Продолжение

Не  на  своём  месте

Измаил    нами   завоёван

1953  год.  Первое  Балтийское  высшее  военно-морское  училище   закончено.     В  числе  других  я  был  направлен  на  службу  в  качестве  командира  десантного  корабля  на  Дунайскую  флотилию.

              Ленинград,  1953  год.

Молодой  лейтенант, дипломированный   морской офицер - артиллерист

 Осенью  1953  года  Измаил  встретил  группу  лейтенантов-однокашников  приветливо.  Суворов,  увековеченный  своей  ратной  славой,  бесстрастно  взирал  с  постамента,  как  один  из  нас,  окружённый  кольцом  однокашников,  стеснительно  справил  малую  нужду  прямо  на  центральной  площади  исторического  города.

 Таким  образом,  взаимная  выручка  и  круговая  порука   «Один  за  всех  и  все  за  одного»  пригодились  в  щекотливой  ситуации  как  лучшее  средство  сплочения  нашего  морского  братства.  Измаил  был  помечен  нами,  что  было  равносильно  сдаче  на  милость  победителя.  А  Александр  Васильевич,  Генералиссимус,  как-никак,  но,  простите,  --  пехота,  вынужден  был  признать,  что  крепость  снова  пала.  И  судя  по  тому,  что  монумент  не  шелохнулся  на  своём  пьедестале,  принял  сей  факт  благосклонно.     

Эта  наша,  признаться,  чисто  подготская  шалость  причудливо  отразила  характер  моей  службы  на  Дунае,  краткой  и  нелепой.  Ну  какая  к  чёрту   лепость,  если  приспичит.  Для  естественной  надобности  всё  целесообразно,  хоть  все  её  считают  презренной  прозой  жизни,  будто  сами  никогда  не  писают.

Я  захватил  на  Дунайскую  флотилию  кипу  книг  о  театре:  мемуары  актёров,  режиссёрские  уроки  Вахтангова,  рассуждения                 о  системе  Станиславского  и  другие.  Мысли  только  о  театре,  о  сценическом    творчестве.  Но  продолжаю  плыть  по  течению.   Дуная! 

Обстановка  на  Дунайской  флотилии

Ситуация  предстала  перед  нами  занятная.  Офицерский  состав  --  в  основном  речники,  гражданские  люди,  во  время  войны  надевшие  погоны.  Платили  им  хорошо.  Дом  у  каждого  на  берегу  рядом.  А  Измаил  --  это  же  курорт.  Сам  бог  велел  так  служить.  А  тут  молодые,  обученные  явились,  человек  восемнадцать  прямо  из  училища,  со  свежими  головами  и  силами.  И  у  всех  почти  дипломы  с  отличием. 

Но  что  из  того,  что  диплом  офицера-артиллериста  на  руках?  На  десантном  транспорте,  на  который  я  был  назначен  командиром,  всего-навсего  один  зенитный  пулемёт.

 Практику  проходил  на  линкоре  «Новороссийск»,  где  я  мог  бы  стать  командиром  башни  главного  калибра  для  начала.  А  на  эскадренных  миноносцах,  на  которых  мы  проходили  практику  на  Северном  флоте,  я  мог  быть  командиром    БЧ-2,  то  есть  артиллерийской  боевой  части. На  крейсерах  тоже  большое  артиллерийское  хозяйство  и  тоже  есть  где  применить  знания.  А  зенитный  пулемёт  --  это  же  насмешка  для  профессионала.  Однако,  училище  закончил  командное,  вот  и  получай  целый  корабль.

Мы  с  Серёгой  Никифоровым  получили  по  «лаптю».  В  профиль  наши  лайбы  так  выглядели:  голая  палуба  и  на  корме  --  мостик.  Десантников  двести  человек  принимала  «коробка»,  соответственно   трюмы  рассчитаны  на  такое  количество  людей,  а  на  палубе  размещалось  четыре  тягача  с  орудиями.  Осадка  ерундовая,  а  впереди  борт  откидывается  прямо  на  берег,  и  образуются  мостки.

Другие  ребята  назначены  были  на  бронекатера,  а  Гера  Александров,  насколько  помню,  на  монитор  береговой  обороны.  Там  оружие  серьёзное  --  башенная  артиллерия  крупного  калибра.  У  катерников  тоже  не  шуточное:  танковые  башни  и  торпеды. 

По  торпедному  делу  преподавателем  в  училище  был  сам  Грищенко  П.Д.

Ну  да  ладно,  мне  что:  пулемёт  так  пулемёт,  хоть  берданка.  Понятно  было,  что  слишком  много  нас  навыпускали,  явное  перепроизводство  офицеров-артиллеристов.  Пристроили,  и  слава  богу.

 Вскоре  выяснилось,  что  и  флотилия  на  Дунае  вроде  бы  ни  к  чему.  Придунайские  государства:  Румыния,  Венгрия,  Чехословакия  --  соцстраны,  войны  с  ними  не  предвидится.  Раскинул  великий  полководец  маршал  Жуков  мозгами  и  решил,  что  флот  бесперспективен,  и  давай  его  сокращать.  Он  вообще  к  флоту  относился  отрицательно.  Вот  и  попало  несколько  дивизионов  Дунайской  флотилии  в  этот  переплёт:  смазать  и  в  затон.

Я  не  вникал  тогда  в  эти  проблемы.  Меня  занимало  другое:  душа  рвалась  на  сцену.  Все  мои  помыслы  связаны  были  с  «гражданкой».

 Хоть  и  не  понимал  ничего  Георгий  Константинович  в  морском  деле,  мне  оказал  редкую  услугу,  сократив  Дунайскую  флотилию.  Но  это  летом  1954  года.  А  пока  я  утверждаю  себя  в  роли  командира  корабля.

Командовали  нашим  дивизионом  дяденьки  в  общем  неплохие.  Но  как  бы  это  сказать?  На  наш  взгляд  --  недалёкие.  Комдив  мало  вмешивался  в  мои  дела.  Его  я  и  не  запомнил  толком.  А  вот  замполит   --  этот  оказался  крепким  орешком.  Правда,  кто  для  кого  орешек,  это  ещё  вопрос.  Зелёный  лейтенант,  сопляк  можно  сказать,  салага   или  политработник. 

Командир  десантного  корабля

И  вот  принят  корабль.  Экипаж  шестнадцать  человек.  Боцман  --  Фёдор  Карлашенко,  правая  рука  командира,  заместитель.

Полный  состав  команды  десантного  корабля.  Отличные  ребята.  И  все  старше  меня

Деликатнейший  Федя  сразу  понял,  что  «товарищ  лейтенант»  не  выслуживаться  прибыл  на  Дунайскую  флотилию.  То  есть  молодой  командир  службу  знал,  нёс  её  добросовестно,  в  морских  делах  разбирался,  но  как-то  не  по  уставу.

Странно  было  мне:  и  Фёдор,  и  матросы  были  старше  меня  на  год.  Командовать  --  такой  страсти  в  себе  не  обнаружил.  Парадокс  --  не  приказ,  а  скорее  просьба:

           --  Фёдор  Дмитриевич,  пожалуйста,  надо  бы  сделать  вот  так.

           И  на  корабле  --  полный  порядок.  Обязанности  моряки  знают,  устав  в  них  до  меня  ещё  вбили.  Дисциплина  --  на  зависть  самым  строгим  и  принципиальным  уставникам. 

     Начальство  десантного  корабля:  командир, боцман  и старшина  мотористов

Личный  состав  отличной  БЧ-5  корабля  в  полном  составе

           Был  в  команде  грек  --  Иван  Ясонович  Пасаита,  кок.  Пытался  накормить  командира  получше.  Такой  суп  принёс,  что  я  усомнился.

