© Клубков Ю. М. 1997 год
|
|
|
|
|
|
© Клубков Ю. М. 1997 год |
|||
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Куликов Игорь Валентинович родился в семье флотского офицера и ещё в детстве познал жизнь и быт командного состава флота на Севере, на Балтике, на Чёрном море и на Дунае. Беря себе в пример отца, он с малых лет мечтал о флотской службе. Это привело его в стены Рижского нахимовского училища в 1945 году, а после его окончания – в 1-е Балтийское высшее военно-морское училище, которое он закончил в 1953 году. Офицерскую службу начал на Дунайской флотилии командиром речного бронекатера, а закончил досрочно по сокращению Вооружённых Сил в 1960 году в штабе бригады торпедных катеров в Совгавани. Он служил добросовестно и не хотел уходить с флота, но судьба распорядилась иначе. В гражданской жизни работал и одновременно учился. Закончил институт и получил второе высшее образование. Стал инженером, старшим научным сотрудником, кандидатом технических наук. Интереснейшая работа в прикладной науке и промышленности приносила моральное удовлетворение. Её итог – более ста публикаций и изобретений, а также звание «Изобретатель СССР». В пенсионном возрасте увлёкся литературной работой. Издал три книги стихов: «Война без догмы» (тема – Великая Отечественная война), «Хроника тревоги» (тема – скорбная действительность) и автобиографическую повесть на английском языке «For a Weekly to London».
Посвящение Привет тебе, стократ привет, Неутомимый Редсовет! Ты всё грехи друзьям прощаешь, И в море память возвращаешь.
Игорь Куликов
ПОЭТИЧЕСКИЙ СИНДРОМ И ПРОЗА ЖИЗНИ
Официальная анкета Для нашего оргкомитета
Сработана апреля первого дня, года 2003-го от рождества Христова.
Куликов Игорь Валентинович, артиллерист образца 1945 - 1953. Родился в городе Севастополе 23 ноября 1931 года. По гороскопу – «стрелец».
Небольшое вступление
Хотя мои друзья книг не читают, Поскольку вышел чтения лимит, Они о жизни всё, что надо, знают, И им стихов нехватка не грозит.
А я друзей прекрасно понимаю, И к рифмам равнодушье разделяю: Для них шедевры служат эталоном, Поэзии неписаным законом.
Я в их глаза смотрю теперь не часто, И дорог мне их ироничный взгляд. Как будто счастье возвратив назад, Сегодня предлагает он участье.
Невольно хочется себя спросить, Чем нашей дружбе мог бы отплатить?
Друзья ушедшие со мной остались. Остались там, где и грехи, и память. Пройдут года. Чтоб в их полку прибавить, Мы все ещё на встречу не собрались!
А вот, когда мы вместе соберёмся, Потомки наши подведут итог Побед, ролей, походов, дельных строк. Мы в том, что состоялось, к ним вернёмся.
Бог даст, и я вернусь тогда стихами, Которые беспечно написал. В них то, что интересно, передал. Насколько был я прав, судите сами.
Я братству флота долг хочу отдать: Зачёт на звание поэта сдать!
Поэтический синдром
Скажу откровенно, не стану лукавить, Анкету свою я хотел бы представить, Хоть есть для сомнений причина одна, Кому она, к слову, по делу нужна?
Но раз поступил от «начальства» приказ, Придётся «кино» прокрутить ещё раз.
***
Родился я у бухты шумной. Там спуск, что на вокзал ведёт. Но после двух геройских штурмов Роддом мой вряд ли кто найдёт.
Мой Севастополь, сын России, – Не виртуальный Зурбаган. Я воздух твой вдохнул впервые, Массандрой был впервые пьян.
А ведь это было, было, Собралася вся семья. Мать к окну меня носила, Балагурили дядья.
Я вполне судьбой доволен И в науках не профан, Но звучит мне в сердце болью Мой погибший русский клан.
И теперь я знаю точно, Я постиг судьбы пути, С их любовью днём и ночью В жизнь мне выпало идти.
***
Мой дед, отец и дядька – все трое моряки. Их жизнь – сама история, но есть в ней маяки.
