Кирилл Иванович Маргирянц — подгот, сохранивший на всю жизнь священные заповеди товарищества и дружбы, всегда готовый придти на помощь тем, кто в ней нуждается. Он подводник. Основную часть службы прошёл на подводных лодках 613 и 611 проектов на Черноморском, Северном и Балтийском флотах. Был командиром подводной лодки Б-61 — головной в серии первых больших океанских подводных лодок проекта 611 послевоенной постройки — лучших по тем временам. На ней он проводил опасные испытания новой системы продувания цистерн главного балласта с помощью пороховых зарядов, внедрённой в дальнейшем на подводных лодках третьего поколения. Далее он преподавал на кафедре торпедно-ракетного оружия в родных стенах ВВМУ подводного плавания, а ныне трудится в Военно-Морской академии.

Кирилл Маргарянц

МОЯ СЛУЖБА НА ФЛОТЕ

Начало

    День начала военно-морской службы запомнился чётко —24 июля 1946 года. Это день моего рождения: мне исполнилось 16 лет. Я сдавал вступительные экзамены в Ленинградское военно-морское подготовительное училище.

Во время войны я год не учился, поэтому считался "переростком ". По этой причине мне вернули документы из училища, когда посылал их в первый раз. Но, отличаясь с детства упрямством, подал документы вторично и был вызван на экзамены.

    Желающих поступить в училище было много и они шли потоками. Мой поток при поступлении № 11 в количестве 55 человек. Из них поступило 11. Это не только ввиду слабой подготовки абитуриентов и высокой требовательности на экзаменах, но и потому, что значительная часть приезжих, как выяснилось, и не собиралась поступать. Их цель — посмотреть город, погулять, имея бесплатную дорогу, харч и жильё. Некоторая часть желающих поступить отсеивалась на медицинской комиссии, которая была довольно строгой и, на мой взгляд, не совсем обычной. Проверяли, например, вестибулярный аппарат на вращающемся кресле, определяли, как человек различает запахи.

    Жили поступающие в полуподвальном помещении, справа от входа через КПП, под клубом. Зал большой, уставлен двухъярусными койками. Процветало воровство. Ложась спать, прятал под подушку не только одежду, но и обувь.

    Ощущения при сдачи экзаменов помню плохо, но один случай запомнился ярко. Готовясь к письменному экзамену по математике во дворе училища, решал примеры и задачи. Один пример никак не получался и был заброшен. На экзамене среди многих других оказался и он. Состояние было не из приятных, однако, собрался с духом, отложил  его,  решил  все  остальные,  а  потом  взялся  за  него.  К  моему  удивлению, решил с первого раза.

    Сдал экзамены хорошо. В школу города Приозерска было даже послано благодарственное письмо за мою хорошую подготовку. А в это время дома меня ждала повестка в ремесленное училище. В то время отвертеться и не пойти было чрезвычайно трудно, так что я вполне мог стать квалифицированным слесарем,   а  не  морским  офицером.

Почему я поступал в военное училище, в общем-то совсем не военный человек? Так называемых командирских качеств у меня никогда не было в достатке, недаром все семь лет в училище был рядовым. Видимо,  сыграли свою роль голодные годы, красивая форма и заразительный пример ещё двух парней из нашей школы, поступавших вместе со мной. Стадное чувство мне всегда было свойственно. Кстати, оба они не поступили.

Я — подгот

    Начал проходить курс молодого бойца. Выдали робу, бескозырку без ленточки, тяжёлые ботинки — "гады". Поднимаясь по трапу, постоянно цеплялся за ступеньки. Старшие курсы особо не обижали. Но были частные случаи, когда уезжающие в высшие училища выпускники пытались “по-корешовски” поменяться обувью или уговаривали отдать хороший чемодан.

    Курсанты распределялись по росту (по ранжиру). Был я в 11-й роте (третьей на первом курсе). Во втором взводе было нас 27 человек. Получилось, что попал я в 132-й учебный класс. На первом курсе было засилье переростков, бывших сыновей полков и юнг, а также второгодников. В нашем взводе были второгодники: Плаксин Сергей, Мишка Рождественский и Юрка Котвицкий, а в первом — Лёша по прозвищам "Пум" и "Марсианин" (фамилию не помню). Обладая слабой учебной подготовкой, учиться не могли и не хотели, но зато были "мореманами" и законодателями мод. К ним примкнули Гордеев,     Таиров и некоторые другие. Обижали не очень и не всех, но однажды мне попало, когда дал по шее одному из них, вступясь за очередного обиженного. Сразу четверо подскочили с бляхами. Пришлось отступить. Злоба на них копилась, и развязка наступила летом в лагере. Над ними устроили "суд": всех по очереди отловили и избили, а самого маленького и вредного высекли розгами. Не помню, кто был инициатором "суда" и кто возглавил “восстание”, но главным обвинителем назначили Пузыревича, наиболее часто страдавшего от "годков". Авторитет их и власть упали, но невозможность заниматься на самоподготовке на первом курсе из-за них привела к тому, что охоту заниматься отбили у многих.

    Командовал ротой поначалу капитан Кручинин. Видели мы его по большим праздникам, а заправлял всем старшина-сверхсрочник Чаплыгин. Даже мою мать, приехавшую навестить сына после поступления, принимал не командир роты, а Чаплыгин.  Беседовали,   по   словам   матери,   на   воспитательные  темы.   При   всей отрицательной оценке бывших военнослужащих, поступивших в училище, была от них кое-какая польза. Во время опроса жалоб и заявлений легендарным генерал-майором Татариновым все курсанты молчали, как будто набрали в рот воды, боялись жаловаться на начальство. А уже упомянутый Лёша "Пум" поднял руку и доложил о безобразиях, творимых старшиной Чаплыгиным: работа курсантов у него на дому, снятие пирожных и компотов со столов в воскресенье и так далее Я сам лично пилил у него дома дрова за увольнение в город. Чаплыгина сняли.

Были на первом курсе и потрясения. Поступивших в училище в первый раз увольняли в город только на ноябрьские праздники, но меня и несколько человек ещё, якобы, отличников учёбы, уволили 6.11.46 года на ночь до 8 утра 7.11. Я не учёл что день праздничный, идут демонстрации и транспорт ходит очень плохо. Результат — опоздание из первого в жизни увольнения на 20 минут. Несмотря на праздник, было объявлено, что из-за моего опоздания вся рота не будет уволена. Полдня я “вымаливал” у командира роты увольнение для других, сам же безропотно просидел месяц “без берега”.

    Первое время жизнь была голодная, есть хотелось постоянно. Помню, мать угостила чем-то вкусненьким вроде конфеты или печенья, а я попросил принести обычного хлеба. Круглый каравай, разрезанный пополам, намазанный маслом и снова сложенный, был принесён. Сунул я его под подушку и весь день предвкушал удовольствие от предстоящего ужина перед сном. Каково же было моё разочарование, когда я обнаружил, что хлеб исчез безвозвратно.

Должен сказать, что хотя есть и хотелось, кормили нас в училище, по тем временам, прилично. Во всяком случае, в отпуск на зимние каникулы я повёз домой сухим пайком чемодан продуктов. Там были белый хлеб, сливочное масло, изюм, сухофрукты, тушёнка и так далее, о чём на гражданке в то время можно было только мечтать.

Впечатлений о практике на форту "Серая лошадь" немного: страшные комары, когда жили в палатках, прокусывали через простыню, а под одеялом было жарко. Они же доставали при чистке картошки. Чистили по ночам повзводно, часть неочищенной выбрасывали в лес. Отсюда жидкий харч. Часто давали пенсак в четвёртой степени: на обед — перловый суп и такая же каша, то же — на ужин. Как - то везли хлеб в лагерь на машинах, по буханке сбросили в кусты по дороге.

    Там же в лагере впервые обнаружил что укачиваюсь. Было это на шлюпочной практике. Правда, виду не подал и не "травил". Второй раз я сильно укачался во время плавания на шхуне "Надежда" в день сдачи экзамена по основам кораблевождения. Кое-как проложил по карте требуемый по билету курс, пулей выскочил на палубу и после облегчения за борт улёгся в ватервейсе, где был уже не один. "Сухопутный " же командир роты капитан Моргунов черпал воду из-за борта брезентовым ведром и поливал нас, сам чувствуя себя весьма комфортно.

1947 год. На шхуне “Надежда” прошло наше первое “оморячивание”

    В подготии некоторые курсанты (а позже воспитанники) хотели порвать с флотом и уйти из училища. Формально, как воспитанников, задержать их не могли, но нервы трепали крепко: обязательно выгоняли из комсомола, обвиняли в поступлении с корыстными целями, укоряли съеденным хлебом.

    Поддавшись чужим влияниям, решил уйти и я, но хитро решил: пусть выгонят. Начал ходить в самоволки, но погорел только один раз, когда после долгой беседы с домашними твердо решил остаться в училище. Результат — стрижка наголо и 5 суток карцера при училище, которые не отсидел, ибо в это время карцер ремонтировался.

    Подводили неправильное понимание чувства товарищества и ложное представление, что командир роты и курсанты — враги друг другу. В то время командир роты имел обыкновение проверять ночью личный состав по койкам. Однажды он обнаружил отсутствие на своём месте Плаксина,но отложил разборку до утра. Виновник уговорил меня подтвердить, что он спал  рядом со мной на свободной койке, так как на его штатной койке было холодно: дуло из окна. Неделю меня таскали по допросам, а я упрямо придерживался этой версии, попросту говоря, врал. В конце концов, командир роты говорит мне:

— Дурак ты, дурак. Плаксин давно сознался, а ты его упорно покрываешь.

