку сельди-иваси необыкновенного посола. Бедная женщина так мучилась в штормовые часы, что как-то невзначай, приняв наши бочки с деликатесами за спецёмкости, ночью «траванула» в них. Так что наш деликатес был списан за борт, а женщина  благополучно  доставлена  в  роддом,  к  счастью, в нужный срок.

Поход на тральщике в экстремальных условиях, доставка на Большую Землю беременных женщин, потом преследовали меня на службе во Владивостоке. Вот так судьба распорядилась моими романтическими мечтами  о  дальних  морских  походах. В  реальной  действительности  всё  выглядит  прозаичнее.

Возвращались  с  практики  на  плавбазе  «Тулома».

Толя  Сенюшкин,  Витя  Пискарёв  и  Вадим  Волосков отбивают  чечётку

Осмысление  накопившегося  опыта

На следующий год была военно-морская практика уже на подводных лодках. Северный флот, Черноморский флот и Балтийский флот постепенно становились как родные. Мы взрослели и уже присматривались к будущим офицерским должностям. После многочисленных практик на флоте, встреч с участниками войны, учёбы у знаменитых подводников, таких, как Грищенко, Лисин, Иванов, Калинин и других, каждый из нас мечтал о самостоятельной службе  на  морских  просторах  Родины.

Мой брат, Эмма Кульницкий, служил на Северном флоте и до сих  пор живёт и работает в Североморске. Он был, естественно, патриотом своего Севера. Мне же грезился загадочный Дальний Восток – Тихий океан. Это впоследствии и отразилось на моём выборе места службы. Как всегда, романтика  победила  разум,  но  об  этом  напишу  позже.

Большинство из нас считало службу на Дальнем Востоке ссылкой, так как  очень  далеко  от  Ленинграда.

Должен сказать, что сама работа на флоте меня мало увлекала, я не хотел командовать, а хотел именно романтических путешествий, познавания чего-то нового, экзотических впечатлений. В общем, во мне жил путешественник.

И в какой-то мере мне этот зуд познавания нового удалось остудить во множественных командировках по стране, поездках за границу, будучи уже гражданским  человеком,  как  у  нас  говорили,  «шпаком».

Надоело  развлекаться.  Женитьба

К 1952 году большинство из нас стали переоценивать своё отношение к учёбе, жизни и времяпрепровождению в свободные часы. И, как  часто бывает, наступило время «собирать камни». Мне захотелось стабильности. Стабильность могла быть, в нашем понятии, только в семье, обеспечивающей надёжность тыла во время дальних плаваний по морям и океанам. В интеллектуальном плане это довольно банальное понятие. А поскольку опыта стабильного состояния не было, то и решение пришло простое. Танцы – полигон для отработки стабильных отношений, где есть возможность выбора  подруги  на  всю  оставшуюся  жизнь.

В Мраморном зале были так называемые подруги, то есть те, кто с тобой танцевал постоянно. Такими были дружившие между собой Неля и Галя – симпатичные фигуристые блондинки. Так всё и началось. Наша компания практически дневала и ночевала в комнате Нели на Петроградской стороне.  Проблема  заключалась  в  том,  что  их – двое,  а  нас – четверо.

В результате ухаживаний в январе 1952 года Неля согласилась стать моей женой. Галя позже вышла замуж за Вейсова. Так уже в 1952 году наша компания разделилась на женатиков и не женатиков, что привело к некоторому  охлаждению  и  переоценке  наших  отношений.

Сейчас  нас  осталось  в  живых  только  трое – Неля,  Галя  и  я.

Окончание  училища  «для  достижения  личных  целей»

В 1953 году умер Сталин. Страна в горе и панике. Как жить, кто у руля? А тут, как есть, и новая волна антисемитизма. Дело врачей и так далее.

Год выпуска проходит в собеседованиях с руководством училища. Уже определились досрочные выпускники подводников из отличников учёбы и политически надёжных курсантов. Но отличник Масловский досрочно выпущен не был. Отчисляются интеллектуалы и ненадёжные политически: Кирносов,  Пендюрин,  Донзаресков.

Пишутся характеристики на всех выпускников. Моя характеристика: «…Инициативен, волевой, но в достижении личных целей.».

Достижение каких личных целей имел в виду мой комроты Иванов, выпуская меня по профессии «торпедист-подводник»? Только разве иметь личную торпеду, чтобы выпустить её для достижения личной цели? Абсурд!