Цусимы и Деникина разгромы дед знавал, И боцманом портовым он жизнь свою кончал.
В тот год в Новороссийске всех грешных тиф косил. Поручик Оболенский без деда в даль уплыл.
Семья вернулась в Питер, здесь много без отцов. В Подготию пристроила Глафира молодцов.
И стали военморами два щуплых паренька. Но то рассказ отдельный, не до того пока.
***
Мой отец, Куликов Валентин Дмитриевич. 1953 год
И скажу вам, братцы, по секрету я, Что хранила в тайне вся семья моя. Михаил Димитрич дипломатом стал, В Токио у Зорге он секреты брал. Был морским и хватким этот атташе, И пришёлся, видно, Зорге по душе. На борту линкора, где подписан акт, Куликова боцмана сын стоит, как факт. Той капитуляцией кончилась война, Принял за Цусиму сын долги сполна.
***
Нахимовец Игорь Куликов. Город Рига, 5.12.46.
А теперь, наверное, будет ясно всем, Как я в сорок пятом стал нахимовцем. Точно в день рождения был на то приказ. Друг мой, Женька Дрюнин, уточнил, как раз.
***
Мы были друзьями: Олег Дунаев и я. Рига, 1948 год
Нахимовские годы, учёбы благодать, Под парусом походы, и строевая стать. А каперанг Безпальчев, из царских мичманов, Для пацанов запальчивых был справедлив, суров.
Да, Константин Безпальчев, свет Александрович, Пример дворян, Начальник! Тебя как не любить? Ты в Риге опустевшей собрал учителей И сделал из училища классический лицей.
***
Начальник Рижского Нахимовского училища капитан 1 ранга Безпальчев К.А.
И если что-то в юности успел я получить, Безпальчева систему мой долг благодарить. Но юность тороплива, анализом слаба. Когда проходят годы, ясны её дела.
*** Готическая Рига – немецкой жизни пост. С Петровскою победой тут не окно, а мост. Колония остзейская, ты стала русской вдруг. Прибалты в одночасье сменили статус слуг.
К немецкому порядку имперский подошёл, Но в бурях исторических латыш всех обошёл. Младенец европейский – как ножками сучит! Прибрал к рукам он готику и в дамки норовит.
***
Кто в юности по городу не любит походить? Ганзейскими каньонами и я любил бродить. В Помпее этой брошенной легко было мечтать, И Маргариту с Фаустом у кирхи повстречать. Столичный город Рига ухожен и богат, «Сдаёт» с тобою рядом облезлый Ленинград. Да, город мой любимый, мой Питер дорогой, Обшарпан и ограблен злодейскою рукой.
И если б я историком надумал сдуру стать, Я б написал историю, как надо разграблять. И в той исторьи красочной я б выделил раздел, Как комиссар с бородкою весь город мой «раздел».
Конечно, было много «народных» подлецов, Но Питеру особенно везло на злых истцов. А всё, что не украдено под флагом ВЧК, Захапала в блокаду злодейская рука.
Квартиры все безлюдны, иди и забирай. Их легче, чем могилы, вскрывать в кромешный «рай». Да, Питер мой любимый, столица прошлых лет, Погибшая ты дважды, тебя здесь больше нет.
Но Ленинград оживший пришельцами живёт. И на Приютском тоже кучкуется народ. А вот и подкрепление из Риги к ним идёт. Такое же весёлое, как истинный подгот.
В приюте Ольденбургском лихие моряки Азы наук долбают и на подъём легки. На танцы и в музеи, в пивные и в наряд, Или в строю с «фузеей» – везде, как на парад.
Да, весело и дружно живёт морской народ. “Учёба” и “ Надежда” идут в большой поход. А девочки на пирсе у Шмидтова моста Глядят на нас с тревогой и с лаской неспроста.
И есть светловолосая одна среди подруг, Мне не забыть глазастую ни сразу и ни вдруг. А как представить счастье нам парус развернуть, И к Гогланду по ветру в путь дерзостный шагнуть!