           --  Всем  такой  же?

           --  Так  точно.

           --  Пойдём  в  кубрик  к  матросам.

           --  Да  зачем  же  так,  товарищ  лейтенант?  Я  вам  клянусь,  что  все  довольны!

           Готовил  он  действительно  хорошо.  А  мои  доводы,  что  некрасиво,  мол,  перед  командиром  выслуживаться,  угождать  ему,  считал  несерьёзными  и  даже  нелепыми.

           --  Какой  же  вы  тогда  начальник?

           --  Давай,  Иван  Ясонович,  договоримся:  раз  я  начальник,  то  надо  меня  слушаться  --  это  первое.  И  второе:  если  завтра  будет  такой  же  суп,  --  опозорю  перед  командой.

           Боцман  знал  хитроумного  Пасаиту  давно  и  считал,  что  в  данном  случае  кок  прав.  Жалоб  на  его  камбуз  от  матросов  не  поступает.  Намечавшийся   конфликт  был  исчерпан,  но,  видимо,  тёзка  мой  Иван  Ясонович  решил,  что  он  теперь  у  командира  в  фаворе,  и  можно  себе  позволить  безнаказанно  идти  в  самоволку.  На  берегу  в  Измаиле  у  него  была  подруга,  чуть  ли  не  невеста.

Решил  я  участвовать  в общей  трапезе  на  верхней  палубе. Рубон добротный, флотский!

 Всё  могло  бы  обойтись,  но,  как  всегда  в  подобных  случаях,  нагрянула  очередная  проверка.   Усиленный  кордон  спугнул  Ивана  Ясоновича.  Меньше  всего  он  хотел  огласки,  да  и  молодого  лейтенанта  подводить  совсем  не  в  его  интересах.

           Короче  говоря,  отсиделся  осторожный  грек  где-то  в  кустиках,  не  сумев  пробраться  на  борт  до  вечерней  проверки.  А  была  она  в  этот  раз  не  простая,  а  всеобщая  по  дивизиону  и  особо  тщательная. 

           Боцман   Карлашенко  скрыть  от  меня  ЧП  не  мог,  но  убедил,  что  беспокоиться  не  стоит.

            --   В  любой  ситуации  есть  выход.  Проще  всего  --  нарваться  на  скандал,  а  кому  он  нужен,  товарищ  командир?   

            И  Федя  чистосердечно  доложил,  что  его  экипаж  на  месте  в  полном  составе.  Сыграли  отбой.  Через  полчаса  мой  верный  заместитель  докладывает:

            --  Товарищ  командир!  На  борту  порядок.  Спокойной  ночи.

            Утром  перед  подъёмом  флага  командир  принимает  рапорт  от  дежурного  по  кораблю.  Когда  я  услышал,  что  никаких  происшествий  на  корабле  не  произошло,  то  посмотрел  на  боцмана  с  некоторым  удивлением.  А  он  не  моргнув  глазом,  продолжал  рапортовать:

             --  У  команды  есть  просьба,  товарищ  командир,  матросу  Пасаите объявить  взыскание  --  месяц  без  берега.  Он  вчера  вечерний  чай  плохо  заварил.           

Штрафник

На  Дунае  у  меня  не  служба  была,  а  разборки,  как  теперь  говорят.

Фёдор  Дмитриевич  Карлашенко,  боцман  и  правая  рука  командира,  сказал  мне,  что  нужно  подписать    список  матросов,  которые  пойдут  в  увольнение.  При  этом  как-то  мялся.   Спрашивает:

--  Товарищ  командир,  кого  можно  отпустить?

--  Да  хоть  всех,  кроме  вахты.  Но  пусть  идут  достойные.  Это  ты  лучше  меня  знаешь.  А  кто  давно  не  был?

-- О,  тут  есть  такие,  товарищ  командир,   которые  по  году-полтора  не  были.  Но  их  и  не  пустят. 

--   Почему?

--   Штрафники,  можно  сказать.

И  тут  выяснилось,  что  один  вор,  другой,  не  с  моего,  правда,  корабля,  на  политзанятиях  не  ведёт  конспект,  причём  принципиально,  а  это  почти  антисоветчина. 

--  Давай,  --  говорю,  --  их  ко  мне.

--  Матрос  Черевко  явился  по  вашему  приказанию.

Смутный  парень,  глядит  хмуро. 

--  А  что  ты  украл? 

--  Перчатки.

--  Откуда?

--  Из  кармана.

--  У  кого?

--  У  офицера.

--  Милое  дело. 

Улыбка  моя  развязала  ему  язык.

-- Так  на  спор,  товарищ  лейтенант.  В  столовой  висят  офицерские  шинели,  из  одной  торчат  кожаные  перчатки.  Мы  строем  проходим,  а  сосед  меня  подначил:  «Слабо,  мол,  спи..,  ну  это  --  украсть.  Кому  слабо,  мне?»  --  говорю  я.  Подошёл  и  взял.  А  дежурный  за  руку  цап.  В  общем,  с  тех  пор  без  берега. 

--  Сколько?

--  Да  второй  год.

--  Понятно.  Иди  готовься.

--  Куда?

--  В  увольнение.

Матрос  Черевко  посмотрел  на  меня  таким  взглядом,  в  котором  я  прочитал:  «Вы  что,  идиот?».  Помолчал,  пожал  плечами  и  пошёл.  И  сразу  по  кубрику  шумок.  Стали  ребята  ждать,  что  же  будет?  Понял  я  только  к  вечеру,  чего  ждали.

 Построили  всех  увольняющихся  на  осмотр.  Дежурный   по  дивизиону  докладывает  замполиту,  что  в  увольнение  записано  столько-то  человек.  Стою  в  сторонке  и  ощущаю  кожей,  что  не  замполит,  не  матросы  в  строю  центр  внимания,  а  я.  Когда  проверяющий  подошёл  к  моим  морякам,  я  уже  сообразил  --  все  тут  ходят  под  ним,  под  замполитом.  Видно,  кто  ему  по  душе,  кого  на  дух  не  выносит. 

Придраться  к  форме  одежды  не  так  уж  сложно.  Бывало,  рассказывали,  и  так,  что  выведет  строптивого  морячка  из  строя,  иди,  мол,  подворотничёк  новый  пришей,  а  сам  командует:

--  Смирно!  Направо!  Шагом  марш! 

И  отпущенные  в  увольнение  уходят.  Провинившийся  через  три  минуты  бежит  взволнованный,  а  замполит  ему:

--  Нет,  поздно,  мой  хороший,  сегодня  не  получится.

Ну,  как  вы  понимаете,  любить  такого  наставника  редко  у  кого  получалось.

И  вот  подходит  «всемогущий»  к  моим   матросам.  Списки  он  предварительно  не  смотрел,  для  него  это  лишнее,  так  как  всех  хорошо  знал  в  лицо.  Он  даже  предположить  не  мог,  что  увидит  «этого  вора»  в  строю.  Командир  экипажа  должен  был  придти  к  нему  в  кабинет,  попросить  за  бедного  матросика.  Провели  бы  политбеседу,  взяли  слово,  что  впредь  «ни-ни».  А  тут  --  наглость  какая!

--  Что  это?  --  спрашивает.  Молчание.

--  Кто  это?  --  и  чернеет  лицом.  Может,  забыл  фамилию,  думаю.

--  Матрос  Черевко,  --  говорю. 

--  Как  это?

--  В  каком  смысле?

--  Кто  разрешил,  спрашиваю?