Правда, в то время у меня родился сын, и я часто ходил в самоволку по всяким первым сыновьим «шагам». Тогда личная цель могла быть – только стать  хорошим  отцом.

За очередную самоволку на глазах ещё ничего не понимающего сына (ему было шесть месяцев) меня вели под конвоем по Лермонтовскому проспекту на гауптвахту. С гауптвахты нас возили убирать территорию Петропавловской крепости. Неля приезжала туда с сыном, чтобы передать кое-какую подкормку узнику, а сын имел возможность посмотреть на трудолюбие  своего  отца.

Лето  1953  года –  счастливая  пора.

Мы  уже  мичманы  на  стажировке.  Скоро  станем  лейтенантами.

Слева  направо:  Виктор  Пискарёв,  Жора  Беляков Виктор  Кульницкий,  Лёня  Дашкевич

Так незаметно подошёл и день окончания училища. Прощай, беззаботный курсант. Наступило время серьёзных дел на благо Родины. Тыл (семья) – обеспечен. Вперёд без страха и упрека! Сколько было надежд у меня  и  у  моей  семьи!

Офицер

Горькие  пилюли  выпускных  торжеств

Выпуск торжественный с вручением регалий офицера флота. Праздничный вечер в «Астории», к которому шла специальная подготовка. Я старался заказать на стол всё самое дорогое и экзотичное, что не могли мы позволить себе в обычной жизни. Первое офицерское жалование это позволяло. Неля срочно сшила себе крепдешиновое вечернее платье до пят.

Мы так старались всё съесть и выпить, что наши тощие желудки не выдержали. В сквере напротив «Астории» очухивались, как могли. На утро вечернее платье было укорочено до колен. С больной головой я предстал перед руководителем училища для получения приказа о назначении. Пилюля, полученная мной в училище, была ещё горше вечерних изливаний в сквере.

Группа офицеров еврейской национальности приказом Главкома остаётся в его распоряжении. Честно сказать, среди нас был и Юра Фёдоров, который впоследствии стал командиром крейсера «Аврора». Но тут особый случай, так как Юра был мастером экстракласса по резьбе на кости макетов кораблей. Его одна работа была подарена на юбилей Микояну, а остальные работы – в  музеях  ВМФ.

Ноябрь  1953  года.  Я  уже  офицер,  но  без  должности

На следующий день оставшимся без назначения на флот было предложено  пойти  учиться  на  курсы  химиков.

Вероятно, командование ВМФ решило, что офицер еврейской национальности безопаснее, когда владеет химическим оружием массового уничтожения, чем плавая под водой в коллективе, где право решения о применении оружия принадлежит только командиру. Такое абсурдное решение меня лично не устраивало, тем более, что я ранее отказался пойти учиться в Военно-морскую медицинскую академию – мечту юности, а теперь предложение  стать  химиком  принял  как  личное  оскорбление.

Предлагали мне также остаться в училище на должности заместителя командира  роты.

Впоследствии те, кто согласился, стали преподавателями и вышли на пенсию в звании кандидатов и докторов военно-морских наук. Володя Евграфов – заведующий кафедрой, доктор наук. Он до сих пор преподаёт в училище  радиоэлектроники. Химиками согласились стать Фриденберг и Найдель,  о  чём  потом  не  жалели.

Я уговорил Свибильского, Поляка, Фёдорова и Вербловского поехать со мной в Москву на приём к Главкому Юмашеву. Нас – нахалов приняли     в Главном штабе и дали назначения на действующие флоты. Ребята согласились служить на надводных кораблях, а я настаивал служить только подводником и только на Тихом океане. Мои амбиции были удовлетворены, но наши кадровики «не лыком шиты», о чём я узнал, уже будучи на месте дальнейшего  прохождения  службы.

Я  своего  добился!

Назначение получил во Владивосток на подводную лодку С-18 типа «Сталинец». Окрылённый своей правотой, заказал огромный чемодан.           С  женой  и  годовалым  сыном  отправился  к  месту  службы.

Во Владивостоке поселил жену с сыном в гостинице «Золотой рог». Условия в гостинице были не для семьи с годовалым ребенком. Писал и какал  сын  в  раковину.  Но  были  надежды  и  оптимизм  молодости.