    Вот такими были второгодники и разгильдяи.

    Учился в подготии сравнительно успешно, особенно по литературе. Моё сочинение на аттестат зрелости было одним из лучших в училище. Планировался я на серебреную медаль, а значит, имел право на выбор училища. Уже был выписан мне отпускной билет с явкой в инженерное училище имени Дзержинского на электротехнический факультет, но медалиста из меня не получилось, а хлопотать было лень, да и не приучен был просить. Так и остался я в своём родном училище.

В высшем училище

    1 июля 1949 года принял присягу, а осенью начал учиться в высшем училище в тех же стенах. За время обученья сменились три программы: два года готовили из нас вахтенных офицеров, потом разделили на специальностям, а на последнем курсе стали делать из нас подводников. Теперь-то, прослуживши более 13 лет в училище и проработав 12 лет в академии, я понимаю, как тяжело было нас учить. На лекциях я, как правило, не спал, лекции всегда конспектировал, но постоянно отвлекался и терял мысль, а потому писал механически. Разбирался только при подготовке к экзаменам: понимал, мог объяснить написанное, но не запоминал. На экзамене, ждущие своей очереди курсанты на оторванных сиденьях писали за спинами преподавателей формулы и делали чертежи, которые я переносил на доску и успешно объяснял. Меньше "хорошо" на экзамене никогда не получал.

Периодически я с ужасом осознавал, что скоро буду лейтенантом, а подготовка — слабейшая. Начинал заниматься усиленно по какому-то одному предмету и окончательно запускал другие. В конце концов, сдавался и откладывал всё до зачётов и экзаменов. Помнится, неоднократно пытался проследить "путь воздуха по схеме стрельбы торпедного аппарата", но так и не смог. С самого начала мечтал стать подводником (видимо, считая, что на глубине не качает) и даже занимался в кружке подводников. Занятия в нём начали с изучения подводного гальюна.

Знание этого устройства необходимо каждому подводнику. Однажды замполит подводной лодки, на которой я был старпомом, воспользовался гальюном центрального поста, не проверив снятие давления. В результате все переборки отсека стали желто-коричневыми, а от самого зама очень долго пахло отнюдь не духами. Невысокий его авторитет упал окончательно. Пришлось ему сменить место службы.

Когда учился, был весьма пассивен, о будущем не думал, о пенсии тем более.

При разделении  училища на факультеты подал рапорт на штурманский факультет. Основная масса курсантов сделала то же. Потребность же была такая: штурманский факультет — 50 человек, артиллерийский — 100 человек, минно-торпедный — 150.

1950  год. Это была прекрасная  пора беззаботной курсантской жизни

   Штурманскому факультету было из кого выбирать: брали тех. кто хорошо проявил себя на конкурсной прокладке и имел хороший (штурманский) почерк. Естественно, меня не взяли. Большую агитационную работу провёл артиллерийский факультет: мол, артиллерия — самая умная профессия, а все выдающиеся люди — артиллеристы. Практически все отличники ушли к ним. Осталось 150 разгильдяев и троечников, которые стали минёрами. Командир роты минёров капитан 3 ранга Костин произнёс тогда перед строем:

- Все лауреаты и стипендиаты стали артиллеристами. Все толковые ребята  пошли в штурмана. А вот вы стоите тут, 150 засранцев, и я оказался среди вас — 151 -й...

Автоматически я тоже стал минёром, чему теперь, прослужив  36 календарных лет, очень рад.   

13 октября 1951 года. 333 класс.  В этот день закончил  своё существование гвардейский, дважды карантинный третий взвод.

Нас  разделили  по  факультетам.

Практика на боевых кораблях

    Что запомнилось по флотским практикам? 1950-й год — практика на Чёрном море. Помню первое впечатление при подъезде к Севастополю. После всех туннелей внезапно открывается синее-синее море в яркое солнечное утро. Незабываемо!

Первые два месяца практики на линкоре "Новороссийск" ("Джулио Чезаре"). По расписанию состою в расчёте бортовых орудий калибра 100 миллиметров . По-моему, каждому была выдана корабельная книжка курсанта, которую мы должны были заполнять, изучая корабль. Жили в коридорах, спали на подвесных койках, устанавливая на ночь специальные стойки с крючками. Потом стали спать на верхней палубе около башен главного калибра. Палуба была деревянная. Была проблема: по подъёму в шесть утра быстро связать койку, зашнуровать и успеть унести её вниз на штатное место над рундуками до начала выхода личного состава на физзарядку. Оставлять её на палубе на время зарядки было нельзя, да и опасно: процветало воровство. В этой связи вспоминается случай с попыткой поймать вора: положили фотоаппарат на рундук, а хозяин спрятался в рундуке напротив для наблюдения. Из-за постоянного недосыпа он уснул, а когда очнулся, аппарата уже не было. Кому смех. а кому — горе. Жизнь была не сахар. Спать хотелось постоянно. Помню, что после просмотра кинофильма на верхней палубе мне до заступления дневальным оставалось всего 40 минут, но я разделся, лёг в койку и уснул. И, кажется, даже выспался.

Неприятных моментов было немало:

— бачкование — из-за больших очередей на раздаче пищи и сложностией с мытьём посуды ввиду постоянной нехватки горячей пресной воды;

— стирка белья и рабочего платья только морской водой — по этой же причине;

     — тяжёлая работа по очистке трюмов машинного отделения от грязи и мазута, чистка от накипи коллекторов паровых котлов, где повернуться было совершенно невозможно, а всё очищаемое сыпалось прямо на тебя. Помыться в душе после такой работы было большой проблемой.

Что помнится ещё? При стоянке на Севастопольском рейде были ежедневные, а то и по два раза в день купания с обязательным нырянием с борта и проплывом вокруг корабля. При наличии даже небольшого волнения, учитывая длину корабля, это было совсем непросто. Плывя против волны, наглотаешься солёной воды и сразу после купания бежишь блевать в гальюн, а гальюны в это время все закрыты согласно требованиям корабельных правил. Часть личного состава и курсантов плохо плавали и выбивались из сил. Ослабевшим бросали спасательные круги на концах и подтягивали их к борту.

Помнится стрельба одной из башен главного калибра, наше участие ограничилось наблюдением.

      С удовольствием занимались мытьём шлюпок, для чего шли на них в бухту Голландия. Работали, как правило, до обеда, одновременно купаясь и загорая. Впервые с удивлением почувствовал на себе целительное свойство морской воды: раны на ногах после порезов, даже глубокие, заживали без всяких медикаментов.

Раза два за время практики был в увольнении, гулял по городу, незаметно заглядывая в чужие окна, завидуя домашнему уюту обитателей квартир. Очень хотелось в домашнюю обстановку. Город был сильно разрушен, но красивые новые дома из белого инкерманского камня впечатляли.

      Личный  состав  линкора  помню  плохо.  Большинство  матросов  были 1928 года рождения. На корабле была тогда мода на татуировки.      Делали их неумело, некрасиво и безграмотно. Типичны были тексты: "Вот что нас губит", а ниже рисовались карты, водка и женщина; "Не забуду мать родную, помню отца — старика" под изображением одинокой могилы; "Нет в жизни счастья" (писалось "щастя") и тому подобное. На эту моду попались некоторые курсанты.

      Поражало чёткое несение вахтенной службы: все команды подавались ясно и строго по времени. Нам часов можно было не иметь. Однажды я был в составе вахты и стал свидетелем, как старший помощник командира корабля "раздалбывал" вахтенного офицера за то, что он не подал нужную команду. Вахтенный офицер спокойно и с большим достоинством, меня поразившим, доложил, что команда будет подана через 30 секунд, когда выйдет время. Командира линкора видел всего несколько раз за два месяца, когда утром он поднимался на борт и сразу же исчезал в своей каюте. После этого иногда раздавалась команда:

— По юту не ходить, у командира болит голова.

      Присутствовал на беседах, которые проводили с нами два молодых лейтенанта. Нас интересовали условия жизни и службы, оклад и прочее.

      Месячная штурманская практика на учебном корабле "Волга", бывшем испанском транспорте "Хуан Себастьян Элькано", а в годы войны — плавбазе наших торпедных катеров, после линкора показалась курортом. Кубрики оборудованы в трюмах. Койки очень глубокие с расчётом,  чтобы не вывалится даже в очень сильный шторм. Жизнь была весёлая. Из занятий помню шлюпочное дело, в том числе и с постановкой парусов, а в ночное время — изучение звёздного неба. Будили и выгоняли на занятия.

Многие курсанты, в том числе и я, увлекались во время купания нырянием с поручней палубы, то есть с высоты семь-девять метров. А Миша Пихтилёв нырял с самого верхнего мостика, высота которого была 18 метров .

      Ходили босиком. После стирки бельё и робы поднимались для просушки на леерах. После сушки их опускали по команде. Была задача — вовремя ухватить свои вещи, чтобы их не умыкнул другой.

      На "Волге" совершили штурманский поход до Батуми и обратно с ведением учебной прокладки. В Батуми увольнялись в город, лакомились грушами. Ни один продавец сдачи не давал. Постоянно шли дожди.