А гротовый начальник «по матери» не стал, Когда при крене в качку на марс я залезал. Училища мир строгий, как нам тебя забыть? Как Щёголева юмор и тембр не оценить!
Едем на практику на Северный флот. Лето 1951 года. Слева направо стоят в вагоне: Феликс Мартинсон, Володя Коротков, Альберт Акатов. Стоят внизу: Игорь Куликов, Дима Краско, Виктор Федюшкин и ?
Июль 1951 года. Проходим на Амике горло Белого моря. Виден мыс Канин Нос. Определяю высоту дневного светила
Эх, молодость беспечная, тебе всё нипочём. За все грехи и вольности заплатишь ты потом. Заплатишь, может статься, коль скоро доживёшь. Но я, признаться, братцы, не верил в старость всё ж.
Казалось, и по пьянке, и в трезвости ума, Что очень скоро с янки пойдёт у нас война. Не плохо же, конечно, учёным воевать, Но в жизни скоротечной всё хочется «урвать».
Завет сей примитивный я долго соблюдал, Но вот однажды понял, что бред войны пропал. А приключилось это, не всё ль равно когда. И с той поры другие пошли в судьбе года.
Тральщик АМ-115 на боевом тралении в Баренцевом море западнее острова Колгуев. Этой изнурительной работой мы занимались весь июнь 1951 года
Но если по истории и по делам взглянуть, Нам круто изменила смерть Сталина весь путь. Не даром друг мой Вовка, мой Коротков рыдал, Когда я равнодушно о том ему сказал.
Святые слёзы Вовкины – по третьей мировой. Жить поколению нашему, не выходя на бой. Довольно, заплатили за нас братья, отцы! Служить и жить вам в мире, ребята-молодцы.
***
Обычная корабельная работа для курсантов – драйка бортов. Тральщик АМ-119 10.06.51. Виктор Федюшкин, Олег Дунаев, Игорь Куликов
Но я скажу вам прямо и честно, господа, Что лекции марксизма я обожал всегда. Марксизма-ленинизма всегда был полон зал, И два часа по записям нам лектор курс читал.
И сладко, очень сладко там до обеда бдеть, Друзья всегда разбудят и не дадут храпеть. А позже, когда в партию пробраться я сумел, Карьерные наклонности не много, но имел.
Привычку эту чудную я часто вспоминал, На разных конференциях я лихо засыпал. Товарищи по партии не выдали меня. И вот дожил я с ними до судного до дня.
Практика в Севере, лето 1952 года. На стадионе в Североморске справа налево: Валя Миловский, Володя Коротков, Игорь Куликов
Тогда парторг, приятель, меня чем удивил? Партвзнос последний вежливо и честно возвратил. Смешно обратно требовать партвзносов срочный вклад, «Накрылися» те денежки, их не вернуть назад.
Я все анкеты графы внимательно прочёл, Но там следов партийности, увы, я не нашёл. А ведь какая ёмкая жила-была графа, И я, по старой памяти, её привнёс, ха-ха.
Ведь прошлого теперь не переделать нам, Партийной червоточины я не забуду срам. Но я, ребята, старый и травленный – не волк, В единстве государства и славянства вижу толк.
***
Когда же юности курсантской была закончена пора, Поздравив с формой лейтенантской, приказ прогнал нас со двора. Разъехались по разным румбам мои товарищи-друзья. Но путь спецов - артиллеристов был в Измаил, хоть был он зря.
Лихой флотилии Дунайской уже готовился приказ: На консервацию всё ставить, идти в Европу снят заказ. Но тот приказ ещё не в силе, и принимаем мы дела. Речными, броневыми стали для командиров катера.
Тот катерок, сказать по правде, Был танком мощным на воде. На брюхе ползал он по плавням, Не мог ходить лишь по земле. Учил комдив нас швартоваться, Писать шифровки на ветру, В манёврах чтобы не бодаться, Команду драить по утру. Хорош был коллектив наш бравый, В казармах тёплых зимовал, А вечера весёлой травли Вином молдавским запивал.
***
Но вот свершилось. Днём весенним, Когда срывался чаек крик, Поздравить с расформированьем Из штаба прибыл сам комбриг. Приказ – закон. Забудь о нервах, Бери билет и на вокзал. И тем приказом трое первых Покинули банкетный зал.