С таким оптимизмом на следующее утро после приезда направился к месту службы в «Подплав» на Мальцевской переправе. Оказалось, что подводная лодка С-18 давно сдана в металлолом, а место моего пребывания пока – флотский  экипаж  до  решения  вопроса  о  моей  дальнейшей  службе.

Мне опять пришлось решать свои личные дела. Без промедления дал телеграмму в Москву Маленкову и в 43 словах описал бюрократизм отдела кадров  и  безысходное  положение  семьи,  проживающей  в  гостинице.

Телеграмма попала на стол командующему Тихоокеанским флотом Касатонову,  не  отправленной  в  Москву.

На следующий день меня вызвал Командующий и очень просто объяснил:

– Под  воду  не  пущу,  а  на  тральщик – немедленно,  и  в  море,  раз такой  шустрый.

Семью поселил в домике мичманов на берегу бухты Золотой Рог в районе  Мальцевского  рынка.

Занимаюсь  тралением  минных  полей

Так я понял, что адмиралом мне не быть, и стал честно «лопатить» море в районе острова Путятин, вылавливая мины времён гражданской войны  и  частично  приблудившиеся  со  времён  «Пирл-Харбора».

Итак, с ноября и весь декабрь я семью не видел, а когда в Новый год пришёл домой, то понял, что и во Владивостоке жизни не будет. Жена и сын спали в валенках и шапках. Со стороны окна на стене ледяная  корка в ладонь толщиной. Отношения мичманов и их жён к нам – ленинградцам, как к «нахлебникам»  в  их  вотчине.

После смерти бабушки на наследство, оставленное ею, моя мама приехала во Владивосток повидать нас и особенно любимого внука. К тому времени жизнь в семье складывалась напряжённо, и было ясно, что так дальше  продолжаться  не  может.

Весной 1955 года Неля с сыном уехали. Я остался один на один со своими проблемами, безысходностью в службе и без надежд на продвижение. Пока служба продолжалась на тральщике последней модели, оснащённом   средствами  борьбы  с  подводными  лодками  противника.

Экипаж тральщика многонационален. Командир тихий замкнутый капитан-лейтенант – русский. Помощник командира – штурман Рубинштейн – еврей из Владивостока. Командир БЧ-2-3 – я – еврей. Командир БЧ-5 – Лукьяненко Боря, ленинградец, выпускник Пограничного военно-морского училища – украинец. Фельдшер – Кравченко Коля – украинец из Одессы, националист и ярый антисемит. После демобилизации Кравченко закончил юридический факультет университета в Киеве и жил на улице Шолом-Алейхема.  Как  он  согласился  на  этот  шаг,  остается  загадкой.

С Лукьяненко после демобилизации случайно встретился в Челябинске, будучи в командировке. Я строил абразивный завод, а он строил танки на ЧТЗ как крупный специалист по двигателям. Там же познакомился с его будущей второй женой Светой, которая и поныне живёт в Ленинграде, а Бориса  уже  нет  в  живых.

Дивизион тральщиков выходил в море часто и надолго. Особенно хлопотно было во время дежурства по флоту, когда приходилось выходить в море по различным сигналам, в том числе вывозить с островов беременных   женщин.

Серия  курьёзов

На одном из учебно-боевых выходов в море при постановке магнитных мин оборвался трос и опытная мина новой конструкции затонула. За провинность был командирован на малый тральщик с миноискателем для поиска  мины. На  это  ушло  три  недели  и  безрезультатно. Мину  не нашли.

При увольнении в запас у меня спросили документ о сдаче мины на склад. Что я мог на это ответить? Мне поверили, что я её с собой в Питер не везу.

Были и другие курьёзы в моей службе командиром минно-артиллерийской боевой части. Был у меня матрос Петухов, маленький, рыженький и очень заторможенный чем-то. Идёт постановка трала в     общем строю бригады. Момент торжественный и по замыслу – грандиозный: шесть тральщиков идут с тралами в строю «клином». Задача Петухова – насадить специальный нож на идущий в воду тралтрос. Петухов вместе с ножом  улетает  за  борт,  зацепившись  за  тралтрос.  Даём  сигнал: «Человек  за  бортом!».

Строй кораблей нарушен, задача не выполнена, все плавсредства спущены на воду для спасения «человека за бортом». Командиру БЧ-2-3  пять суток ареста, Петухова – в госпиталь. Хорошо  ещё,  что  его  выловили!