Остальные две практики были на Севере.

      В 1951 году — в губе Долгой на торпедных катерах и в Полярном на больших охотниках, а затем боевое траление на ''амиках"' у острова Колгуева.

      В 1952 году — на эскадренных миноносцах в Североморске и подводных лодках типа "С" в Полярном.

Запомнились первые выходы в море на подводных лодках и приход двух новых ПЛ 613 проекта в Полярное. Но к этим "секретным" объектам нас и близко не подпускали. Ничего эпохального на этих практиках не случилось.

Стажировка

    Весной 1953 года теоретический курс училища был закончен. Моя личная подготовка к службе на подводных лодках была слабой. Плохо знал даже торпедные аппараты, а к приборам управления торпедной стрельбой не знал, как и подступиться. Несколько помогла стажировка, которую проходил в Севастополе на ПЛ С-69 613 проекта в 153 бригаде  подводных  лодок  Черноморского  флота  в августе-сентябре 1953 года. Мы  были  уже  мичманами  и  при  фуражках.

Помню в училище, в день присвоения мичманского звания, мы долго ждали увольнительные записки, чтобы выйти в город, пока нам не разъяснили, что для мичманов вход и выход свободен. К свободе тоже нужно было привыкнуть.

Как ехали в Севастополь, не помню. Приехав в Севастополь, обнаружили там уже выпустившихся наших однокашников. Они начинали офицерскую службу без стажировки и отпуска. Встретил Толю Зыкова и Аполлоса Сочихина. А на ПЛ С-69, куда я попал, уже проходили службу Саня Троицкий (штурманёнок) и Володя Ларионов (командир торпедной группы).

Командовал подводной лодкой очень опытный и уважаемый капитан 2 ранга Яковлев, механиком был Борис Акулов, который как раз в это время собирался под большим секретом на атомную подводную лодку. Впоследствии он вырос до контр-адмирала, но, к сожалению, рано умер. Штурманом был капитан-лейтенант Мичурин, а минёром старший лейтенант, очень толковый и добросовестный офицер, к сожалению, фамилию забыл, помню только, что начиналась она на букву Ж.

На ПЛ С-69 вместе со мной стажировалось несколько наших ребят, но помню точно только Колю Власова и Генриха Фриденберга ("Пшёника"). С Генрихом я подружился. Мы вместе ходили в увольнение. Гешу и меня "обчистил" в казарме какой-то мальчишка лет двенадцати в матросской форме, пока мы, придя из города и раздевшись, мылись в умывальнике. Поиски воришки результатов не дали.

Стажировка дала много в части изучения устройства лодки, особенно первого отсека. Впервые мы смогли познакомиться с новейшей ПЛ 613 проекта. Изучили вопросы организации службы, приготовление ПЛ к походу. Неоднократно готовили торпедные аппараты к стрельбе, простреливали воздухом в отсек. Получили и некоторый опыт плавания.

Обратно ехали группой в общем вагоне скорого поезда на Москву. Вопросы питания, как это ни странно, решил взять в свои руки, проявив несвойственную мне инициативу. В то время на всех станциях, где поезд стоял более-менее длительное время, заранее накрывали столы с комплексными обедами. Деньги были собраны в общий котёл, и, по моему плану, мы должны были организованно питаться 3 раза в день. Сначала все с этим согласились, но потом любители куража взяли верх, несмотря на мои возражения и вопли. Они настояли на том, чтобы на завтрак каждый получал по 100 грамм водки и пирожок, а на обед —по 150 грамм и по два пирожка. Такой рацион только усиливал чувство голода. Доехали до Москвы голодными и без денег, но зато было весело. Я сразу поехал к своим родственникам. До Ленинграда каждый добирался самостоятельно.

Первая офицерская должность

    5 ноября 1953 года я был назначен на Черноморский флот командиром торпедной группы на подводную лодку С-77 613 проекта. После выпускных торжеств и отпуска приехал в Севастополь с минимумом средств, тем более, что в отпуске женился. Оказалось, что моя подводная лодка находится в Николаеве. Денег нет, зима снежная и холодная, самолёты из Симферополя уже трое суток не летают из-за погоды. Собираем людей и пишем подписку о готовности лететь с риском. Самолёт холодный, что-то вроде грузового. Кое-как долетели. Добрался до 5-го городка в кузове грузовика. Экипажи строящихся подводных лодок размещались в бывшей пересыльной тюрьме в центре Николаева.

      Первый встретившийся во дворе офицер оказался моим непосредственным начальником — командиром БЧ-3 старшим лейтенантом Ройтманом Иосифом Ихиловичем. Первый его вопрос: "Деньги нужны?". Душевный моряк без слов понимал, что к чему.

Командовал подводной лодкой капитан 3 ранга Проскунов М.Г., впоследствии вице-адмирал, но заправлял всем на корабле старпом Перегудов, которого я сразу невзлюбил за барство, лень и высокомерие.

      Корабль находился на заводе последнюю неделю. Я только успел "представиться". Организовано это было через "суд", где председателем был старший по возрасту лысый механик Басенко. Приговор: чемодан водки и столько же закуски.

На следующий день старпом послал меня получать аттестат на вооружение. Я же резонно заявил , что ничего не получал из материальной части, и меня легко надуть. Возражения не были приняты. В Севастополе выяснилось, что бинокли получали старые, бывшие в употреблении, а в аттестате — первая категория. Были и другие накладки. Почему-то  за  лодкой  числился  двойной  комплект  противогазов.

Лодка уходила, а меня бросили в Николаеве с пятью матросами для получения базового ЗИПа  и  перевозки его автотранспортом. Мало того , что при этом не получил никаких инструкций, но даже пропуска для прохода на завод не имел. До настоящего времени, пройдя большую службу и повидав всякое, удивляюсь беззаботности командира и старпома. Тогда думать и переживать было некогда. 

      Обманом проникнув на завод, нашёл пятерых шоферов с машинами, получил базовый ЗИП и загрузил его в машины. Так как была суббота и получка у шоферов, пришлось пообещать им “по 150” , чтобы довести операцию до конца. Машины пригнал в городок, выставил вахту, взял адреса у шоферов , назначил отъезд на восемь утра следующего дня и повёл их в шалман отдавать обещанное.

      Доехали благополучно, хотя был дикий гололёд. Дистанция, выданная мною шоферам на инструктаже, не выдерживалась с самого начала. Для личного состава получил сухой паёк на неделю, но на большом привале в Новой Каховке кормил их в столовой обедом за свой счёт. Мало этого, быстро поев, пошёл лично подменить часового у машин, чтобы он поел, хотя рядом было четыре матроса. Вот какой я был командир!

     Зима 1954 года была тяжёлая. Долго проходили заводские и государственные испытания из-за плохой погоды. Каждый день ранним утром готовили корабль к выходу, потом выход отменялся по погодным условиям. После завершения испытаний приняли подводную лодку в состав флота. Корабль был передан в Балаклаву. Там отработали полный курс задач боевой подготовки. И вдруг нам объявили о переходе внутренними водными путями на Север, а затем на Тихоокеанский флот. Уходили все с энтузиазмом, наверное, по глупости. Молодых лейтенантов отправили в отпуск, по окончании которого мы должны были приехать в Горький для встречи с кораблём.

Новые назначения и переназначения

    В отпуске я неожиданно получил предписание явиться в Севастополь — был назначен командиром БЧ-3  ПЛ С-96. Пока ехал, переиграли — назначили командиром группы  на  ПЛ  Б-32 ("Декабрист"), стоящую на ремонте в мастерских в Балаклаве. Был там месяца два или три.       Время уходило на несение службы нарядов и изучение корабля, к чему тогда относились очень серьёзно.

      Командовал Б-32 капитан 2 ранга Мельников, который был участником войны, часть мичманов — тоже. Поражало трепетное отношение к ритуалу подъёма военно-морского флага на корабле. Если офицер приходил с большого "бодуна", но мог стоять в строю, никто ничего не замечал. Но стоило опоздать хоть на минуту, гауптвахта была гарантирована даже трезвому. Страшным грехом считалось и опоздание на вахту. Старпом при постановке печати на документы по личным целям почти открыто требовал  мзду  горячительными  напитками.

К осени перевели на вновь строящуюся ПЛ С-228. Команда только формировалась в 180-й бригаде учебных и строящихся подводных лодок. Первое время был только офицерский состав во главе с командиром Жержинским, обладавшим неуправляемым темпераментом. Я почему-то часто исполнял обязанности старпома, и моя задача при вечернем докладе командиру была увернуться от брошенной в меня пепельницы, чернильницы или телефона. С приходом личного состава я каждое утро должен был ему докладывать о замечаниях. Однажды, когда, на мой взгляд, замечаний не было, он поинтересовался  на  кой  ляд  я  ходил  в  кубрик:

— Если нет замечаний, то нужно их найти, — сказал он.

Этот  совет  запал  мне  в  душу,  и  я  им  руководствовался  всю  службу.

      Из офицерской учебы запомнились только занятия по изучению устройства подводной лодки. Любую систему мы должны были начертить по памяти. А при отработке задач 1-а и 2-а каждый офицер должен был уметь найти любой механизм и клапан на ПЛ, а в своём отсеке и в полной темноте. Подготовка вахтенных офицеров и по специальности была организована гораздо хуже. В основном всё постигалось на практике при отработке полного курса задач на своём корабле после его получения.  