В пятьдесят четвёртом годе, на исходе месяц май. Я при всём честном народе покидал Дунайский рай. И меня, весьма занятно, провожали три жены. Не расценивай превратно, жены были не мои. Грустно стало ленинградкам, их мужья в поход ушли. Ну и нас вот уносило от Дунайской от земли. И уютный студебеккер приволок десант друзей. Провожал дивизион мой трёх товарищей. Налей! Да, налили мы по кружке, выпили и обнялись. И стояли три подружки, паровоз кричал “Под вы-ысь!”
***
Этот случай я подробно потому так описал, Чтоб уже не повторяться, – я пять раз так уезжал. Уезжал ли, уходил ли, всё Россия за кормой. И пришла моя дорога к Сахалину в год шальной.
Там я кончил свою службу тем, чем раньше начинал. С красным знаменем бригаде, как и мне, пришёл финал. А хорошая бригада катеров лихих была, У проливов сахалинских службу верную несла.
Незабвенный царь Никита сокращенье объявил. И, сказать по правде, братцы, он меня не удивил. Я к тому моменту вовсе удивляться перестал. И как только, так я сразу в ДМБ себя подал.
А помог мне в том, не скрою, очень дельный человек. Он начальник был по кадрам, был известен у коллег. Чтоб в приказ меня включили, он во Владик позвонил. Капитана-лейтенанта он в гражданку отпустил.
***
Касаясь темы очень личной, Не раз бывал в сетях страстей. Но в жизни холостой привычно Немногих называл «своей».
В графе семейного экстаза Давно зачёт я получил. Женат, для верности, два раза. Не меньше трёх детей учил.
И носит внук из общей школы Пятёрки, и шумят мальцы. А череп мой, почти что голый, Морщин украсили концы.
***
По графе «образованье» Много «корок» получил. Веры нашей православной Курс Глафирин проходил. Ты, бабуля дорогая, Куликова – Князева. Твой дневник блокадный знаю, Где лежишь, не знаю я. А ещё деталь такая: Был два раза окрещён. В год рождения – жизнь лихая, Был обряд сей запрещён. А, как водится по жизни, Обойдён запрет крутой. Но Ивановна не знала Тайн Петровны в день святой.
А другие жизни графы очень трудно рифмовать. Так, анкету завершая, прозой буду продолжать. И хотя я не прозаик, так же, как и не поэт, Я б хотел на суд представить субъективный свой портрет.
Отдавая дань искусству и статистику любя, Получается, что больше я пишу всё про себя. Пусть простят меня подруги, а друзья пусть не побьют, Память мне волнует море, в нём мои мечты живут.
Проза жизни
Откликаясь на призыв Ю.М. Клубкова к однокашникам подвести итоги жизненного пути и написать воспоминания, могу добавить: И да поможет нам бог! Хочу надеяться, что задуманное, пусть не в полной мере, будет выполнено, а мне, грешному, доведётся прочесть такой уникальный документ! Узнать о моих друзьях то, что, может быть, навсегда скрыто временем. Да, Клубков, здорово тебя осенило! А главное, друг, какой ты настырный мужик! Желаю тебе таким и оставаться. Лично у меня есть только одно небольшое уточнение. Я убеждён, что для многих эти итоги предварительные, поскольку ещё не вечер. Есть поговорка, что человек только предполагает… Эта истина имеет универсальный характер. Лично я убедился в этом не однажды. Оглядываясь назад, я вижу, что и в моей судьбе, и в судьбах нашего выпуска есть одна характерная черта – линия нашей службы и судьбы круто изменялась, и у многих не один раз. Возможно, это обстоятельство сделало нас слегка дубоватыми, но зато устойчивыми. Перипетии моей службы настолько подготовили меня к возможным переменам, что мой переход в гражданское состояние был вполне естественным и безболезненным процессом, хотя я остался на гражданке самим собой, то бишь сыном казармы. А кидало меня, братцы, от Дуная до Амура, к счастью, без Суховских приключений. Вообще, нам здорово повезло в этой части. Надо же, – полвека без войны! Заплатили за нас сполна.