В основном с матросами контакт был неплохой. Мне 21 год, а им по  18-19  лет.  Считай, – ровесники.

Владивосток,  1954  год.

 Несмотря  на  всевозможные неудачи  в  службе,  я  старался  сохранять  чувство юмора

Однажды, как молодого офицера, отправили меня в банк за получкой, выдали боевой пистолет и приказали городским транспортом не пользоваться. Лень было подниматься по гористому проспекту Ленина, и я сел в трамвай. При выходе из трамвая чемодан с деньгами открывается, и крупные купюры веером рассыпаются по мостовой. Выхватываю пистолет и приказываю обомлевшей публике собирать деньги в чемодан.

Получку копейка в копейку доставил на службу, но никому об этом инциденте не рассказывал. Пистолет был не заряжен, а     денег-то  около  миллиона  по  тем  временам.

 И вот на этом фоне незадач в личной жизни и бесконечных курьёзов и нарушений по службе наш экипаж, кроме Лукьяненко, был утверждён на поход в бухту Майдзура – в Японию. Таким образом, удача мне улыбнулась, и  моя  мечта  о  дальнем  плавании  могла  осуществиться.

Зарубежный  визит

В августе 1955 года Тихоокеанский флот должен был сдать шестому американскому флоту морскую технику, полученную по «ленд-лизу», бывшую у нас к тому времени в эксплуатации. Это были 2 тральщика –«Амика», два десантных корабля, построенных для одного перехода из США в Японию на период японо-американских военных действий и несколько единиц  торпедных  катеров  «Эрликон».

В это время при участии США шла война в Корее. В поход готовились два каравана судов, один из которых был предназначен для передачи военных кораблей корейской стороне. Основной караван состоял из теплохода «Максим  Горький» с погруженными на палубу пятью «Эрликонами»,  двух  «Амиков»  и  двух  десантных  кораблей.

Второй караван: два тральщика нашего дивизиона и два торпедных катера «Комсомолец» на буксире. В Японском море, в сплошном тумане передавали корейцам один тральщик с торпедными катерами на буксире.

Наш тральщик, как флагманский, взял курс на соединение с кораблями  основного  каравана.

Надо сказать, что наш экипаж был пополнен офицерами ГРУ со спецаппаратурой для ведения наблюдения за американской базой в бухте Майдзура острова Хокайдо. Со мной в каюте был офицер военно-воздушной разведки флота, который периодически только выскакивал из каюты на   пять-шесть минут со съёмочной аппаратурой, а всё остальное время безвылазно спал на моей койке. Мне приходилось после ходовой вахты спать  в  кубрике  матросов.

На подходе к Японии – шторм  восемь баллов. Особенно тяжело было на десантных кораблях. Двое суток без горячей пищи. Американцы несколько раз предлагали помощь и даже предлагали затопить десантные корабли. Надо отдать должное экипажам судов за их выносливость и мужество.

Заходим в бухту Майдзура, как герои. Нас окружили джонки с корреспондентами и катера, увешанные приветственными плакатами. Ликование и восхищение нашими моряками и любопытство со стороны прессы были беспредельны. Это был первый дальний поход военно-морских кораблей  за  рубеж.

 Начались таможенные и санитарные проверки на рейде. У нас в кают-компании холодильники забиты водкой и икрой, так что проблем с проверяющими не было. На берег не пускают, ссылаясь то на американскую администрацию, то на японскую сторону, в состоянии войны с которой мы пребывали формально. Американцы же чувствовали себя, как дома, на правах победителей в войне. А мы так и простояли на рейде весь «дружеский»  визит.

Визиты вежливости обеих сторон на борту нашего тральщика-флагмана и на борту вспомогательного судна 6-го флота США не часто, но удавались. Климат в тех краях тяжёлый: жара, влажность. Мы – в чёрных мундирах с наглухо застёгнутыми воротничками, а американцы – в лёгких серого цвета костюмах с распахнутым воротом и короткими рукавами рубашек. Так что сама форма создавала угнетённое состояние для нас и лёгкое,  непринуждённое – для  американцев.