Кстати, качество и полнота отработки задач курса боевой подготовки были отменные именно на Черноморском флоте. Значительно было хуже на Балтике и особенно на Севере, где, в основном, отрабатывали два элемента: плавание под РДП и срочное погружение. Остальное дорабатывали в дальних походах и на боевой службе.

Вскоре на ПЛ С-228 пришёл новый командир Колесников В.М. Было ему в то время 27 лет. Умный мужик, но, естественно, без должной практической подготовки. Когда в 1958 году он ушёл в академию, а я, закончив минные классы, зашёл к нему попрощаться  и  поблагодарить  за  науку,  он  мне  сказал:

— Чему  я  мог  тебя  научить,  если  я  поначалу  сам  ничего  не  знал?

   В декабре 1954 года я подал рапорт на минные классы. Он до сих пор хранится у меня с резолюцией комбрига капитана 1 ранга Бородича: «Отказать как запланированному на продвижение по службе». Продвигаться я не захотел и от должности помощника категорически отказался. Почему-то хотел стать флагманским специалистом. Командир по моей просьбе и под мою диктовку сделал в аттестации запись:  "Укачивается,  целесообразно  использовать  по  специальности  на  берегу".

   Шли годы, но взрослел я долго, стеснялся проявлять и употреблять власть, особенно в отношении офицеров. Не чувствовал себя начальником. Помню, как в Николаеве в моём присутствии Костя Макаров (будущий адмирал флота), тогда старпом рядом строящейся ПЛ, принимал зачёт по уставам у командира группы движения, окончившего Дзержинку, а до этого — участника войны, где был водителем амфибии, и, между прочим, имел орден Красного знамени. Уставы он сдавал несколько раз, а я стыдил Макарова — как ему не стыдно издеваться над заслуженным человеком. В другом случае я чувствовал дикую неловкость, когда Коля Загускин, построив своего командира группы Игоря Лощинина и нескольких моряков, по команде "смирно" объявил им благодарность за выполнение специального задания — перевозку  ЗИПа  на  машинах  из  Николаева  в  Севастополь.

 В 1955 году приняли ПЛ С-228. 1955 - 1956 годы и часть 1957 года были в составе 153 БПЛ в Севастополе, сдавали задачи боевой подготовки, много стреляли. Торпеды готовили расчёты минно-торпедной части береговой базы. В какое-то время поступила команда готовить торпеды расчётами подводных лодок. Я и мой расчёт к этому по-настоящему готовы не были. Одну торпеду утопили, но поскольку её не нашли, то и причину не установили. Тем не менее, целый месяц стояли на якоре в точке залпа и с помощью водолазов её искали. Стрельбы были организационные, глубины в полигоне небольшие. Команда была зла на нас, а мне как раз в это время (март 1956 года) присвоили звание старшего лейтенанта. Нужно сказать, что до этого был длительный запрет на присвоение званий после гибели "Новороссийска". До потопления торпеды о нашей ПЛ много и хорошо писали в Московских и Черноморских военных газетах. Парочка из них у меня до сих пор сохранилась.

      Летом 1957 года начали переход внутренними водными путями в специальном плавучем доке на Север. Переход запомнился: хорошая погода, все в штатском, матросы без погон, Волго-Донской канал, Волга, города, статуя Сталина у Сталинградской ГЭС. Самая экзотическая часть пути — допотопная Мариинская система и река Шексна, на которой постоянно садились на мель. Стаскивали с мели себя сами с помощью швартовных концов и шпиля дока. Концы заводили за деревья, а если их не было, за электрические и телеграфные столбы. Иногда столбы при этом выдёргивались из земли. На переходе проявил несвойственную мне инициативу: организовал бригаду грибников. Грибов — до беса, они существенно разнообразили стол. Тогда же в лесу увидел крупнейшую чёрную смородину, очень вкусную. Раньше думал что она растёт только в саду.

 1956 год. Руковожу приготовлением торпедных аппаратов к стрельбе практическими торпедами

    Из Вознесенья нас неожиданно завернули на Балтику. Вышли из дока в Ленинграде, ошвартовались у Горного института и ночью своими дизелями провели зарядку аккумуляторной батареи. Наутро после многочисленных жалоб ленинградцев были срочно выгнаны в Кронштадт, а потом в Лиепаю.

На минных классах

      В ноябре 1957 года меня отправили, наконец, на минные классы при  1-м Балтийском ВВМУ. Жили хорошо: очень хорошая обслуга и снабжение. После флотских беспорядков это удивляло и радовало. Особенно удобно было холостякам: с получки на месяц вперёд можно было купить талоны на завтраки, обеды и ужины, и больше о деньгах, вернее, об их сохранности, думать было не нужно. Кормили очень хорошо. За вещевым имуществом вызывали по телефону, выдавали всё по размерам, упакованное и перевязанное ленточкой. Первое время даже было неловко получать денежное довольствие — вроде не за что.

Запомнились хорошие занятия по штурманскому делу, а не по торпедной специальности. Всего было один класс минёров и один штурманов. Командовал нами подводник Герой Советского Союза В. Стариков. Был он строг и необщителен, о войне почти никогда не рассказывал, донимал утренними осмотрами формы одежды. За мятые брюки мог задержать присвоение очередного звания. Сам Стариков выглядел очень эффектно: подтянутый, без живота, на кителе три знака о высшем образовании, включая  академию  Генерального  штаба.

Служба на Балтике

    После окончания классов послали на Балтику, а не на Черноморский флот, где, якобы, мест нет. На одно свободное место командира БЧ-3 на Балтике, кроме меня, претендентом был ещё Саня Фетисов. Долго болтались вдвоём в отделе кадров Балтийского флота, сперва в Балтийске, а потом в Калининграде. В конце концов всё же пришлось стать помощником командира на своей бывшей лодке С-228. Командир ПЛ ушёл в академию, и произошла подвижка командного состава. Кстати, в отделе кадров перед назначением мне был задан единственный вопрос: стал ли я членом партии?

      Проплавал я на С-228 около года. Плавали довольно интенсивно. В связи со сменой командира снова входили в первую линию. Сдал на допуск к управлению кораблём довольно быстро, а в это время на ПЛ Б-65 611 проекта освободилось место старшего помощника командира. Удачно провёл беседу с представителями отдела кадров, прибывшими прямо на остров Мощный, где была в это время С-228, и был назначен старшим помощником командира ПЛ Б-65.

      Я уже не сопротивлялся продвижению по командной линии, так как сама судьба направляла меня на эту стезю. Кроме того, должность старшего помощника командира большой подводной лодки была не только выше, но и перспективнее моей прежней должности ввиду того, что корабль был более высокого класса.

    Служить, жить и работать на большой подводной лодке намного лучше, чем на средней. Лодка — трёхвальная и гораздо легче управляется как в надводном, так и в подводном положении. Гораздо лучше бытовые условия и больше личного состава, что позволяет несколько уменьшить нагрузку на моряков при несении службы корабельных нарядов и на берегу. Отличалась, хотя и не очень, организация службы.

Поначалу хотелось всё поменять и сделать по-своему, но потом подумал, что мне привыкнуть к новому легче, чем переучивать весь экипаж. Контакт с офицерами и матросами установился хороший, личный состав отработан, на ПЛ спокойная деловая обстановка, уважительное отношение офицеров друг к другу.  Как-то незаметна  была  разница между офицерами по рангу и возрасту. Отдельно, выше всех, стоял командир — участник войны капитан 2 ранга Мизрахи Юлий Абрамович. Суровый и неразговорчивый, начальства не боялся. Команду всегда "заводил" и вдохновлял на выход из очередного прорыва. Естественно, нагрузка легла на меня большая, в том числе  и  в  море,  где  мы  занимались  испытанием  новой  техники.

    Целый день я висел на перископе или нёс командирскую вахту на мостике. К ночи — возвращение в базу. А с четырёх-пяти утра снова приготовление подводной лодки к походу. Доктор дал таблетку, от усталости, после чего двое суток не спал и не хотелось. Вовремя одумался и таблеток больше не глотал, а доктор стал наркоманом.

    Пришёл новый командир Мосичёв Анатолий Дмитриевич, стал душой команды. Постоянно был с матросами, на вечерней прогулке шагал впереди строя и запевал песни, вместе с матросами чистил картошку. Любили его вроде все, но я его действия не одобрял, считал это завоёвыванием "дешёвого авторитета".

    Большой неприятностью для всех нас была посадка на мель в ближайшем к Кронштадту полигоне № 1. В прекрасную погоду, при полной видимости занимались уничтожением радиодевиации, ползая час за часом курсами 90 и 270 градусов, ловя пеленги на радио маяк и не следя при этом за дрейфом ПЛ. Мы вышли за пределы полигона и сели на мель. Нужно сказать, что в это же время мы производили зарядку аккумуляторной батареи. Лодка заскрежетала, чуть-чуть подпрыгнула и остановилась. Механик предложил попробовать сняться с мели, пустив средний дизель на генератор, а бортовыми моторами работать "враздрай". Но командир почему-то опустил руки, донёс оперативному дежурному о посадке на мель и ждал буксира.