--  Я,  командир.

-- Какой  ты  к  чёрту  командир?  Тебя  этот  бандит  опозорит.  Вычёркивай  его  и  никогда,  слышишь,  никогда  он  в  увольнение  не  пойдёт. 

--  То  есть,  вы  его  не  пускаете?

--  Почему  я?  Ты.

--  А  я  как  раз  и  вписал  его  фамилию,  как  командир  корабля.  По  уставу  матрос  Черевко  имеет  право  на  увольнение.

--  Кто?  Этот  вор?

--  Но  он  же  не  в  тюрме.

--  Т-а-а-а-к!

Что  там  творилось  в  душе  замполита,  бог  весть.  Только  тишина  мёртвая  подчеркнула  его  сопение  гневное.  Но  и  растерянность  его  была  очевидной  всем.  Не  привык  он,  чтобы  кто-нибудь  слово  поперёк    сказал.  А  тут  понаехали  грамотные.  Устав  знают.

 --  Так.  Понятно.  Идите  (это  строю  матросов,  ожидавших  уставной  команды).  Идите,  идите,  чего  стоите? 

И  матросы  пошли  не  строем.

--  А  ты,  лейтенант,  сам  будешь  расхлёбывать  эту  баланду.  Берега  тебя  сегодня  лишаю.  Будешь  дежурить  вместе  со  мной.  Всё.

--   Есть.

В  половине  двенадцатого  начали  возвращаться  из  города  уволенные.  Какие  там  развлечения?  Танцы,  как   водится,   подружки.                                                                                                                                                                                                                   

Смотрю,  толчётся  народ  в  вестибюле  казармы.  И  те,  кто  в  город  не  ходил,  в  полном  сборе.  И  не  только  мой  экипаж,  а  вся  казарма.  Поглядывают  на  лейтенанта,  который  «такое  отмочил». 

Пятнадцать  минут  прошло,  двадцать.  Почти  все  вернулись.  Чувствую,  напряжение  нарастает.  Появляется  замполит. 

--  Та-ак.  Кто  ещё  не  пришёл? --  заглянул  в  журнал.

--  Ну,  конечно,  Черевко  нет.  Что  я  говорил?

--  Да  ещё  десять  минут.

Моряки  нервничают,  Федя  мой  стоит  мрачнее  тучи. 

--  Лейтенант,  я  вас  спрашиваю,  где    Черевко?

Вопрос  звучит  издевательски  и  в  полной  уверенности,  что  он,  замполит,  знает,  как  надо  поступать  с  «такими».

--  Я  тебя,  лейтенант,  в  третий  раз  спрашиваю,  где  твой  Черевко?

Это  сказано  громко,  для  всех  --  в  назидание.

--  Если  его  нет  у  вас  в  кармане,  то  не  знаю.

--  Что?  Ах  ты  сопляк.  А  ну  иди  сюда!

Он  вталкивает  меня  в  кабинет  и  прижимает  пузом  к  стене.

--  Ты  что  себе  позволяешь,  щенок!?  Да  я  тебя….

--  Фу  ты, --  говорю,  --  какое  от  вас  амбре!

--  Тихо!

Отскочил  от  меня.  Я  даже  не  думал,  что  он  может  так  испугаться.  Подумаешь,  выпил  --  день  выходной.  Он-то,  видимо,  перенервничал  не  меньше  меня.  Стресс  надо  снять.  А  я  ещё  по  молодости  к  этому  способу  не  прибегал. 

Выхожу  в  вестибюль,  куранты  уже  бьют.  Не  успел  осмотреться,  пришёл  ли  мой  «вор»,  вдруг  дружный  матросский  хохот.  Через  комингс,  споткнувшись,  буквально  ласточкой  влетает  Черевко   и,  лёжа,  задирает  башку  к  часам  и  радостно  орёт:

--  Успел!!! 

Принципиальный  матрос

Крепкий  матрос  Николай  Захватов.  Восемь  лет  на  флоте,  с  юнг  ещё.  Сибиряк  в  придачу. 

          --  Почему  же  ты,  Николай,  не  ведёшь  на  политзанятиях  конспект,  да  ещё  говорят,  принципиально?

          --  А  тошно,  лейтенант.

          --  Что,  писанина?

          --  Мне  эти  агитации  семь  лет  вбивают,  и  всё  одно  и  то  же.  Первые  три  года  всё  записывал,  потом   смотрю  --  ёлки-палки!  Всё  слово  в  слово.  Я  сразу-то  и  не  понял. 

          --  Надоело,  значит.

          --  Не  то  слово.

          --  Для  замполита  ты,  конечно,  персона  «нон-грата» .  В  увольнение  он  тебя  не  пустит. 

          --  Да  пошёл  он….

          --  Нет,  Николай,  это  не  выход.

          --  Да  в  чём  дело-то?  Конспект  этот  сраный  ему  нужен?  Так  их  у  меня  три.

          На  этот  раз,  осматривая  увольняемых  на  берег,  замполит  был  вежлив,  со  мной  разговаривал  учтиво,  не  подчёркивая,  впрочем,  что  помнит  об  инциденте.  Чувствовалось,  что  даже  зауважал  строптивого  лейтенанта.  В  строю  моих  матросов  осмотрел  бегло,  тут,  мол,  ясно,  порядок.  А  следом  за  моими  стоял  Захватов.  Будь  Николай  из  моего  экипажа,  разговор  мог  бы  перейти  из  области  человеческой  и  психологической  в  политическую.  И  тут  уж  все  карты  в  руки  моему  закадычному  оппоненту.

           Колин  командир  Забрежных  приболел,  поэтому  вопрос  был  простой:

           --  Кто?

          Поскольку  этот  абсурдный  вопрос  был  понятен  только  его  задавшему,  то  ответа  не  прозвучало. 

          --  Я  спрашиваю,  кто  записал  матроса  Захватова  на  увольнение?

          Спокойный  тон  только  усилил  угрозу.  Запахло  делом.  Замполит  отлично   знал,    что   Забрежных   на   заведомую   крамолу   не   пошёл    бы 

никогда.  Сам  Захватов  уже  настолько  на  всё  «положил»,  что  ему  было  наплевать  и  на  увольнение,  и  на  справедливость.  Через  полгода  будет  дембель,  вот  тогда  и  будет  жизнь.  А  конфликтовать  с  «этими»  считал  ниже  своего  достоинства.  Замполит  сказал: 

          --  Захватов,  выйти  из  строя!

          --  А  в  чём  дело,  товарищ  капитан  третьего  ранга?  --  спрашиваю  я.

          Как   дежурный  по  дивизиону  и  руководитель  группы  политзанятий,  в  которой  числится  и  Захватов, я  имею  все  основания  знать,  почему  матроса  лишают  его  законных  прав. 

          --  А  в  том  дело,  дорогой  мой  товарищ  лейтенант,  что  матрос  Захватов,  видите  ли,  игнорирует  советские,  для  всех  военнослужащих  обязательные  порядки.  Что,  не  знаете?  Он  же  антисоветчик!  Спросите  у  него  сами,  есть  ли  у  него  конспект  политзанятий?  Нету.  Он  игнорирует!

          --  Почему  нет ?  --  спокойно  говорит  Захватов,  не  заводясь,  а  это    с  ним  случалось,  как  говорится,  с  пол-оборота.

          --  Есть  у  меня  конспект,  даже  три. --  И  он  достал  из-за  спины   три  общих  тетради  (за  ремень  были  засунуты).

          Эффект  был  вполне  театральный.

          --  Откуда?  --  только  и  мог  выдавить  из  себя  замполит.                 