С утра и до вечера у борта торчали катера с прессой и американскими матросами, которые забрасывали наших матросов сувенирами. Особенно много было пакетов со специфической ароматной травой, рекомендованной для натирания тела женщины при половой связи. Это было изощрённое издевательство над нашими матросами, лишёнными на два-три года этого удовольствия. Тем более, о каком сексе можно было думать в Японии при стоянке на рейде? У американцев на  6-м флоте общение с женщинами входило  обязательно  в  регламент-контакт  службы  вдали  от  Родины.

Передача морской техники проходила спонтанно и как-то наплевательски с американской стороны. Мы торжественно спускали свой флаг на корабле, а они на наших глазах топили эти корабли, годные ещё к службе по нашим меркам, особенно тральщики «Амики». Уж не этот ли беспардонный акт толкнул наше правительство к сокращению и без того слабого  в  техническом  отношении  флота?

Наше судостроение так и не смогло создать тральщики типа «Амик», который был оснащён первоклассным оборудованием и отличными бытовыми  условиями  для  длительного  пребывания  экипажей  в  море.

Корабли сдали, познакомились с 6-м флотом США и вернулись во Владивосток. На следующий день в штабе флота мне предложили преподавать минное дело на Русском острове во флотском экипаже или пойти на демобилизацию в счёт 600-тысячного сокращения         Вооруженных  сил.

С лёгким сердцем и тяжёлым состоянием души, как несостоявшийся торпедист-подводник,  убыл  я  в  ноябре  1955 года  в  Ленинград.

«Шпак»

Надо  всё  начинать  сначала

Девять лет жизни в мечтах о флоте, о карьере офицера-подводника прошли прахом. И только дружба с людьми осталась безоблачной. Это  согревает  душу,  позволяет  сказать,  а  ведь  не  зря  жизнь  прожита!

Вот с таким настроением начал я гражданскую жизнь, надеясь на то, что мои знания торпедиста-подводника найдут достойное применение в военно-морском  строительстве.

В городе функционировали десятки НИИ, КБ и других учреждений оборонной промышленности. Дефицит в кадрах был, но были и ограничения в приёме на работу и особенно на 100% для лиц еврейской национальности.

Так что и здесь государство не использовало своё право на затраты по моему профессиональному образованию. Но тяга к морю была  неистребима, что и привело меня к решению получить инженерное образование в институте  инженеров  водного  транспорта  (ЛИИВТ).

В период учёбы работал вечерами и кое-как подрабатывал на жизнь. У меня была особая работа – книгоношей в магазине подписных изданий. В основном я таскал в рюкзаке тяжеленные тома Ленина и Карла Маркса, не выкупленные партийными функционерами и другими замечательными людьми, которых обязывали подписываться на сочинения классиков марксизма-ленинизма. Отказываться коммунистам от подписки на сочинения Ленина было равносильно подписанию приговора об исключении из партии. Так и стоят эти издания в интерьере квартир функционеров не читанные, сверкая  шикарными  обложками  красно-золотого  тона.

Таким был и Николай Черкасов, у которого я был дома. Встретил меня радушно, а приняв за грузина, рассказывал о Сталине. Книги брали и даже платили  чаевые, а  некоторые выносили, как дворнику  на  пасху,  «стопарь».

Бывший наш одноклассник Володя Бельский работал после демобилизации на Ленфильме. Как-то он пригласил меня подзаработать вечерами и ночью на съёмках. Снимался в эпизодах и массовках в таких фильмах, как «Мёртвый сезон», «Интервенция», «Удар, ещё удар!». Были потом приглашения уже из актёрского отдела, как попавшего к ним в картотеку. Но учёба и работа в командировках не позволила увлечься этим интересным  и  денежным  делом.

Так что с 1955 по 1960 год брался за любую работу: от грузчика до «актёра». Надо было кормить семью и иметь карманные деньги, чтобы не ударить лицом в грязь при встречах с друзьями, которые служили и к этому времени  были  достаточно  материально  обеспечены.

Тянуло  ближе  к  морю

Работал  в  ЦКБ  Морфлота  и  учился  заочно  в  ЛИИВТе.

Работа в ЦКБ дала неограниченные возможности в посещении портов всего Союза круглогодично. Так за пять лет работы в ЦКБ я находился в командировках  в  общей  сложности  около  трёх  лет.