    Утром следующего дня пришёл буксир, завёл драгу вокруг рубки и начал работу. Мы помогли ему моторами. Электрикам была дана команда смотреть, когда упадёт нагрузка, что, укажет на движение лодки. Лодка сразу пошла, буксирный трос так и не натянулся, нагрузка на электромоторы не менялась и была обычной для малого хода. Фактически снялись мы сами. ПЛ не получила даже царапины, тем не менее командир был снят, а ряд офицеров, в том числе и я, были предупреждены о неполном служебном соответствии.

Ещё до этого случая мне предложили идти на командирские классы, но я отказался, так как лодка шла на Северный флот, а я хотел поплавать там, а уже через год идти на учёбу. Экзамены на допуск к управлению ПЛ 611 проекта я сдал, но приказа ещё не было. В это время пришёл новый командир из надводников с Севера. Человек грубый и заносчивый, а как подводник равный нулю. Например, при всплытии он давал команду на запуск дизеля для продувания цистерн главного балласта, ещё не открыв верхний рубочный люк. С офицерами контакта у него не было, обстановка на корабле резко ухудшилась. Поддерживал его только замполит во вред экипажу, кораблю и, как выяснилось позже, себе лично: он был убран с корабля за склоки с командиром, но это уже было позже, на Севере.

    Осень и зима 1960 года — подготовка и переход на Север своим ходом через Лиепаю с проверкой там задач по курсу боевой подготовки. Проверял нас комбриг капитан 1 ранга (впоследствии контр-адмирал) Кабанов, очень спокойный и объективный человек. Плавали в шторм, постоянно на мостике заливало, в результате я тяжело заболел ангиной с последующим осложнением на почки. Лежал в госпитале, а ПЛ ушла без меня.

В Лиепае встретил своего однокашника Клубкова Ю.М. Он и его жена Людмила Изорьевна окружили меня заботой и вниманием, за что я им благодарен и по сей день.

На Северном флоте

    Добирался до Полярного сухопутным путём. В 161 БПЛ встретил однокашников: Юру Зеленцова, Лёшу Гаккеля и Эрика Голованова, которые были старпомами на подводных лодках 611 проекта. Вскоре самым первым из нас стал командиром Юра Зеленцев (Б-77), за ним — Алексей Гаккель. По-моему, флагманским штурманом бригады был Саня Брагин, а Саша Сковородкин — офицером по кадрам.

После Кронштадта, где действовал приказ об упорядочении рабочего дня офицеров и сверхсрочников, где после 19 часов командир выгонял офицеров из кают домой, на Севере небо нам показалось с овчинку. Все  офицеры жили в одной какюте рядом с матросским кубриком. Спали не раздеваясь ввиду очень низкой температуры в помещении. В казарме не работала канализация.

Командовал бригадой Иван Иосифович Жуйко, прекрасный человек и подводник, но со странностями. Перед приёмом задачи № 1 на пирсе построен личный состав, а перед  строем  комбриг  Жуйко  даёт  указание  офицерам  штаба:

— Эта  лодка  из  Кронштадта. "Королевский флот".  Они ничего не знают, примите  у  них  задачу  со  всей  строгостью.

Не сработала "строгость", придраться было не к чему. Задача была принята с оценкой "хорошо" с первого захода, что само по себе было уже необычно для “чужих” лодок.

      Наша ПЛ резко отличалась от других в Полярном своей чистотой, отсутствием ржавчины и "весёлой", светлой окраской отсеков. После первого, "контрольного" выхода в море, который, по моему мнению, прошёл довольно успешно, комбриг вызвал  нас  с  командиром  к себе  и  ошарашил:

—      Ты, командир, — говно, и ты, старпом, — говно, и  команда  у  вас — говно!   

Увидев  после  этого мою грустную  физиономию,  он  меня  стал  успокаивать:

—      Не обращай внимания, это у меня присказка такая, а действовали вы нормально. 

После этого сделал грамотный, толковый, обстоятельный разбор плавания.

При   приёме   задачи   № 2   Жуйко   говорит   нам   с   механиком:

— Это  вам  не  Кронштадт, у нас тут строго. Чтобы всё было, как положено: пожар, так пожар, пробоина, так пробоина.

      По давно отработанному до блеска учению "оперативное время 00, нас бомбят", мы срочно уходим на глубину. В 1-м отсеке "пробоина" — заполнена цистерна кольцевого зазора, пробка футштока вывернута, на глубине 30 метров открывается клапан заполнения ЦКЗ, фонтан бьёт в подволок, брызги во все стороны. Матросы ловко заделывают "пробоину". Отработанный   личный   состав заделывал "пробоину" за одну-две  минуты.  Эффектно!

      Во 2-м отсеке — "пожар". Обычно на учениях в мусорный контейнер в умывальнике закладывали горсточку порошка из дымовой шашки и подводили питание от прибора дожигания водорода. При срочном погружени эти приборы включаются. Скоро загорается порошок в контейнере и объявляется пожарная тревога. Таким образом имитировалась ситуация внезапного пожара. Но на сей раз механик перестарался, решив, что раз требуют "как полагается", положил в контейнер целую дымовую шашку. С началом учения из отсеков сыплются доклады, одновременно погружаемся   из-под    дизелей    с   заполненной   "быстрой",   с   выходом   из   строя     гидравлики   и   так   далее.

Флагмех — в центральном посту, комбриг — во 2-м отсеке. Внезапно открывается дверь   второго   отсека,   в   клубах   дыма   влетает   комбриг   с   криком :

—      Командир,  ё...м..., всплывай немедленно, этот х... — механик отравит всех и утопит. У него на самом деле в 1-м — пробоина, а во 2-м — уже дышать нечем.   

Всплыли. Флагмех   спрашивает:

—      А что дальше? 

     Комбриг командует:

— Идём   в   базу,  по  дороге  примешь  задачу  два.

— Что, в надводном положении?

— Да. а то этот хрен нас или утопит или задушит!

Задача была принята с оценкой "хорошо".

Нужно сказать, что начало службы на Севере проходило для нас болезненно. Многоступенчатая, непривычная для нас система командования: бригада-дивизия-подводные силы, при которой за час можно было получить три взаимоисключающих приказания, создавала нервозную обстановку. Грубость, сплошной мат, неупорядоченность дежурства, внезапные "командировки" в море на других лодках, подход командования к нам, как к неучам, и многое другое значительно        усложняло  нашу   службу.

А главная проблема возникла в связи с заменой командира. До этого сплочённый коллектив, способный выполнить любой маневр и любую вводную, стало "лихорадить". Мы могли встать на якорь в подводном положении, удержать лодку на заданной глубине с изначально отрицательной плавучестью, выполнить маневр "срочное погружение" с вышедшей из строя системой гидравлики и заклиненными кормовыми горизонтальными рулями и все остальные сложные маневры. Делалось это даже весело. А теперь начались “чепушки”: сначала при погружении забыли закрыть пробкой переговорную трубу на мостике, затем при срочном погружении вахтенный офицер не закрыл верхний рубочный люк даже на защёлку, а лодка уже погружалась. Мгновенная реакция центрального поста и аварийное продувание главного балласта предотвратили катастрофу.

При отработке маневра погружения из-под дизелей одной боевой сменой с вышедшей из строя гидравликой и заполненной цистерной быстрого погружения лодку чуть не поставили «на попа». Командир, борясь за норматив, приказал заполнять среднюю группу ЦГБ, не дожидаясь заполнения кормовых ЦГБ №9 и №10. 10-я цистерна так и не была заполнена, так как люди не могли работать из-за большого дифферента на нос. Быть бы и пожару в аккумуляторных ямах, если бы не флагмех,  который смог добраться от носовой переборки 3-го отсека к колонке аварийного продувания носовой группы ЦГБ. Средняя группа и быстрая цистерна были уже продуты, но дифферент не отходил. Старшина команды трюмных не удержался у колонок аварийного продувания и "уехал" в нос. На этот раз обошлось.

      Но чтобы мы не заскучали, на очередном выходе при погружении лопнул сварной шов на вварыше в 1-м отсеке, который был поставлен вместо стула демонтированной машинки гидравлики клапана вентиляции цистерны плавучести. Вода под забортным давлением поступает в 1-й отсек, оттуда идёт доклад об аварии, а командир медлит с объявлением аварийной тревоги и со всплытием. После этого случая я для себя твердо решил: при любой аварии всплывай, а потом разбирайся. В дальнейшем гибель подводных лодок, в том числе "Комсомольца", подтвердили мою правоту.  В  тот   же раз мы  всё-таки   всплыли,   и   теперь  я  могу  заниматься   воспоминаниями.

      Из-за гибели ПЛ С-80 в начале 1961 года выходы в море и стрельбы запретили. У меня в апреле вышел срок на получение звания капитана 3 ранга. Мне было заявлено, что получу звание только после выполнения кораблём всех стрельб по курсу боевой подготовки, хотя ко мне лично претензий не было. Получил звание только ко дню флота.

      Сразу ушли на первую для меня и ПЛ боевую службу на 75 суток на Фареро-Исландский рубеж. Для меня это была хорошая школа, которая приучила к самостоятельности при несении командирской вахты. Всё было хорошо, но на классы командиров    меня     не    пустили — большая     очередь,     и     запланировали      это мероприятие   только   на   1962 год.