  --  Из  тумбочки,  --  тихо  сказал  Коля.

          И  такое  превосходство  было  в  этом  коротком  ответе,  такое  достоинство,  что  потерявший  вдруг  всякое  соображение  политический  начальник,  постоял  недолго,  потом  кивнул,  словно  вспомнил  о  чём-то,  и  ушёл.  Больше  я  его,  кажется,  и  не  видел. 

Пятый пункт

Внешность, как известно, обманчива. Татьяна Самойлова как-то сказала   мне:

-- Душа у тебя, Ваня, благородная – тебе бы дворян играть. А вот рожа -- кулацкая.

Да   и   кого  только  моя  физиономия  не  приводила  в заблуждение!

В Измаиле снимал я комнату в хате. Хозяйка обходительная, заботливая. Постояльцем я был удобным – молодой офицер, только-только службу начал.  Приходил поздно вечером, а днем был дома крайне редко, даже по выходным. Хозяйка к этому, видимо, привыкла.

Однажды воскресным утром просыпаюсь. Блаженство райской погоды струится из окна,  и  слышен   разговор   с   крылечка.

            --  Да   они   здесь,   офицера,   все   евреи.

            Голос   незнакомый,   соседка,   должно   быть.

            --  Как,   евреи? – это хозяйка.

            --  А  так.  Тут   же   курорт   сплошной.   Вот   они   и   лезут…

            --  Да  ты    что,  милая,  жилец   мой – Иван    Иванович,   какой

 же   он   еврей?

            -- Ой, господи! Да ты на нос-то погляди – вылитый молдавский  еврей!

Редкий  случай  воскресного отдыха. 

 У  окна холостяцкой  квартиры

 Соленый   юмор

К евреям отношусь хорошо. Много друзей. Жора Вербловский – семь юношеских лет вместе, не шутка. Благороднейший человек. Умница. А юмор,  как  спасательный  круг  –  в  самой  штормовой  ситуации.

Оба мы, конечно, моряки  те еще. На практике (Северный флот) на эсминце укачивало нас до потери сознания. Еду организм отвергал мгновенно. Выворачивало беспощадно. Крепкий чай и селедка – весь рацион.

           Я чудом каким-то продержался на вахте с командиром, в каюту спустился. Жора пластом лежит и голосом дистрофика задает витиеватый вопрос:

            -- Ванюша, будь любезен, посмотри, пожалуйста, у меня большой палец   правой   ноги   изо   рта   не   высовывается?

              Жора  отличался  жизнестойкостью  и юмором в любой  обстановке

Душевные  терзания

Через  неделю  после  прибытия  на  Дунайскую  флотилию  я  подал  по  команде первый   рапорт  об  увольнении  в  запас.  Испытательный  срок,  отведённый  мне   Борисом  Семёновичем  Пороцким,  кончился.  Пора  принимать  судьбоносное  решение!

А  сомнения  были.  Ну  что  за  блажь   вдруг?  Я  уже  стал  офицером  флота,  специалистом.  Получил  хорошо  оплачиваемую  должность.  Впереди  есть  перспективы  дальнейшей  службы.  И  нет  проблем!  Чего  ещё,  казалось  бы,  надо?  Покоя  душевного.  А  его-то  и  не  было. 

И  что  меня  может  ожидать  на  новом  поприще?  Ведь  возможно  полное  фиаско,  и  что  тогда?  Риск  был  очень  велик.  Можно  было  остаться  у  «разбитого  корыта»,  причём,  разбитого  своими  руками.  Ведь  я  покушался  на  свою  судьбу,  стараясь  переломить  её  по  собственной  прихоти.  А  играть  с  судьбой  рискованно. 

Я    никому  не  доверял  своё  душевное  состояние,  так  как  знал,  что  никто  меня    понять  не  сможет.  Возможно,  боцман  догадывался,  потому  что  заходил  в  мою  каюту  и  видел,  что   я  постоянно  читал  книги  о  театре  и  актёрах. 

 Осенило!

Тайну  мою  знал  только  Серёга  Никифоров.  Мы  крепко  дружили  в  то  время.  А  кому  ещё  расскажешь  о  душевных  муках?  Каждый  скажет,  что  это  блажь.  И  начнут  приводить  доводы:  как  же  так? вы  уже  дипломированный  офицер  на  должности  командира  корабля,    государство,  чтобы    вырастить  и  выучить  вас  на  всём  готовом,  потратило  много  сил  и  средств,  вы  обязаны  отдать  долг  государству  и  так  далее  и  тому  подобное.  К  тому  же  надо  сказать,  что  массовых  сокращений  офицерского  состава  тогда  ещё  не  было,  и  отказываться  от  службы  было  небезопасно. 

Серёга  Никифоров  понимал  меня и поддерживал  во  всём

И  на  челе  его  высоком отразилось  сразу  всё

В  первом  и  последующих  рапортах  об  увольнении  в  запас  я  подробно  обосновывал  свою  просьбу  доводами  о  том,  что  принесу  больше  пользы  Родине  там,  куда  влечёт  меня  душа.  Членом  партии  я  не  был,  так  как  не  считал  себя  достойным.  Полагал,  что  это  обстоятельство  упрощает  решение  моей  проблемы.

                А  служба  идёт  своим  чередом.  Патрулируем  в  Измаиле

Первые  попытки    Д  М  Б

Мой  рапорт  оказался  у  командира  дивизии  капитана  первого  ранга  Румянцева.  Старый  морской  волк,  сам  из  кочегаров,  простой,  справедливый  мужик,  принял  меня  в  своём  береговом  кабинете  очень  приветливо.

--  В  чём  дело?

--  Вот  такая  история,  --  я  изложил  кратко  суть  дела.

--  Да  ну!  В  моей  практике  первый  такой  случай.  Чай  пить  будешь?   Садись.  Давай-давай.

            Достаёт  печенье,  масло,  ещё  что-то,  как  в  кают-компании. Сидим,  пьём  чай.  Он  читает    мой  рапорт.

 --  А  кем  хочешь  быть-то?  

 Ну  как  я  ему  скажу,  что  хочу  быть  артистом?  Для  молодого  морского  офицера  это  стыдно,  страшно.  Ведь  засмеют.  Поэтому  и  говорю:

  --  Учителем.

  --  Каким  учителем?

  --  Русского  языка  и  литературы.

  --  Сельским  что-ли?

  --  Можно  и  сельским. 

           По  моим-то  понятиям  это  родственные  дела.  С  детских  лет  я  представлял,  что  учитель  в  школе  --  это  почти  артист.  В  моей  школе    учителя  по  истории  и   литературе  были  хорошими  рассказчиками  --  в  них  был  какой-то  артистизм.  И  они  меня  этим  заразили,  конечно,  поэтому  я  был  уверен,  что  говорю  правду.

           --  Ничего  себе!  Ты  сколько  сейчас  получаешь? 

           И  стал  рассчитывать.  Я  не  помню,  какие  у  нас  были  тогда  заработки,  но  получалось  примерно,  что  1300  рублей   должностной  оклад,  да  плюс  командирские,  плюс  за  звание,  плюс  30 %  за  участие  в  навигации  (морские)  и  ещё  за  что-то.  Получалось  всего  около  трёх  тысяч.    

           --  А  будешь  ты  получать  шестьсот  рублей!  В  четыре-пять  раз  меньше!  Ты  понимаешь,  на  что  идёшь?  Семья  есть?

           --  Жена  у  меня  в  Ленинграде.

           --  Дети  есть?

           --  Нет  пока.