В какой-то степени жажду морской романтики удовлетворяла специфика работы в ЦКБ Морфлота. Бесконечные командировки в порты Союза позволяли мне чувствовать себя как-то причастным к морю и его проблемам на суше. А проблемы были весьма специфичные: разгрузить судно и загрузить его в кратчайший срок. Я занимался вопросами механизации погрузочно-разгрузочных работ в портах, а в частности работоспособностью  кранового  хозяйства.

Первые мои командировки были в 1957 году в Калининград, бывший Кенигсберг. Тогда город был в разрушенном состоянии и особенно в районе замка. Улицы обозначались не фасадами домов, а грудами кирпича и щебёнки. Сохранился замечательный зоосад и гостиница «Москва» неподалёку от него, где мы жили. Район вилл последних партийных бонз, сохранил свой прекрасный архитектурный вид и красоту аллей. Улицы так и назывались соответственно: Тополевая, Лиственная, Берёзовая аллеи.

Отдыхать мы ездили в пригороды к морю на бывшую дачу Геринга и  в  другие  красивые  места,  названные  сейчас  городом  Светлогорском.

Командировки по срокам были не менее месяца, поэтому в летнее время устраивал поездки жены с сыном за счёт командировочных расходов на  жильё  и  питание.

Закончилась моя первая командировка в Калининград производственной травмой подбородка. Вернулся я в Ленинград с бородой. Так что борода моя возникла не красоты ради, а по случайному стечению обстоятельств, чему мало кто верил. Таким образом, моя первая командировка не только преобразила лицо, но и дала возможность считать меня уже профессионально подготовленным специалистом в деле конструирования запчастей к портальным кранам. Я стал «сухопутным» специалистом в прибрежных  районах мирового океана. Не моряк, но около моря,  а  это  уже  что-то.

Меня  начинают  «поливать»,  я  начинаю  расти…

Весной 1958 года, учитывая мою активную комсомольскую деятельность в ЦКБ, а также  военно-морское прошлое, мне было предложено  вступить  в  ряды  КПСС.

Самым серьёзным вопросом ко мне на партийном собрании был вопрос о причине отращивания мною бороды и усов. Не вдаваясь в физиологические подробности, я сослался на «дурной» пример со стороны  основоположников марксизма-ленинизма. Был принят с бородой кандидатом в члены. Я не знал тогда, что с бородой мне ходить осталось недолго.

Летом 1958 года мы уже финансово могли позволить отдых Нели с сыном на юге у Чёрного моря. Отдыхали они в Леселидзе, а мне  предстояло как-то  к  ним  выбраться,  получив  командировку  на  Чёрное  море.

ЦКБ размещалось в бывшей церкви на 7-ой линии Васильевского острова. Как раз напротив окон кабинета начальника планового отдела, находилась парикмахерская. Начальником была женщина небольшого роста, всегда ходившая в мундире капитана дальнего плавания с золотыми нашивками на рукаве В это время руководство ЦКБ было приравнено по рангам  к  плавсоставу  морского  флота  и  работникам  морского  порта.

Так вот, вызывает меня начальник планового отдела и предлагает командировку на Чёрное море в порт Поти, но при одном условии, что я сбрею бороду. До сих пор не могу понять, что за «бзиг» такой овладел этой мужеподобной особой? Возможно, какая-то ненависть к «мужчинам с бородой». От счастья я в миг оказался в кресле той парикмахерской, что находилась напротив окон её кабинета. Выходя из парикмахерской, я в окне увидел удовлетворённое лицо начальницы, размахивающей командировочным  удостоверением.

Дал телеграмму Неле, чтобы встречала меня в Сочи. На перроне Неля промчалась мимо меня, не узнав, так как основным моим признаком была борода, которой в то время уже не было. Разочарованию её не было предела, ибо всем соседям было доложено, что муж с бородой. Так что встреча была прохладной, тем более, что в Леселидзе мы оставаться не могли и должны были  уехать  в  Поти.

В Леселидзе были прекрасные условия жизни, а также наличие ухажёров среди членов сборной Грузии по баскетболу, проводивших там спортивные тренировки днем, а по вечерам охмурявших наших бедных женщин.

Как бы то ни было, а в Поти, очертя голову, поехали втроём, не думая, как там будем жить в течение всей моей командировки. Утешало то, что на мои  суточные  в  два  рубля  60  копеек  можно  было  питаться  всем.