1954 год. Командиры речных бронекатеров Дунайской флотилии. Среди них Пётр Щербаков и Игорь Куликов
После Дуная мы с Петром Щербаковым попали на матушку Волгу, в бригаду строящихся кораблей, и послужили больше двух лет под Казанью на учебных больших охотниках за подводными лодками (проект 122).
Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, Выплывают цвета моря боевые корабли. А передний БО – охотник гордо пушки расчехлил, Крутит – вертит их нахально, жаль бабахнуть нету сил.
Там, где остров есть Свияжский и большой железный мост, У баржи огромной чёрной, был наш рейд и летний пост. В городке Зеленодольске бор сосновый, ох, шумит! У посёлка из бараков корабли завод растит.
У посёлка Кабачище наш лихой отряд стоит, Обучает экипажи и по морю не грустит. Если спросите вы, братцы, где ж подлодки мы нашли? Я не стану притворяться – в кабинете для стрельбы.
А реальные подлодки проплывали по реке. Док плавучий и огромный их возил накоротке.
1956 год. На этой фотографии я ещё молодой и перспективный
Потом я ушёл на Юг, а Петро на Север. Меня забросило на уникальный гибрид судостроения – корабль, а по документам – катер связи, КСВ. По замыслу это был штабной катер соединения малых сил. Но по сути, он не был ни катером (корпус большого охотника), ни кораблём, и для штаба не подходил функционально, хотя имел передающий и приёмный узлы связи хорошей мощности. Таких кораблей было сработано несколько штук, и только. В должности помощника я прошёл на КСВ-25 в Баку. Была глубокая осень 1956-го года. Мы шли вниз, а за нами шла шуга. Корабль стоял в плане года, и нас выгнали наспех. В результате двадцатого ноября мы оказались в штормовом Каспии без такого полезного устройства, как машинный телеграф. К счастью, на борту был морячино – комдив из Баку и сдаточная команда дедов-мотористов из Сормова. Они умели сами, без указаний, снижать обороты винта, который выскакивал из воды при жуткой качке.
Так море ласкает корабли!
И тут, если позволите, немного в подражание Максимилиану Волошину. В осенней волн дали летит крутой норд-ост, Пустынный кряж земли у Мангышлакских гор. А наш походный курс идёт к нему в упор, Знать переход в Баку по осени не прост.
Я вижу хаос волн и брызг седой туман. Равнины Азии, земли большой и древней, Дают разбег норд-осту в гонке многодневной, И бьёт по корпусу и рубке волн таран.
А наш корабль – песчинка в мире волн, И экипаж одним желаньем жизни полн, Чтоб скрыться у груди высокой Мангышлака.
Нагория пустынь, глухие берега обрывов, Они спасают нас от штормовых извивов. На третий день бессонной вахты мы пришли.
В Баку мы зимовали. В ту зиму я лишился всех иллюзий относительно дружбы народов, которые оставались у меня, молодого, после Молдавии и Татарии. Потом мы пошли в Севастополь. Переход проходил при абсолютном штиле. Такого зеркала воды на сотни миль я никогда не видал. Каспий извинился перед нами. В Севастополе с нами долго разбирались, рассматривали «мутанта» с большим сомнением, а потом отправили в Новороссийский ОВР.
Уникальный корабль – катер связи КСВ-25. Новороссийск, 1959 год
И бывает, когда закрываю глаза, Я плыву вдоль Кавказского чуда. А бывает, что снится ночная гроза: Как швартовы? А дует откуда?
Для условий Чёрного моря наш кораблик всё ж был пригоден, так что плавали мы в своё удовольствие, да ещё разное начальство иногда возили на стрельбы или учения. Здесь я познал счастье отвечать за корабль в открытом море. Это, кто испытал, – на всю жизнь.
Черноморский флот, лето 1959 года Нахожусь на мостике корабля во время учений. Самостоятельно веду корабль, отвечаю за всё.