           -- Не-не-не!  И  не  помышляй!  Слушай!  А  выход  есть!  Преподавать  хочешь?  Так  я  тебя  на  артиллерийские  курсы  определю.  Командовать  тебе  не  надо  будет…

           А  я  и  уши  развесил,   пью  чай,  печеньем  закусываю.  Вкусно  так,  увлёкся.  И  не  понял,  что  разговор-то  закончен,  что  комбриг  уже  всё  решил.  Моргнуть  не  успел,  смотрю,  а  он  мой  рапорт   рвёт  на  части  и  опускает  в  мусорную  корзину:

           --  Всё,  договорились!  Сейчас  я  дам  указание  подготовить  приказ  и  подпишу  твоё  новое  назначение.

          И  ласково  выпроводил  меня  из  кабинета,   как  отец  родной.  И  я  даже  подумал,  а  может  это  к  лучшему  --  преподавателем  на  курсы-то?  Всё-таки  выход  из  положения:  не  надо  командовать.  А  науку  артиллерийскую  я  знал  хорошо.  Но  приказа  о  переводе  преподавателем  на  курсы  всё  не  было  и  не  было. 

          Через  месяц,  после  очередного  конфликта  с непосредственным   начальством,  я  накатал  второй  рапорт.  На  этот  раз  комбриг  встретил  меня  не  так  приветливо,  но  всё  равно  стал  угощать.  И  вдруг  задаёт  сакраментальный  вопрос: 

         --  Слушай,  а,  может,  ты  повздорил  со  своим  начальством?    Я  же  чувствую.  Да  не  обращай  ты  на  них  внимания,  на  дураков  этих!

         Я  так  растерялся,  поскольку  не  смел  о  командирах  так  говорить,  хоть  и    согласен  был  с  ним   на   все  сто  процентов.

         --  В  следующий  раз,  если  что  возникнет,  иди  сразу  ко  мне.  Я  тебя  в  обиду  не  дам!

         И  при  этом  опять  рвёт  мой  рапорт  на  мелкие  куски. 

Так  комбриг  дурил  меня  пять  раз,  говоря  при  этом,  что  лучше  нас,  молодых  командиров ,  ещё  не  было  на  флотилии.

            --   Что  ты,  что  Никифоров  --  образцовые  офицеры!

           Он  знал,  что  Серёга  --  мой  друг.  Комбриг  тонкий  был  психолог,  всё  учитывал  в  своём  воспитательном  воздействии.

Футбол,  страсть  моя  с  детства,  отвлекал  от  проблем.

Левый  инсайд  на  мостике  своего  корабля  в  полной  форме  перед  выходом  на  игру. 

Вилково,  июнь  1954  года,  за  месяц  до  ухода  в  запас

       Ночные  учения

           А  весной  были  учения,  причём,  ночные.  И  тут  случился  ещё  один  казус,  но  уже  с  замполитом  бригады.   Любопытное  было  столкновение.

Проверка  штабом  бригады  готовности  корабля  к  ночным  учениям

Впереди  в  темноте  идёт  «лайба»  Серёжи  Никифорова.  Я  иду  за  ним  и  держу  дистанцию  два  кабельтова.  Сигнальные  огни  у  Серёжи  горят,  их  хорошо  видно.  Мы  уже  ходили  кильватерным  строем  ночью,  фарватер  изучили,  и  опыт  был. Команда  вся  на  боевых  постах,  обстановка  на  мостике  спокойная. Рядом  стоит  Федя  у  штурвала,  опытнейший  рулевой.     

У  меня  на  борту  обеспечивающий  --  капитан-лейтенант,  замполит  бригады,  абсолютно  неграмотный  в  судовождении    и  ужасно  трусливый.  Он  то  и  дело  высовывается  из  рубки   и  говорит: 

            --  Лейтенант,  лейтенант,  сбавьте  ход,   идите   потише.

            --  Почему?  Зачем?

 --  Вы  на  впереди  идущего  напоретесь.   

 -- Да  нет.  Я  же  знаю  расстояние.  Держу  дистанцию  в  соответствии  с  наставлением  о  совместном  плавании  кораблей. 

 В  очередной  раз  он   выскакивает  и  кричит:

 --  Я  вам  приказываю  идти  потише!  

 Нервы,  видать,  не  выдерживают  у  человека. 

 --  Нет,  вы  мне  не  приказывайте,  здесь  я   командир.

 --  Как  вы  разговариваете?  Я  обеспечивающий!

 -- Если  вы  обеспечивающий,  то  приказывать  мне  имеете  право  только  в  том  случае,  если  берёте  на  себя  командование  кораблём    и  делаете  соответствующую  запись.

 Подаю  ему  вахтенный  журнал. 

 --  Расписывайся!  --  говорю.

 --  Нет,   я  не  буду.

 --  А  не  будешь,  так  вон  отсюда.  Вон  из  рубки!  Не  мешай  мне  выполнять  боевое  задание!  

 Что  на  меня  нашло,   не  знаю,  но  я  был  «страшен  во  гневе».  Резкий  тон  и  на  «ты».  Обеспечивающий  явно  испугался,  выскочил  из  рубки,  как  ошпаренный.  Федя  мой  стоит  бледный,  внимательно  смотрит  вперёд.  Через  некоторое  время    сказал:

 -- Товарищ  командир,  что    вы  делаете?  Это  же  замполит  бригады!

 --  Да  пошёл  он  … Разве  я  не  прав? 

 --  Правота  на  вашей  стороне,  товарищ  командир.

 --  Значит,  всё  нормально.  На  румбе?

 --  А  мы  идём  точно  по  фарватеру.  Дистанция  до  впередиидущего  мателота  два  кабельтова.  До  поворота  семь  минут.

 --  Есть.  Так  держать. 

 А  сам  думаю:  молодец,  Федя,   службу  знает  и  чётко  докладывает.  А  главное  --  всё  понимает…

Ночная  десантная  операция   прошла  успешно,  без  замечаний. Утром    учение  закончилось.  Комбриг  Румянцев   подводит  итоги. 

Присутствуют  все  офицеры  бригады.  И  что  же  он  произносит  в  первую  очередь?

           --  Отлично  провели  учения  десантные  корабли   под  командованием    лейтенантов  Никифорова   и   Краско!  

           Далее   разобрал  недостатки  и  ошибки,  ещё  многих  похвалил,  а  кого-то  поругал.  В  конце  разбора  учения  спросил:

           --  Замечания   у   обеспечивающих  есть?

           Пауза.  Мой  капитан-лейтенант  встал, покраснел.  Ну,  думаю,  сейчас  он  мне  «вмажет».  Ан  нет  :

           --  Лейтенант  Краско  учения  провёл  без  замечаний.  Можно  сказать,  отлично.

           Потом    я   пожал  ему  руку  и  сказал:

           --  В  следующий  раз  ты  к  профессионалам-то  не  суйся  или  посоветуйся,  как  тебе  быть.  А  гонор  свой  показывать  на  флоте  вообще  ни  к  чему. 

Особая  «десантная  операция»

Получаю  задание  командования:

   --  Погрузить  трактора  там-то  и  доставить  туда-то. 

   То  есть  школьная  задача:    из  пункта   «А»  в  пункт  «Б».  А  на  деле  --    помощь  сельскому  хозяйству.

Докладываю  оперативному  дежурному  о готовности  выйти  на  Дунай  для  выполнения  задания

 Дунай  есть  Дунай.  Течение  сильное.  Но  у  «лайбы»  моей  два  мощных  двигателя,  отличная  поворотливость  и  очень  малая  осадка.  Легко  тянет  четыре  тягача  с  пушками  и  батальон  десанта  с  полным  вооружением  и  снаряжением. 