Поселились мы в доме бригадира краснознамённой бригады рыночных сапожников, коммуниста Бори Пачкория. Каждый вечер, не дойдя до комнаты, Боря засыпал на шикарной бетонной с вазами лестнице и журчал ручьём по её ступенькам от  излишне выпитого вина. Ходил он в шароварах, в которых и носил деньги, вырученные «сверхплановой» работой. Доставая их пригоршнями, говорил: «Вот мой план и первое место в соцсоревновании с  сапожниками  города».

Когда были разоблачены в своих деяниях последние члены Сталинского Политбюро – Молотов, Каганович и другие, Пачкория разорвал свой партбилет, сказав при этом, что коммунистическая партия прекратила своё существование. А это было за 30 лет до свершившегося факта распада КПСС и Советского Союза. Впоследствии граждане Поти отстояли памятник Сталину  на  главной  площади.

Сочетания  приятного  с  полезным  не  вышло

Работали в порту с 6 утра до 12, так как жара стояла невыносимая: такая температура, что руки обжигало раскалённое железо. А работать приходилось с железками у разобранных для снятия эскизов узлов портальных кранов. Существовать можно было только у моря, а лучше сидеть  в  нём,  по  горло  опустившись  в  воду.

После работы с трудом протискивался между телами поклонников, окружавших Нелю на пляже. Надо сказать, картина была пикантной. Блондинка с хорошей фигурой одна на пляже, так как город не курортный, в окружении фигуристых парней, целыми днями слоняющихся по пляжу в поисках  приятных  приключений.

Меня, как мужа, не воспринимали и видели во мне очередного конкурента на внимание прелестной одинокой дамы с ребёнком. Был  эпизод, когда пришлось доказывать свои права, показав документы, так как вступать в  схватку  самцов  не  было  никакого  резона.  Самцы  есть  самцы!

Особенно настойчив был Отар Нодия, с которым мы встретились лет через пять-шесть, когда я был в Поти с группой туристов. Мне пришлось просить у него помощи в деле защиты наших молодых туристок от приставаний местных самцов. Я, будучи руководителем этой группы, нёс ответственность  за  их  морально-физическую  неприкосновенность.

Это была последняя моя семейная командировка. В партию меня не приняли, так как я пропустил собеседование в райкоме партии, находясь в командировке. Моё объяснение о причине неявки инструктора не устроило. Он сказал: «Партия превыше всего и даже производственных обязанностей!».

После этого эпизода моё общественно-политическое мировоззрение было полностью направлено на выполнение только производственного долга, в  чём  и  достиг  определённого  успеха,  не  будучи  членом  КПСС.

На  всех  флотах  –  однокашники

Находясь в командировках, часто встречался с нашими выпускниками на Севере, на Камчатке, на Чёрном море. Таким образом, был свидетелем служебного роста своих друзей: Попова, Вейсова, Загускина, Калашникова, Кривиженко и многих других. Встречи были тёплые. Однокашники в беседах никогда  не  касались  моей  неудачной  службы  на  военном  флоте.

Как-то на очередной встрече в училище я задал нетактичный вопрос о возможностях атомного подводного флота будущему начальнику Главного штаба ВМФ Макарову, на что и получил ответ, достойный моего вопроса. Больше  я  вопросов  по  флоту  не  задаю.

Были случаи, что меня избегали видеть и говорить со мной Попов и Сенюшкин, когда они плавали по заданию ГРУ на гражданских судах помощниками капитанов по всем портам капиталистических стран – предполагаемых  противников  в  будущих  военных  конфликтах.

Слава богу, войну не развязали, хотя и стояли на оперативных позициях в Мировом океане наши друзья-подводники. А Средиземное море стало  таким  же  родным,  как  Балтика  и  Чёрное  море.

В 1960 году, уже будучи конструктором по изготовлению рабочей документации для ремонта портальных кранов, вывезенных после окончания войны по договору из Германии, побывал в командировке во Владивостоке, Находке  и  Петропавловске-Камчатском.

Встречался со своими однокашниками по училищу: Загускиным, Толей Смирновым, Ассером и другими. Встречи были дружелюбные, но отчуждённость всё-таки присутствовала. Из-за профессиональной несовместимости говорить особо было не о чем, а выпить и повспоминать подготские  годы  было  обязательным  ритуалом.