Нужно сказать, что после автономки командир проникся ко мне доверием и все свои обязанности, в том числе и в море, свалил на меня. Сам же беспробудно пил. Как правило, при приготовлении корабля к походу я звонил оперативному и узнавал, там ли командир. Если нет, то специально подготовленный старшина доставлял командира на борт. В один из дней мне пришлось за него отходить от пирса, выходить из базы, переходить в полигон и работать в нём около суток и даже давать необходимые радиограммы. Он же отдыхал в каюте. Тут моё терпение лопнуло: взяв с собой секретаря партийной организации ( замполит был в отпуске), я официально заявил командиру, что, если такое ещё повторится, пойду к начальнику политотдела эскадры (почему-то не к командиру эскадры). Наверное, это было ему не очень приятно. Пьянки командира временно прекратились. Хотя, забегая вперёд, скажу, что после моего ухода на  классы,  его  все  же  "достали"  и  сняли  с  должности.

Командирские классы

   Время ехать на классы, а Карибский кризис продолжается. Все корабли выгнали из баз и рассредоточили. На моё место с классов пришёл Толя Белобров, но командир "воспылал ко мне любовью и доверием"  и  взял на рейд Могильный обоих. Из-за этого я  чуть  не  опоздал  на  классы.

   Классы вспоминаю, как счастливый сон. Учился с удовольствием. Особенно много занимался торпедной стрельбой, работой на торпедном автомате стрельбы и управлением подводной лодкой. При наличии уже большого опыта подводного плавания и торпедной стрельбы легче было проникать в глубь теории и прояснять до полного понимания различные ситуации, встречавшиеся в практике как собственной, так и других подводников.

   По субботам с удовольствием плавали в бассейне, а потом определившейся компанией   из  четырёх   человек   шли обедать в ресторан, чаще всего в "Универсаль"   на   Невском.

   Считаю до сих пор, что командирские классы нас готовили очень хорошо и давали как раз то, что нужно командиру. К тому же, имея уже определённый опыт службы, я сам понимал, на что нужно обратить особое внимание. Хуже всего давали вопросы связи. 

Кронштадт

    В 1963 году, после окончания классов, отдел кадров Северного флота предложил должность старшего помощника командира на вновь строящуюся ПЛ 641 проекта. Идти в очередной раз по "большому кругу" на год, а может, больше, и жить без семьи мне уже не хотелось. Да и возраст 33 года. Захотелось спокойной жизни, и я отказался. Послали в Полярное решать вопрос с командованием и кадрами, ибо я предложил свою кандидатуру на ПЛ Б-69, стоящую в то время в ремонте в Кронштадте, где у меня было жильё. Согласились с трудом, припугнув, что никогда уже не буду командиром. Поскольку я по-прежнему к телеграфу и штурвалу не стремился, то настоял на Кронштадте. Мой однокашник — начальник отдела кадров эскадры Саня Сковородкин оформил приказ и даже сам подписал предписание о направлении меня старшим помощником командира ПЛ Б-69 вместо Гены Ефремова ( царство ему небесное).

Шёл сентябрь 1963 года. Кронштадт — чистый, тихий, тёплый город с полными магазинами. Хорошее жильё для семьи и спокойная должность. Команда размещалась на мониторе "Выборг".

   Командир приезжал из Ленинграда к обеду, и уезжал — сразу после него. Моя задача была: встретить его по приезде и доложить обстановку, желательно сильно не напрягая.

   Никто мне не мешал. Наводил порядок, боролся с пьянством, которого терпеть не мог.  За  пьянство  одного  офицера  уволил  в  запас,  старшину  команды  снял с  должности   и   понизил   в   звании. О   будущем   особо   не   задумывался.

Назначен командиром ПЛ Б-61

      Неожиданно узнал о своём назначении командиром ПЛ Б-61. Видимо, с Севера никто идти не захотел:  терялись "полярные'", а у меня их всё равно не было. Меня никуда не вызывали, никто со мной не беседовал, на военном совете не был. Объявил о назначение комбриг 25 БПЛ контр-адмирал Гарвалинский. Подводная лодка находится в Лиепае на очередных испытаниях новой техники, но подчинена была Северу. Идти не хотел, тем более, что лодка была на очень плохом счету. Попытался отказаться, но Гарвалинский   убедил,   что   надо   соглашаться.   И   поехал   я   в   Либаву.

   Принимать дела сложно, так как нет лицевого счёта. Командование далеко. Пьянки и самоволки лихорадят команду. Дневал и ночевал на корабле, постоянно присутствовал при возвращении личного состава из увольнения. Заслужил безраздельное доверие командира дивизии контр-адмирала Кулика и даже начальника политотдела. С начальником штаба отношения также были со временем налажены.

А началось с малого. В первую же субботу устроил на корабле показательную большую приборку с выносом всего имущества на пирс. Контр-адмирал Кулик, обходя территорию, выразил неудовольствие безобразием на пирсе и тем, что не убирается территория подплава, где мне, как всем временным, был отведён приличный кусок.

   Я нашёлся и докладываю, что на корабле идёт большая приборка, а на завтра, в воскресенье, запланирован воскресник для всего личного состава подводной лодки по уборке территории. В воскресенье Кулик не поленился приехать и лично проверить.

   А мы работали дружно и с удовольствием на свежем воздухе. После этого случая адмирал меня уже не трогал. Даже на вечерний доклад к нему ходил старпом, который очень любил общаться с начальством. Начальник политотдела на очередном совещании впервые похвалил нашу лодку и подчеркнул при этом, что дело улучшилось, так как пришёл новый молодой и энергичный командир. Дело же было в другом: экипаж завёл постоянных знакомых в городе, узнал, куда можно ходить, а куда —не следует. К тому же наступили тёплые дни. Анекдотичные случаи с личным составом в городе, какие были раньше, уже не могли повториться. Например, был такой случай: сразу после прихода корабля в Лиепаю, при первом же увольнении, один из матросов помочился в темноте на здание комендатуры. Был освещён при этом фарами подъезжающей машины, которая везла коменданта. Матрос был арестован и обвинён  в  особой  наглости,  а  он  просто  не  знал,  что  это  здание  комендатуры.

Испытания страхом

    ПЛ Б-61 силами Судомеха и Кронштадтского морского завода под руководством   1-го ЦНИИ МО и КБ "Малахит" была оборудована  специальной  системой аварийного продувания цистерн главного балласта. Суть её в использовании пороховых газов вместо сжатого воздуха. На первом же испытании в полигоне Лиепайской ВМБ из-за неправильно разработанной схемы включения были порваны все кингстонные ЦГБ и разрушены приводы к кингстонам. Был ещё целый ряд неисправностей. Для устранения повреждений ПЛ была поставлена в док. Выход из дока совпал с первым днём моего прихода на корабль. Я, как положено, запросил у оперативного дежурного "добро'" на выход из дока и переход к пирсу и получил его. При подходе к пирсу увидел бегущего начальника штаба дивизии, который кричит:

— Почему швартуешься без обеспечивающего?

После благополучной швартовки я ему объяснил, что имею допуск к управлению кораблём, взял добро у ОД, личный состав отработан. Всё это НШ не убедило. Оперативный дежурный был снят, а мне был назначен недельный выход в море с НШ на борту для проверки. Я попросил у него два дня на отработку элементов задачи № 2 самостоятельно в аванпорту на якоре. После этого пошли в море. В море — шторм. При очередном срочном погружении НШ дал вводную:

— Заклинило кормовые горизонтальные рули на всплытие на 25 градусов.

Ранее НШ командовал подводной лодкой 613 проекта, да и в соединении тогда были только двухвальные ПЛ. А ПЛ 611 проекта — трёхвальная, и я элементарно вышел из положения, перейдя на средний мотор, поддифферентовав ПЛ и управляясь носовыми горизонтальными рулями. Лодка даже не изменила глубины. Начальник штаба так поразился, что сразу прекратил меня проверять. Пошли в базу, больше он меня не трогал.    

      Испытания    системы   аварийного   всплытия  были  продолжены.

Второй выход был уже при мне в марте 1964 года, а последний — 8 августа этого же года. За каждый выход семь-восемь погружений на глубину  150 метров и экстренных всплытий при помощи пороховых генераторов и продувания ЦГБ пороховыми газами. Дело осложнялось тем, что максимальная глубина в полигоне была всего 170 метров , а ход перед всплытием должен быть не менее среднего.     

Каждое погружение заканчивалось командой:

— Глубина 150 метров , проводим всплытие продуванием таких-то цистерн и такими-то генераторами.

  Давался отсчёт времени , как при запуске ракет: 10, 9,8......0, после чего раздавался

взрыв. Лодка вибрировала,  стрелка глубиномера дрожала на цифре 150.

      Потом стрелка слегка дёргалась и сначала медленно, потом быстрее и быстрее ползла к нулю, то есть вниз. Душа в это время, тоже с ускорением, выходила из пяток и, ликуя, неслась вверх. Количество генераторов и продуваемых цистерн от опыта к опыту росло. При этом возрастал сопутствующий пугающий эффект — взрыв и вибрация корпуса. Стремительное всплытие лодки заканчивалось очень большими динамическими кренами и дифферентами. Однажды даже выплеснулся электролит из баков аккумуляторной батареи. Перископ, естественно, в такой обстановке был ни к чему. Я должен был стремительно отдраить верхний рубочный люк, выскочить на мостик и оценить безопасность обстановки. Для обеспечения безопасности нам на каждый выход выделялся тральщик, который должен был не допускать никого в полигон. Но страх всё равно не отпускал. Удалось добиться разрешения производить взрыв в два этапа: сначала один генератор, а через одну-две секунды — остальные. Продувание и всплытие стало происходить спокойнее.