Там же меня соблазнили перейти в штаб на нужную мне должность каплея. Командир мой был мужичок домовитый и никуда двигать не собирался. Так я стал офицером по кадрам штаба бригады, а точнее, это была законсервированная ВМБ.
По началу всё было хорошо. Мои подопечные, господа офицеры базы, были разбросаны по разным частям от Анапы до Грузии. Они были полны предупредительности. А тут ещё новые и интересные обязанности оперативного дежурного. Но счастье было так скоротечно.
Служба идёт нормально, я счастлив, но… Когда кажется, что всё хорошо, значит, чего-то не заметил…
Внезапно я, заметьте, персонально, как очень ценный специалист, осенью 1959-го был переведён на Восток. Оказалось, что эта чудная должность была нужна для механизма замены Восток – Европа. Но какая замена без реального бартера? Вот я и стал безропотным товаром для воротил кадрового рынка. Я не был в претензии, но затаил недоверие к суровой военной необходимости, что и определило мои дальнейшие действия в грозную годину сокращения Вооружённых Сил. Год спустя, именно моя кандидатура прошла первой в рядах неумолимо уволенных из бывшей Краснознамённой Сахалинской бригады торпедных катеров, которая базировалась в Совгавани. Кстати, кто бывал на Востоке, согласится – край это уникальный, а Сахалин в особенности. Я счастлив, что побывал там. Единственно, о чём сожалею, что не довелось мне выйти в Тихий океан.
На реке Тумнин с подсечкой Я тайменя раз поймал. А у бухты, у Советской, Крабов по весне едал. А тайга, так это просто, Где по лесу ни пройдёшь, Там упавших и подроста В сотни вёрст завал найдёшь. И стоят обрывов кручи, Как охрана берегов. Ветры дуют там могучи, Там прибой всегда готов! А когда торпедный катер По волнам, как вихрь летит, За кормой – пенистый кратер. От ударов всё дрожит. Наконец, приходит в базу Акробатов экипаж, Он устал, как будто сразу Был и шторм, и абордаж. Да, ребята, эту службу Я запомнил на весь век. И запомнил с морем дружбу. Так устроен человек.
Моя гражданская жизнь проходит в Питере, хотя много лет я провёл в Гатчине, где мне довелось решить квартирный вопрос после того, как Министерство Обороны «вежливо» надуло меня с квартирой. Впрочем, я снова не в претензии. По нынешним временам мы в расчёте: семь лет меня учили, семь лет я честно отслужил. Но моя «безлошадность» и многое другое заставили меня соображать и работать без скидок на прошлое. Лет десять я вкалывал и учился ремеслу, а уже потом стал сам учить других, как и что надо делать. Чтоб стать максимально независимым, я двинул сначала в инженеры, а потом в научные работники. По началу я часто менял работу, уходил на другое место, как только набирался опыта. Это было быстрее, чем убеждать начальство, что тебе пора прибавить десятку. Кстати, такой метод позволяет быстро расширять кругозор и учит самостоятельности, которая нужна инженеру. Поработал исследователем-разработчиком, конструктором, руководителем группы. Наконец, после защиты, я «попал в десятку», то есть стал тем, к чему сподобила меня мать-природа. Помог мне в этом однокашник Эрнст Молчанов, который был тогда главным инженером славного НИИ «Электронстандарт». Он пригласил меня в свою команду.