 Трактора  я  принял  нормально.  Трактористы  рулят,  как  заправские  танкисты.   Пошли.  И  показывают  они  мне  место,  где  их  надо  высаживать.  А  подойти  не  можем   --  берег  не  тот,  не   плоский,  чтобы  на  него  положить  передний  отваливающийся  борт.  Несколько  раз  подходили,  и  всё  не  то.  А  место  в  черте  города,  им  здесь  надо.    

  Говорю:

  --  Здесь  один  выход.

    --  Какой?

    --  А  вот  заскочить  в  эту  детскую  купальню.

    Углубление  в  береговой  линии  прямоугольной  формы,   чтобы  здесь  не  было  течения,     специально  вырыто  для  купания  детей.  Вход  в  эту  лагуну  шириной  всего  несколько  метров  --  узкое  горлышко,  а  дальше  квадратный  водоём.  Боцман  говорит:

    --   Товарищ  командир,  мы  здесь  не  пройдём.

    --   Федя,   на   нахальстве   проскочим!

    Азарт  у  меня  какой-то  появился.  

    Однажды  посреди  Дуная  я  скомандовал:

    --   Левая  --  полный   вперёд,  правая  --   полный   назад! 

            Мой  десантный  корабль  начал  крутиться  на  одном  месте,  как  юла.  Это  было  так  смешно,  что  развеселило  экипаж:  все  смеялись  от  души.  Хохот  был  слышен  даже  с  берега.  

           Ось  такого  вращения  проходила  вертикально  через  центр  мостика. Знание  этого  свойства  корабля  давало  возможность  легко  управлять  им  в  узкостях  и  на  быстром  течении.  Помню,  когда  мы  первый  раз  вышли  на  свободную  воду,  я  от  восторга  закричал: 

 --  Федя,  какая  поворотливость!  Как    на  велосипеде!   

            А  он  рассмеялся  и  говорит:

            --  Вы  совсем  мальчишка,  товарищ  командир.

            Теперь  надо  было  войти  в  узкую  горловину  лагуны,  выгрузить  там  трактора,  а  потом  выйти.  Риск,  конечно,  был. 

            По  громкоговорящей  связи  попросили  всех  прекратить  купание,  так  как  в  купальню  будет  заходить  боевой  корабль.  Акватория  купальни  и  пляж  мгновенно  опустели.              

            Командую  рулевому:

    --  Делаем  пробный  подход.    Против  течения  пойдёшь.

    Течением  нас  благополучно  сносит.

Со  второго  захода  --  прямое  попадание!  Только  чуть    коснулись  мягкого  песчаного  берега  без  каких-либо  последствий.

   На  берегу  возгласы  и  аплодисменты.  Детишки    радуются,  прыгают,    машут  руками.  Мы  медленно  подходим  к  отлогому  песчаному  берегу,  опускаем  передний  борт.  Трактора  покидают  палубу.  Общий  восторг.       

   А  Федя  говорит:

   --  Товарищ  командир,  а  как  же  мы  обратно-то  выбираться  будем?

            --  Федя! Главное,  что  мы  сюда  вошли  и  задание  выполнили. 

           Выскочили  мы  из  протоки,  как  пробка  из  бутылки. 

При  плавании  на  быстром  течении  Дуная  от  действий  рулевого  многое  зависит

Командование  не  знало  об  этой  операции,  так  как  я  о  подробностях  не  докладывал.  Но  шила  в  мешке  не  утаишь.  Позднее  наш  вход  в  купальню  и  выход  из  неё  стали  известны  начальству  и  всему  личному  составу  бригады.

           Я,  конечно,  гордился,  что  нашёл  оригинальное  решение,  но  в  нём  было  больше  смекалки  русского  мужика,  чем  чисто  морского  искусства.   

А  как  хорошо идти  по  Дунаю пассажиром теплохода и наблюдать  красоты природы!  Никакой  ответственности!

Потрясающая  новость!

 Через  несколько  дней   вызывает  меня  командир  бригады  и  сообщает:

            --  Вот  колхоз  благодарность  тебе  прислал  за  оперативную  переброску  тракторов,  --  и  показывает  мне  телефонограмму.

            --   От  себя  тоже  объявляю   благодарность.  Особо  отмечаю  смелость  и  находчивость.  Только  расскажи  мне  подробнее,  как  ты  высаживал  этот  тракторный  десант?

            Мне  сразу  стало  ясно,  что  ему  всё  уже  известно,  но  он  хочет  услышать  доклад  от  меня,  так  как  к  этому  времени  моя  десантная  операция  уже  обросла  легендами  и  множеством  душещипательных  подробностей.  Пришлось  кратко  изложить  без  рискованных  деталей.

            --  Ну  ты  молодец,  --  сказал  комбриг.  --  У  тебя  командирский  талант,  а  ты  уходить  хочешь.  Никуда   я  тебя    не  пущу.

            Так  комбриг  окончательно  определил  свою  позицию  в  отношении  меня.  А  я-то  хорош!  Доигрался  на  командирском  поприще!  Вместо  того,  чтобы  «забить  болт»  на  службу,  как  делали  некоторые,  я  прославляю  себя  нестандартными  командирскими  решениями.  Так  я  не  достигну  намеченной  цели.

            А  комбриг  тем  временем  говорит:

            --  Ты  такой  фурор  устроил  на  весь  район.  Все  пионерские  лагеря  всполошил  на  берегу.  Мне  звонят,  выясняют,  что  за  учения  мы  проводим  в  этом  районе.  А  трактористы  просто  обалдели  от  такой  высадки.  Их  ждали  только  на  следующий  день.

           И  странное  дело:  мне  никто  не  сделал  даже  незначительного  замечания  за  то,  что  я    рискованно  маневрировал  на  боевом  корабле.

           Чуть  позже  мне  это  попомнил   замполит,  капитан-лейтенант,  бывший  мой  обеспечивающий  на  ночных  учениях.  Я  считал,  что  после  нашего  конфликта  наступило  примирение.  А  он  вдруг    начал  на  меня  орать:

           --  Ну  что,  лихой  моряк?!  Дезертир,  предатель!

           --  В  чём  дело,  товарищ  капитан-лейтенант?  Какие  у  вас  основания  со  мной  так  разговаривать?  Я  не  советую  вам  бросаться  такими  словами.

           --  А  как  иначе  с  тобой  разговаривать?  Вот  уже  пятый  твой  рапорт  пришёл.  Я   в  курсе    твоих  дел.

           Чувствую,  что    разговаривает  он как-то  странно.  Комбриг  говорил  со  мной  на  эту  тему  совсем  иначе.  Может,  замполит  что-то  знает.  Не  могу  понять.  А  он  кричит:

           --  Государство  на  тебя  столько  средств  израсходовало,  тебя  учили,  а  ты  что?  Ты  бежишь,  как  крыса  с  корабля!

           --  Я  ещё  раз  прошу  таких  слов  не  говорить,  иначе  я  повернусь  и  уйду.

          Замполит  вдруг  сменил  тон  и  говорит:

          --  Да  ладно.  Настаиваешь?

          --  На  чём?

          --  На  том,  что  хочешь  демобилизоваться?

          --  Ну  а  для  чего  я  пишу-то  пятый    раз?!

          Он  суёт  мне  какую-то  бумагу  и  говорит:

           --  Подпишись  вот  здесь.

           --  А  что  за  подпись?

           --  Подпиши,  что  ты  не  отказываешься.

           --  От  чего?