   Страху натерпелись много. Но боялся каждый по-своему. Механик, например, чтобы отвлечься и как-то отвлечь моряков, давал по отсекам задание заметить время всплытия на разные глубины: одному — от 150 до 100 метров , другому — от 100 до 50 и так далее Все они брались правой рукой за левую и смотрели на часы. Но после всплытия, облегчённо вздохнув, ни один не мог назвать этого времени.

   Страх у всех выражался по-разному. Наш самый лучший специалист, лучший кок соединения мичман Ломакин Василий Андреевич, когда приходили в полигон, запирался в своей провизионке у самого днища корабля, где звук взрыва был особенно силён, дрожал и страдал в одиночку. Узнав об этом. я разрешил ему уйти со своего боевого поста и находиться в отсеке среди людей. Как известно, на миру и смерть красна. Но мичман сказал, что трусит так, что боится даже показать это. Чтобы не идти на последний выход, он накануне вечером напился и добровольно сдался патрулю. Его забрали и посадили в камеру в комендатуре. Утром при докладе о готовности корабля к походу старпом сообщил и об отсутствии Ломакина. Хотел идти без него, но у него ключи от провизионки. За ключами на машине поехал старпом. Дежурный по комендатуре предложил забрать и кока:

     --Претензий к нему нет, вёл себя тихо, только всю ночь стоял на коленях и молился.

Видимо, за здравие всех нас.

Комиссия решила провести последние испытания в аварийном режиме, как в первый раз, когда порвали цистерны. Для этого были частично усилены конструкции.

   Взрыв был особенно громкий, а крен после всплытия не отошёл. Вылетев на мостик, я увидел порванную цистерну №6.

   На этом испытания системы и наших нервов были закончены. Но дырки на мундирах для крепления орденов пришлось заштопать так как награды заранее не были предусмотрены. Кроме того. мы не здешние, а наше начальство в Полярном. Это далеко, нами оно не интересовалось, толком не знало, что мы делали. Наказаний тоже не последовало. Потерь людей не было, хотя при первом испытании едва спасли старшину команды трюмных, отравленного продуктами взрыва при вскрытии лаза ЦГБ №5 для проверки кингстонов.

   Уже при мне, несмотря на принятие мер предосторожности, отравились двое рабочих, которые даже лежали некоторое время в госпитале.

Воспоминания о Лиепае самые тёплые: много "Рижского бальзама", коньяка и шницелей — таких вкусных нигде больше не пробовал. С одной стороны это было лёгкое время. В море выходили один раз в неделю по субботам. Но с другой стороны...

Стою на мостике на командирском месте, наблюдаю за обстановкой.

Одновременно думаю о жизни 

Вновь в Кронштадте

    К осени 1964 года вернулись в Кронштадт. Пороховую систему аварийного продувания оставили на борту для постоянной (опытовой ) эксплуатации. Замыкались мы на вновь созданный 10-й отдельный дивизион ремонтирующихся ПЛ, возглавляемый   капитаном  1  ранга  Савкиным   Сергеем  Фёдоровичем.  Тем временем, давно вышел срок получения очередного воинского звания, но на испытаниях писать было некому, а здесь никто такими "мелочами" не интересовался. Напоминать же и просить был не приучен. Наконец, спохватился замполит дивизиона Просянников и без лишних слов, проявляя “заботу” о подчинённых, послал от своего имени жалобу члену военного совета Северного флота. Это проявление заботы обошлось комбригу, будущему вице-адмиралу Щадричу, “фитилём”, чего он мне, естественно, простить не смог и прислал "выговорок" за якобы несвоевременно посланное донесение. Эти донесения по специальной форме я посылал ему ежемесячно.

1964 год. Кронштадтский отдельный дивизион ремонтирующихся подводных лодок. ПЛ  Б-61 стоит третьим корпусом.

    В этом дивизионе были подводные лодки, пришедшие на ремонт с Севера. Одновременно и в разное время были в дивизионе мои однокашники: Юра Зеленцев, Лёша Гаккель, Толя Белобров, Миша Пихтилёв, Толя Сенюшкин, Рудик Сахаров, Коля Попов, а в бригаде — Валера Ходырев.

    1966 год. Командиры подводных лодок Северного флота, находящихся в ремонте и модернизации в Кронштадте. Среди них однокашники нашего выпуска, капитаны 2 ранга: Анатолий Белобров, Кирилл Маргарянц, Михаил Пихтилёв, Рудольф Сахаров, Анатолий Сенюшкин. В центре — командир дивизиона капитан 1 ранга Савкин  С. Ф.

Капитана 2 ранга получил 9 мая 1965 года почти с годовой задержкой, хотя служил, как пудель, корабль был на хорошем счету. Меня с замом постоянно агитировали взять обязательство вывести его в "отличные". На уговоры не поддались.

1967 год. ПЛ Б-61 стоит на бочке в Неве, ожидая начала морского парада  в честь дня Военно-Морского флота

1971 год. Морской парад на Неве в день ВМФ

Размышления о службе на подводных лодках

    Вспоминая свою почти восьмилетнюю командирскую вахту, ни в чём упрекнуть себя не могу: всегда поступал по чести и совести, душой не кривил, был принципиален. Личный состав любил искренне, кроме отдельных "алкашей". Как недостаток, который так и не изжил, отмечу некоторое панибратство, выражавшееся в том, что называл матросов и младших офицеров на "ты". Неустанно боролся с пьянством, убрал с корабля командира БЧ-У, злоупотреблявшего "зельем ".

   Достойных продвигал по службе, а грамотных офицеров не удерживал при себе дольше положенного времени, как это делали некоторые, мешая их карьере и обеспечивая собственное спокойствие. Давал характеристики и писал аттестации объективно. Всегда стоял на своём.

Одно время на корабле командиром моторной группы был офицер, который чуть не погиб в 1957 году при взрыве в море в  подводном  положении  на  ПЛ  М-256  проекта

   А-615. Лодка всплыла, а потом затонула. Он выскочил из уже тонущей подводной лодки. Авария и потопление ПЛ, а также гибель товарищей не прошли для него бесследно. Офицер он был хороший, но в море при отработке задач и получении самых обычных вводных терялся и принять своевременно правильное решение не мог. Долгая и кропотливая работа с ним успеха не имела. Через некоторое время понадобился командир БЧ-У на однотипную ПЛ. Я категорически не советовал назначать этого офицера. Однако, его назначили, и ПЛ с новым механиком ушла на Север, где индивидуальная работа сводилась, видимо, к разносам и фитилям. Нервы человека не выдержали, и он покончил с собой.

   Другой пример: старшина 2-го отсека, командир отделения электриков с неуравновешенной психикой изредка напивался и плакал над своей горькой судьбой. Даже женитьба не помогла. Перед окончанием срочной  службы он заявил о своём желании остаться на сверхсрочную на корабле. Я ему высказал всё, что думал по этому поводу, и отказал. Тем не менее, он остался на сверхсрочную службу в учебном отряде. Его взяли, хотя я лично звонил его будущим начальникам, предупреждая их о возможных последствиях, просил внимательно посмотреть его личное дело. Не помогло. Через какое-то время, напившись пьяным в патруле, он учинил дома дебош и стрельбу из пистолета. В дело вмешался прокурор, который ехидно спросил меня, как я этого старшину характеризовал. Я его “отбрил”, посоветовав внимательно почитать последнюю характеристику при увольнении в запас. Претензий ко мне больше не было.

   За время командования кораблём не имел не только случаев смерти подчинённых, но даже элементарных травм, чем горжусь и сейчас и считаю это своей главной заслугой. Всегда старался соблюдать устав и установленные инструкции, считая, что написаны они потом, а иногда и кровью. Пример: как-то при очередном испытании торпедо-погрузочного устройства путём погрузки утяжелённой торпедо-болванки лопнуло сварное кольцо (очередное рационализаторское предложение), крепящее полиспаст к вертикальной стойке на ограждении рубки. Полиспаст вместе с лотком наружной транспортировки полетел за борт, а торпедо-болванка стремительно пошла в отсек через торпедопогрузочный люк. Но благодаря тому, что личный состав был размещён правильно и все меры страховки приняты, никто не пострадал.

   Имел за службу несколько аварийных ситуаций. О некоторых я уже говорил. Расскажу ещё о таких случаях.

Я мичман-стажёр на ПЛ С-69. На очередном выходе, в подводном положении на глубине 120 метров , вырвало шток клапана кингстона РДП в трюме центрального поста. Вахтенный трюмный пытался закрыть пробоину своим телом, но был отброшен струёй воды, ударился о переборку и потерял сознание. Экстренно всплыли, продув аварийно весь балласт, и уже потом боролись за живучесть. Необходимость в первую очередь всплывать, а потом уже разбираться, запомнил на всю жизнь.

   Во время совместной работы с пограничными кораблями в Поти летом 1957 года, пытаясь уклониться от столкновения с ними, перешли с полного переднего хода на полный задний и стали стремительно погружаться, так как ПЛ была удифферентована на полном переднем ходу и, потеряв ход, получила большую отрицательную плавучесть. Остановиться сумели только на глубине 160 метров . К тому же был приличный дифферент на корму. Ощущение было неприятное.