Ленинград, 1987 год. Обсуждаю с главным инженером Молчановым Э.Д. результаты работы моей лаборатории. Мы, как однокашники, хорошо понимали друг друга и по технике, и по организации научных исследований
Это был, пожалуй, самый продуктивный и интересный кусок моей жизни, который пришёлся на семидесятые и восьмидесятые годы, когда я был единовластным начальником лаборатории. Вот где пригодилось мне всё то, что дал флот, в том числе умение понимать людей. А уж инициативы мне было не занимать, причём, обычно я избегал наказаний за это. По истории это тоже был уникальный период в жизни страны. Формально всё было по приказу, но по сути всё зависело от самого исполнителя. Он мог или работать по заданному свыше плану, который сам часто и проталкивал, или делать вид усердного старания и полного почтения. В прикладной науке эта свобода наизнанку и формализм были особенно сильны. Но, если ты хотел, – пожалуйста, вкалывай на здоровье, дорогой товарищ. Только не мешай другим ничего не делать или делать то, чего они хотят сами. Ведь социализм-то развитой. Свобода! Моя работа в промышленности закончилась в 1994-м году, когда по сути закончила работу и сама электронная промышленность страны. Сразу с моим уходом зачах наш славный институт, в котором я проработал 23 года, и разбежался почти весь большой коллектив. Думаю, это не простое совпадение, поскольку вся трагедия Союза была разыграна только после ухода со сцены жизни поколений, считавших его своим кровным делом. Самые сильные духом умерли или стали беспомощны, а наше поколение было уже пограничным, пороха мы не нюхали, фигурально, крови не проливали. Многие из нас побежали задрав штаны впереди комсомола. В целом, дом остался без хозяина, а гости его растащили. Горе горькое – вот моя оценка сегодняшних проблем. А начиналось всё так хорошо!
Это фотография выпускников Рижского Нахимовского училища в день принятия присяги 28 июня 1949 года, сохранённая Колей Наумовым. Все закончили училище в равных условиях. А какие разные судьбы оказались у всех! Слева направо. Первый ряд: Олег Куракин, Игорь Куликов, Костя Левин, Женя Сологуб, Валя Михайлов, Юра Крылов, Дима Краско, Юра Тантлевский, Стасик Иодзевич. Второй ряд: Юра Павлов, Рудик Сахаров, старшина 1 статьи В. Протченко (помощник командира взвода 12 класса), офицер-воспитатель 13 класса лейтенант Фунда, офицер-воспитатель 11 класса капитан Гарбуз, начальник политотдела капитан 2 ранга Розанов, начальник училища капитан 1 ранга Безпальчев Константин Александрович, командир роты капитан 3 ранга Мищихин А.М.,(умер 19.02.2003 г.), офицер-воспитатель 12 класса капитан-лейтенант Ширяев, старшина роты главный старшина Сенин, Валя Кривиженко, Коля Наумов, Валя Миловский, Толя Молодцов. Третий ряд: Валера Поздняков, Рольф Цатис, Боря Кнорринг, Аполлос Сочихин, Володя Гридчин, Вилен Чиж, Юра Громов, Володя Енин, Имант Купрейчик, Юра Сараев , Витя Якжин, Володя Чернов. Четвёртый ряд: Игорь Цветков, Коля Шабанов, Артур Юргенсон (Спрогис), Лёша Мартьянов, Подсевальников, В. Прокофьев, А. Смирнов, Олег Дунаев, Саша Брагин, Юра Реннике, Лёня Мостовой, Володя Коротков, Зайцев (ушёл в Дзержинку), Л. Гайдук (ушёл в Дзержинку). Пятый ряд: Олег Долгушин, Володя Вашуков, Витя Федюшкин, Коля Арбузов, Миша Пихтилёв, Лёня Амелин, Серёжа Гладышев, Женя Крючков, Юра Журавлёв, Феликс Мартинсон, Альберт Книпст, Аркаша Сакулин, Рэм Васильев, Володя Гравит, Алик Акатов. На фотографии отсутствуют: Женя Дрюнин, Валя Верещагин, Юра Федоренко, Толя Зыков, Владик Алёшин.
На юбилейную встречу 1998 года нас собралось только семеро. Слева направо: Игорь Куликов, Стасик Иодзевич, Юра Громов, Женя Сологуб, Игорь Цветков, Женя Дрюнин, Юра Сараев
Но теперь я свободный человек, главное дело – пенсионер! Я очень жду появления очередных Книг издания, где любой, кто захочет, сможет рассказать о жизни, какой она была. Я знаю много удивительных судеб моих друзей, а по сути – каждая судьба уникальна, в каждой – эпоха.
Понято, никто из нас никому и ничего не должен. И всё же, если можешь сделать, что надо, значит должен. А память нужна, да ещё как! Ведь уходят годы, люди и память.
Мир праху друзей наших. Аминь!
Санкт-Петербург Апрель 2003 года |