           --  От  сокращения.  Приказ  пришёл …

           Мне  стало  ясно,  что  Жуков  начал  сокращение  Дунайской  флотилии.  Но  крепко  окопавшиеся  там  офицеры   не  хотели  уходить  в  запас. Уволить  заслуженного  офицера  с  хорошим  денежным  содержанием,  которому  пару  лет  до  пенсии,  у  которого  лёгкая  служба  рядом  с  домом  и  дача  на  берегу  реки,  не  так-то  просто.  Сидят      крепко-накрепко.

            Вот  замполит  и  собирал  подписи  желающих  уволиться.  И  первым  в  этом  списке  оказался  я.  Ситуация  ясна:  молодой,  не  окопавшийся,  сам  просится.  Так  зачем  же  нужно  было  замполиту  ломать  комедию?  Это  трудно  понять.  Таков  был  стиль  их  работы.  Даже  в  этой  обстановке  он  должен  был  показать,  что  проводит  со  мной  воспитательную  работу.  Показуха.  Они  постоянно  демонстрировали  свою  власть  над  людьми  и  считали  себя  вершителями  судеб.

          Подписал  я  бумагу  и   сказал    замполиту    напоследок:

          --  Чего  ты  орёшь-то  зря?  Я  не  хуже  тебя  понимаю  пользу  Родине.  А  за  то,  что  ты  великую  новость  мне  сообщил,  тебя  благодарю.  Я  же  заново  родился!

          Расстались  мирно,  по-товарищески.  Пожали  друг  другу  руки.

Прощание

          Я   чувствовал  себя  так,  как  будто  у  меня  выросли  крылья!  Приказ  об  увольнении  в  запас  пришёл  быстро. 

         Произошла  удивительная  вещь.  На  каждом  корабле  возникает  и  накапливается  какая-то  недостача.  Она  годами  копится.  Когда  я  принимал  корабль,  мне  боцман  Федя  сказал:

            --  У  нас,  конечно,  не  полный  комплект.  Но,  товарищ  командир,  это  у  всех.   Есть  взаимовыручка,  так  что   вы  не  переживайте.

Последний  снимок на  своём  корабле в  военной  форме 

           Корабль  я  сдавал  ему  же,  то  есть  своему  заместителю  --  боцману  Карлашенко  Фёдору  Дмитриевичу  на  срок  до  прибытия  нового  командира.   Когда  он  подписывал  рапорт  о  том,  что  принял  у  меня  командование  кораблём,  то  сказал:

           --   Ни  о  чём  не  беспокойтесь,  на  корабле  полный  комплект  всего  имущества.

           Сдав  корабль,  я  почувствовал  себя  свободной  птицей.  Настроение  было   эйфорическое.  Быстро  оформил  все  документы.

                            Фото  на  прощание  с однокашниками:

                     Юрой  Олехновичем  и  Серёжей  Никифоровым

 Уезжал  я  домой  в  Ленинград,  а  фактически  --  в  неведомое  пространство. 

            Наступил  грустный  час.  С  каждым   членом   экипажа  я  попрощался  персонально.  Проходило  это  очень  трогательно.  Я  услышал  много  хороших  слов  в  свой  адрес.    Взял  у  всех  ребят  адреса.  Потом  была  длительная  переписка.

                               Прощальный  снимок  со  своими  сослуживцами

Такого  командира,   как  я,   видимо,  вообще  в  истории  не  было.  Я  ведь  не  приказывал,  а  просил.    Тем  не  менее  порядок  на  корабле  был  идеальный.  Думаю,  только  благодаря  душевным  отношениям.  Старшины  и  матросы  сами  службу  знали.  Доверие  к  ним  --  это  главное.       

           Но  самое  волнующее  произошло  на  следующее  утро. Сошёл  со  своего  корабля,   посмотрел  на  него  со  стороны.  Стало  грустно.  Мои  бывшие  подчинённые  были  на  берегу      на  физзарядке,  как  и  весь  личный  состав  дивизиона.  Когда    шёл  по  территории  части  в  сторону  КПП,   весь  дивизион  побежал   за  мной.  Я  сразу  почувствовал  ток    сердечных  импульсов.  А  когда  они  закричали  в  ритме  шагов:

            --  До-сви-да-ни-я,  то-ва-рищ  лей-те-нант!  --    остановился,    не  мог  идти.  Поставил  чемодан,  сел  на  него  и  заплакал.  Мелькнула  мысль,  а  не  зря  ли  я  всё  это  сделал? Но  быстро  отогнал  её  усилием  воли  и  сказал  себе:   «Всё  идёт  нормально!».

Осенью  1954  года  ко  мне  в   Мартыновку  приехал Серёга  Никифоров. 

Как  я  был  рад  его  приезду!

Жил  в  Мартыновке  в  тот  период  Генка  Пластинин.  Мы   часто  встречались

Судьба 

Экзамен  в  театральном  институте

Когда    поступал  в  театральный  институт,  конкурс  был  невероятно  высок:  на  одно  место  50  человек.  Я  очень  волновался.  Мне  хотелось  убедиться,  что  я  имею  право  быть  артистом,  что  у  меня  для  этого  есть  данные.  Речь  не  о  таланте,  а  именно  о  необходимых  природных  данных.

Дрожа  от  страха,  я  вошёл  в  аудиторию  и  за  длинным  столом,  накрытым  кумачом,  увидел  приёмную  комиссию.  Народные  артисты  Симонов,  Черкасов,  Толубеев,  Меркурьев,  Скоробогатов,  Елизавета  Ивановна  Тиме  --  элита  театрального  Ленинграда.  Всех  их  я  видел  в  театре  или  в  кино. 

Меня  буквально  прострелила  простая  мысль:  если  эти  корифеи    собрались,  чтобы  решить,  годишься  ли  ты,  Ваня,  в  артисты  или  нет,  то  тебе  надо  просто  показать,  на  что  ты  способен.  Я  верил,  что  они  решат  по  справедливости.  Они  же  специалисты  своего  дела.  Их  мнение  для  меня  --  высший  суд.  Как  они  решат,  так  и  будет.  И  я  успокоился. 

Борис  Вольфович  Зон,  один  из  лучших  театральных  педагогов  взял  в  руки  папку  с  моей  фамилией,  открыл  её  и  произнёс:

--  О!  С  корабля  на  бал?!

Члены  комиссии  встрепенулись:

--  Что?  Что  такое?

--  Прошу  любить  и  жаловать:  Иван  Иванович  Краско  -- морской  офицер!  Командир  корабля!     

Сидящие  за  столом  восприняли  это  сообщение  восторженно  и  стали  смотреть  на  меня  с  особым  интересом.  Думаю,  это  одна  из  причин  моего  успешного  поступления  в  театральный  институт.  И  не  судьба  ли  вела  меня  своею  верною  рукой?… Мне  оставалось  только  не  подвести  этих  славных  людей. И,  кажется,  мне  это  удалось.

Я  сиял  от  счастья,  что  стал  студентом  театрального  института

Кира  моя  тоже  была  счастлива

Тёща

А  была  и  весьма  прозаическая,  житейская  помощь.  Но  без  неё  могло  не  быть  счастья  в  жизни.  У  меня  была  лучшая  в  мире  тёща,  Мария  Александровна,  благороднейшая  женщина.