   Отрабатывая задачу № 2 в мелководном районе Финского залива и выполняя маневр срочного погружения с условно выведенной из строя системой гидравлики и заклиненными на погружение кормовыми горизонтальными рулями, едва не воткнулись носом в грунт. Спас только самый полный ход назад.

   При подходе к острову Мощный ранним летним утром в дымке не был виден створ. На вахте помощник командира, штурман по образованию и опыту службы, на мостике — штурман. Я — под козырьком. Видимость плохая. Должны пройти между двумя каменными банками, ограждёнными нордовой и зюйдовой вехами. Напоминаю всем на мостике о вешках. Доклад: справа вешка есть, а слева — нет. Пулей вылетаю на командирское место и вижу: обе вешки справа (к норду), то есть идём прямо на банку.

Командую:

— Стоп дизеля, все три мотора полный назад, руль право на борт!

Отвернули вовремя, ещё не погасив инерцию, а затем на малом переднем ходу описали коордонат  и вышли на курс прохода между банками. Обошлось , но колени ещё долго дрожали.

   Был лёгкий пожарчик в 6-м отсеке во время ремонта и другие “мелочи”, которые убедили меня окончательно, что мелочей на флоте нет, и каждый должен выполнять свои обязанности от А до Я.

   Самым мрачным и грустным событием был взрыв ПЛ Б-37 в Полярном у третьего пирса 11 января 1962 года. Погибло более 100 человек. Мы тоже были пришвартованы к этому же пирсу и отошли за 20 минут до взрыва. Видно, — судьба.

   Эта трагедия, похороны погибших, приезд многочисленных комиссий самого высокого ранга измотали всех до предела. Несметное количество проверяющих "копали" весь день, а к ночи выдавали замечания, которые нужно было устранить и исполнить к утру. Лодка — внизу, казарма и штаб — наверху. Туда — сюда, всё бегом. Самое прочное воспоминание — струйка пота между лопатками независимо от температуры на улице.

   Летом 1961 года, будучи дежурным по соединению, принимал две лодки 613 проекта и эсминец, которые привезли облучённых людей с атомной подводной лодки К-19 Затеева после аварии атомнрго реактора, прозванной позднее "Хиросимой". Трагичность этого события в то время как-то не дошла до сознания. Одной из пришедших лодок командовал Жан Свербилов — легендарный человек в подводиом флоте.

  На преподавательской работе

    Через семь лет "командирства" заматерел. При хорошем старпоме позволял себе иногда не сделать ежедневного обхода корабля или не зайти в кубрик. Почувствовал — нужно уходить.

В это время начальник кафедры торпедного оружия ВВМУ подводного плавания предложил перейти на преподавательскую работу в училище. Торпедная стрельба подводных лодок — дело знакомое. Дал согласие, но начальство, по-моему, московское, опять не отпустило. Закусил удила. Сделался негодным к службе на подводных лодках. Предложили должность оперативного дежурного Ленинградской ВМБ. Почти уговорили. Для ознакомления даже поработал полдня, но в результате отказался,  чем  вызвал  неудовольствие  командования  базы.

Должен сказать, что ещё в 1966 году мне упорно предлагали должность начальника штаба 10-го ОДРПЛ. Условия: оклад ниже, звание одинаковое, материал на "шмутки" и то хуже, а работы несравненно больше, да и неприятностей — тоже. Отказался без особых раздумий.

Пока я становился негодным к службе на ПЛ, место в училище заняли. Но в это время из одной кафедры сделали две: боевого применения и материальной части, на которую меня и пригласили. Сомневался, боялся не справиться, но деваться было некуда.

                     Теперь я сам обучаю будущих офицеров-подводников в   родных  мне  стенах  бывшей  подготии

За тринадцать с лишним лет службы в училище с 1972 года по 1985 год прошёл должности преподавателя, старшего преподавателя и заместителя начальника кафедры. Но  уверенно  себя  не  чувствовал,  диссертацию  не  написал. Тем не менее, дослужил до 55 лет. Сам рапорт об отставке не подавал, ждал, когда выгонят.          Это мой принцип:  на  службу  не  напрашиваться,  от  службы  не  отказываться.

       В  связи  со  службой  в  училище  не  могу  не  остановиться  на  личности  начальника  кафедры,  участника  Великой  Отечественной  войны  и  опытнейшего  преподавателя  Дементия  Дементьевича  Шугайло.  Он,  на  мой  взгляд,  очень  грамотно  руководил  военным  творческим  коллективом.  На  кафедре  было  хорошее  сочетание  преподавательского  состава,  прошедшего  службу  в  НИИ,  имевшего  прекрасную  математическую  и  научную  подготовку,  и  офицеров,  пришедших  с  флота  с  должностей  флагманских  специалистов  соединений  и  объединений  подводных  лодок.  В  этот  слаженный  коллектив  попал  и  я.

       Капитан  1  ранга  Шугайло  Д.Д.  был  настоящим  руководителем,  умело  сочетавшим  высокую  постоянную  требовательность  к  подчинённым  с  заботой  о  них.  Одному  преподавателю  была  оказана  помощь  в  решении  квартирного  вопроса,  другим  --  в  устройстве  детей  в  детский  сад,  а  позднее  и  в  институты.  Много  заботы  проявлялось  о  продвижении  подчинённых  по  службе  и  присвоении  очередных  воинских  званий.  Оказывалась  и  другая  помощь.  Причём,  это  делалось  по  его  собственной  инициативе.  Он  сам  вызывал  подчинённого  и  предлагал  помощь.  Люди,  пришедшие  с  флота,  к  такой  заботе  не  привыкли  и  никогда  ничего  не  просили.

       Шугайло  Д.Д.  очень  умело  использовал  опыт  службы  подчинённых,  их  способности,  знания,  особенности  характера.  Пришедшие  с  флота  офицеры,  ещё  тесно  с  ним  связанные,  чаще  других  руководили  практикой  и  стажировкой  курсантов.  Главной  задачей  руководителей  практики  было  обеспечение  максимального  количества  выходов  в  море,  участие  всех  курсантов  в  мероприятиях  флота.

        Все  кадровые  вопросы,  приём  в  адъюнктуру,  продвижение  преподавателей  по  службе  всегда  проходили  через  заседания  кафедры.   Учитывалось  мнение  каждого  члена  коллектива,  поэтому  не  было  «проколов».

        Прошло  почти  20  лет  после  ухода  Д.Д.  Шугайло  со  службы,  но  все  его  подчинённые  сохранили  с  ним  прекрасные  отношения.  Мы   периодически  встречаемся,  посещая  родную  кафедру.

        А  Дементий  Дементьевич  и  сейчас,  в  возрасте  80-ти  лет,  продолжает  работать  над  вопросами  оснащения  ВМФ  РФ  новыми  видами  морского  оружия  в  одном  из  НИИ  МО.  

         Положения  пенсионера  я  не боялся. Боялся остаться без работы. Нужно  сказать,  что  вопрос  трудоустройства  после  увольнения  в  запас  меня  волновал  довольно  сильно. Выйдя в отставку в 1985 году, случайно пристроился инженером на однотипную кафедру в Военно-Морской академии.  Получилось  так  удачно,  что  уже  через  неделю  после  расставания  с  училищем,  ещё  не  имея  паспорта,  я  уже  работал  на  кафедре  морского  подводного  оружия  в   академии.

  Помог  мне  в  этом  тогдашний  начальник  этой  кафедры  капитан  1  ранга  Пензин  Евгений  Константинович,  с  которым  судьба  связала  меня  ещё  в  60-е  годы.  Человек  большого  ума  и  энергии,  окончивший  кораблестроительный  институт,  высшее  военно-морское училище  имени  М.В.  Фрунзе  и  Военно-Морскую  академию,  он  долгие  годы  прослужил  на  подводных  лодках,  в  соединениях  и  объединениях  ПЛ,  приобретя  при  этом  огромный  опыт  в  деле  применения  морского  подводного  оружия.

   Он  принял  меня  на  работу  сразу,  без  долгих  раздумий,  как  мне  кажется,  и   повёл  представляться  командованию.  Тому  уже  минуло  16  лет.  Сменилось    несколько  начальников,  а  я  всё  работаю  на  кафедре  и  этим  счастлив. 

  Евгений  Константинович  тоже  работает  на  кафедре  после  отставки.  В  свободное  время  он  пишет  очень  интересные  воспоминания  о  службе  и  своих  сослуживцах.

  Я  работаю  до  сих  пор.  Всем  доволен,  готов  работать,  пока  не  выгонят.

Подвожу краткие итоги

    Вспоминая свою службу, начинаю верить в судьбу, которая всё время вела меня как бы против моего желания, но в результате получилось всё хорошо: и службой и жизнью я доволен. Конечно, больше всего я горжусь тем, что был командиром подводной  лодки, и наибольшее удовлетворение я испытывал и испытываю именно  от   этого   этапа   службы.

В то же время всегда очень сильно давила ответственность, что при моём беспокойном характере могло привести только к потере здоровья. Лучше всего я чувствую себя именно сейчас, на пенсии. Свою, не очень сложную работу, я знаю достаточно хорошо, работаю, как правило, без особого напряжения. Обстановка на кафедре спокойная, взаимоотношения нормальные, уважительные. Беспокоят постоянные задержки зарплаты, но относительную материальную независимость даёт военная  пенсия.

                Жить можно!

Санкт-Петербург, 1999 год