Вновь  меняю  профиль  деятельности

В 1960 году неожиданно, по стечению служебных обстоятельств в ЦКБ,  группа,  работавшая  на  морские  порты,  развалилась.

Прощайте, моря и порты! Я вынужден перейти на сугубо сухопутную работу  проектировщика  и  строителя  заводов  станкостроительной  отрасли.

Этот  пульт  управления  спроектирован  и  построен  под  моим  техническим  руководством

С 1960 года и по настоящее время работаю в институте Ленгипростанок. 37 лет проектирую и строю заводы вдали от морей и океанов. И только ежегодные встречи у памятника «Стерегущему» напоминают  мне,  что  «ты  моряк,  Витя,  а  это  значит…».

Работа проектировщика позволила мне объездить всю сухопутную часть страны. Теперь я с гордостью могу сказать, что я объехал всю страну от моря и до моря с Севера на Юг и с Запада на Восток. После меня останутся памятниками построенные при моём непосредственном участии Волжский абразивный завод, Юргинский абразивный завод, Иршавский абразивный завод, Кимрский станкостроительный завод, Челябинский абразивный комбинат.

Размышления  о  судьбах  однокашников

К 70-м годам многие из наших стали флотоводцами. Больших звёзд достигли: Макаров, Квятковский, Чернов, Кюбар и многие другие. Что и говорить, – заслуженные военные! Но многие из них сторонились нас – гражданских, не понимая, чего нам стоило стать профессорами, конструкторами и даже докторами наук, а уж инженерами мы стали все поголовно. А  ведь  это  стоило  большого  труда  и  борьбы!

Некоторые подготы к 70-м годам исчезли из поля зрения или по  складу характера, или погибли по пьянке в одиночестве. Вот пример: Гера Гойер – из артистической семьи, интеллигент, писал хорошие стихи. После демобилизации остался на Сахалине забивать котиков. Как он  говорил, они плакали, когда с них живых сдирали шкуру. Стал крепко пить и умер в 30 лет. Вот что делала с нами система, лишавшая нас профессионального востребования  после  увольнения  с  флота!

Очень многие мои однокашники в расцвете сил стали тосковать по не свершившимся надеждам и много пить. Демобилизация многих довела до инфарктов в молодые годы и к другим заболеваниям. Сколько их умерло, демобилизованных, не доживших и до 30 лет! Вечная вам память: Келлер, Гойер, Тантлевский! И это только те, с кем я поддерживал связь с 1955 года на  гражданке.

Для военных, служба которых шла по правилам устава, удивительно было, как из общей массы разудалых подготов получились вполне серьёзные мужи общества, высот достигшие не по ранжиру и срокам выслуги, а от природных качеств каждого. Мы, уволенные в запас в 1955-1961 годах, помогали устроить свою жизнь уволенным после 25 летнего стажа в отставку, ещё молодым, полным сил мужчинам. Им, правда, было легче, так как отставка – это не досрочное увольнение по сокращению. Отставка – это почёт,  льготы  и  приличная  пенсия,  позволяющая  нормально  жить.

Почти  регулярные встречи с однокашниками  позволяют мне быть более-менее в курсе жизни живых и провожать в последний путь умерших.  А  их  становится,  к  сожалению,  всё  больше  и  больше.

Приятно  встретиться  с  друзьями  через  много  лет.  Но  как  всё изменились! 

Виля  Холмовой,  Толя  Клементьев  и  я  в  музее  училища  во  время  встречи  в  1973  году

Фотография  сохранила  на  память  милые  лица  близких  людей.

Слева  направо: Витя  Поляк,  Эдик  Найдель,    ,Витя  Кульницкий

Юбилейная  встреча  в  училище  в  1978 году.

Орденом «Дружбы народов», по-моему, никто из нас награждён не был. С государством, вероятно, не «дружили» мы, а служили правдой и верой Отечеству. Примером тому многочисленные награды за службу Родине всех степеней.

Но у нас есть свои награды за дружбу. Это значки юбилейные разного срока:  25,  35,  40,  45  и  50  лет  выдержанной  во  времени  дружбы. 

Ныне  отдыхаю  на  пенсии

Привык  к  трубке ещё  с  курсантских  времён

А  это  моё  недостроенное  имение

2000  год.  На  склоне  лет  читаем  вдвоём  с  моей  верной  подругой  Нелей

Санкт-Петербург

2001  год