Возникла  проблема,  как  прожить  на  стипендию.  Только  что  родился  сын  Андрей.  Учиться  и  работать по  ночам  грузчиком?  Я  бы  на  это  пошёл.  Но  тогда  мне  было  бы  совсем  трудно,  я  мог  бы  и  надорваться.  Были  такие  случаи.  И  тёща  сказала:

--  Да  не  может  быть  и  речи  о  том,  чтобы  Ваня  ещё  где-то  работал.  Я  знаю,  что  такое  театральный  институт.  С  утра  до  ночи  занимаются.  Это  же  фанатическая  профессия.  Как  можно?  С  флота  ушёл,  поступил,  наконец,  в  театральный  институт,  ну  и  с  Богом  --  получай  любимую  профессию.  А  это  уж  моё  дело,  как  я  буду  вас  обеспечивать.

 Низкий  поклон  ей.  И  вечная  память.

Эта  очаровательная  женщина  всю  блокаду  проработала  на  Мельничном  комбинате  имени  Ленина  бухгалтером. 

И  не  один  раз  падала  в  голодный  обморок

Философия  жизни

  Первоначально  определить  мою  судьбу  пытался    Батя.  Он  хотел,  как  лучше.  Низкий  поклон  ему  за  это.  Он  помог  мне  выйти  в  люди. 

    Но  я  сам  должен  был  найти  свой  путь.  И  только  в  училище  понял,  что  душа  моя  в  театре.  Ушёл  с  флота,  три  года  целенаправленно  готовился  к  тому,  чтобы  снова  стать  учеником.  Почти  в  27  лет  поступил  в  театральный  институт.  Блестяще  его  закончил,  каким-то  чудом  попал  в  труппу  Большого  драматического  театра  --  к  самому  Товстоногову.      

    Бурная  общественная  работа:  председатель  местного  комитета  профсоюза,  депутат  Фрунзенского  райсовета,  принят  в  члены  партии  …

            А  на  сцене  --  гость  на  балу  в  «Горе  от  ума»,  безымянный  офицер  в  «Гибели  эскадры»  и  другие  роли  в  массовках.  Володя  в  «Старшей  сестре»  --  эпизод,  Размётнов  в  «Поднятой  целине»  --  функция,  фон  для  действия  главных  героев.  Потому  закономерно  в  конце  четвёртого  сезона  БДТ мной  оставлен.  Конечно,  это  были  годы  театральной  академии,  но  сколько  же  можно  учиться?  Актёрская  профессия  совершенствуется  только  на  собственном  опыте.  Проще  говоря,  надо  больше  играть,  и  роли  должны  расти  по  мере  постижения  жизни.

Мне  повезло.  Рядом  были  великие  мастера:  Товстоногов, Луспекаев,  Копелян,  Лебедев,  Шарко,  Юрский,  Доронина,  Басилашвили,  Олег  Борисов… Все  они  своим  примером  и  личным  участием  помогали  мне  разобраться  в  тонкостях  нашего  ремесла.

Что  заставило  меня  уйти  из  лучшего  театра  страны?   Ведь  я  был  председателем  профкома.  Благополучие  в  театре  определяется  не  только  творчеством.  На  общественной  работе  можно  было  въехать  и  в  Народные  артисты.  Но  была  бы  при  этом  на  месте  душа?

Мне  тошно  было  заниматься  профсоюзными  дрязгами,  выяснять,  кто  прав,  кто  виноват  в  мелочных  конфликтах,  кого  обидели  зарплатой  или  премией.  И  я  признаюсь  открыто  --  я  сбежал!  Честно  разобраться  во  всём  этом  невозможно,  а  врать  я  так  и  не  научился.    

  Натура  моя  требовала  постоянной  работы.  И  она  находилась  --  в  курсовых  работах  на  режиссёрском  факультете  театрального  института,  в  самостоятельных,  как  теперь  бы  сказали,  антрепризных  спектаклях,  таких,  как  «Антигона»  Шифферса.  Видимо,  Креон  стал  своего  рода  этапной  ролью.  С  приходом  в  «Комиссаржевку»  я  сразу  был  принят  в  группу  ведущих  актёров.    Мне  было  уже  35  лет.

          Часто  в  разговорах  с  молодыми  я  говорю:  «Есть  такое  высокое  понятие  --  ПРИЗВАНИЕ.  На  самом  деле  оно  очень  простое,  если  понять  его  смысл.  Душа  зовёт.  В  этом  суть.  Призвание  есть  у  каждого.  Только  надо  определить,  в  чём  талант  человека.  Ещё  в  детстве  надо  понять,  чем  ребёнок  хочет  заниматься,  что  ему  интересно». 

          Но  беда,  если  человек  не  нашёл  своего  пути,  не  поверил  призыву  своей  души,  или  его  кто-то  сдвинул  с  верного  пути,  и  он  оказался  в  чуждой  среде.  Отсюда  все  стрессы,  нервы,  болезни.  Это  трагедия,  когда  человек  оказывается  не  на  своём  месте.  В  этом  плане  можно  считать,  что  я  счастливый  человек. 

Реализовать  своё  призвание  --   счастье.  Это  главное  в  жизни.

Мне  помогли    определиться  в  жизни  добрые  люди:  Комиссаров,  Щёголев,  Язовицкий,  Пороцкий,  затем  педагоги  в  институте,  а  позднее   --  выдающиеся  артисты  БДТ.  Некоторые  даже  неведомо  для  себя.  Как  тот  дядька  на  берегу  Вартемякского  пруда.  Ведь  он  внушил  мне  веру  в  свои  силы.

Флотский   опыт   не  пропал

Я  нисколько  не  сожалею,  что  семь  лет    провёл  в  стенах  училища:  сначала  три  года  в  подготии,  а  потом  четыре  в  Высшем  Первом  Балтийском.  Затем  год  службы  на  Дунае.  Хоть  плавал  всего  одну  навигацию,  но  и  она  пошла  мне  на  пользу.

           Прежде  всего,  физически  я  окреп,  чему  способствовал  строгий  распорядок  дня.  Общая  физическая   подготовка,   да  и    морские  дела:  гребля  на  шлюпках,  работа  с  парусами  на  шхунах  «Учёба»  и  «Надежда»,  драйка   палубы   на  линкоре  «Новороссийск»  и   другие  флотские  работы   закалили  нас  всех,  сделали  сильными  и  ловкими.    А  прыжки  с  семиметровой  высоты  борта  линкора  «Новороссийск»  прямо  в  Чёрное  море  любого  сделают  смельчаком!  Короче  говоря,  из  заморенных  войной  мальчишек  мы  превратились  в  молодых  здоровых    мужчин.

          Чёткое  расписание  теоретических  и  практических  занятий,  хорошая  система  воспитания  и  исключительно  талантливый  состав  командиров,  воспитателей  и  преподавателей  постепенно  сделали  из  нас  настоящих  морских  офицеров.   Эта  система  воспитания  органично  встроилась  в  кильватер  уроков   мудрости   бабы   Поли.  И,  может  быть,  самое  главное,  вся  атмосфера  обучения  и  воспитания   привила  нам  морское  братство,  взаимовыручку  и  особую  морскую  стать,  всё  то,  что  именуется  честью  и  достоинством   офицера  флота.

           Дисциплина  приучала  нас  к  постоянному  самоконтролю.

           Не  спроста    из  нашего   выпуска  выросло  со  временем  так  много  выдающихся  личностей:  командиров  подводных  лодок  и  надводных кораблей, адмиралов и капитанов первого ранга, учёных и крупных руководителей в  промышленности.                                                 

           Станиславский  утверждал,  что  из  всех  человеческих  качеств  для  актёра  на  первом  месте  должна  стоять    воля.  Именно  волевые  качества  воспитало  во  мне  училище  на  самом  раннем,  самом  восприимчивом  периоде  жизни,  ещё  в  юности .  Но  я  не  находил  им  применения,  пока  они  не  понадобились  мне  в  работе  над  ролями.

Продолжение следует