Назыф Теминдаров в 1952 году перешёл по собственному желанию из училища имени М.В. Фрунзе в 1-е Балтийское ВВМУ на четвёртый курс, чтобы стать подводником.

Именно в этом году училище приступило к подготовке офицеров по специальностям «штурман-подводник» и «торпедист-подводник». Для этого были созданы факультеты – штурманский и минно-торпедный.

В нашем училище Теминдарова приняли хорошо и стали звать Николаем. Ему это понравилось.

Николай Теминдаров закончил штурманский факультет в ноябре 1953 года и был назначен командиром БЧ-1-4 ПЛ  С-116  90 БПЛ Северо-Тихоокеанской флотилии в Советскую Гавань. По личной просьбе был переведён служить на плавающую «Малютку» М-277. Передав её китайцам, далее он прошёл по «большому кругу» и вернулся на ТОФ с ПЛ 613 проекта С-288 в 1957 году. Почти вся его подводная служба успешно проходила на Тихоокеанском флоте, где он стал командиром подводной лодки 613 проекта С-262.

Назыф Адельшевич прошёл замечательную службу офицера-подводника. Он последовательно был командиром нескольких подводных лодок, в том числе ПЛ-цели специальной постройки, которую перевёл на Северный флот с Востока на Запад.

Он единственный из нашего выпуска, кто прошёл Северным морским путём дважды, причём сначала в восточном направлении, а затем в западном.

Капитан 1 ранга Теминдаров Назыф Адельшевич завершил службу в Киевском политическом училище старшим преподавателем кафедры тактики ВМФ.

Его рассказы о службе и жизни содержательны и интересны, очень откровенны и доверительны, доброжелательны и поучительны.

Назыф Теминдаров

Автобиографическое повествование подводника

Кто я и откуда

Родом я из простой крестьянской семьи. И до меня никаких моряков и военных в роду нашем не было. Откуда пришла ко мне тяга к морю и службе морской? Толком так и не знаю, но думаю, что это произошло от беспокойной и кочевой жизни моих родителей.

Родился я в глухой деревушке – Бахтеевке Ульяновской области (Симбирской губернии). В те трудные и голодные тридцатые годы мои родители в поисках надёжного куска хлеба подались на юг. Когда мне было четыре года, а именно с этих лет я начал помнить себя, мы оказались вблизи Каспийского моря, в городе Баку.

Смутно, но помню, как я часто бегал в порт и подолгу смотрел на пароходы и буксиры, которые, пыхтя и временами издавая разноголосые гудки, постоянно сновали между многочисленными причалами. А на берегу в дальнем углу бухты возвышалось целое кладбище корпусов старых деревянных кораблей, вернее, их останков. Когда-то, видимо, очень давно, это были красивые парусные корабли, может быть, боевые, или просто баржи, в которых перевозились различные грузы по морю и большой реке Волге. Бывало, часами пропадал я из дома в порту, забывая о времени обеда, за что потом доставалась «взбучка» дома.

В 1936 году мой отец решил вернуться в деревню, в родные края, и мы поехали на север. Сначала по морю до Астрахани, а потом долго ехали на разных пароходах по Волге до Сызрани. Там погостили у родных матери и уже на телеге доехали до районного села Старая Кулатка, куда друг отца пригласил его на работу в какой-то леспромхоз.

Мой отец был хоть и малограмотным, он читать и писать научился самоучкой, но в свои молодые годы был довольно честолюбивым человеком и всегда искал лучшей жизни. Осенью 1939 года мы снова переехали, теперь уже ближе к Волге, в городок Хвалынск, что в Саратовской области. Вот там-то, пожалуй, и сформировалась моя мечта о море. Хвалынск это небольшой старинный купеческий городок, расположенный по правому берегу Волги, между двумя овражистыми долинами, которые тянулись километра на три от лесистых холмов, идущих вдоль реки. По долинам этим, на окраинах городка, росли хорошие сады двух садовых совхозов под номерными названиями «девятый» и «сорок первый».

Вот в этом городке и прошли мои самые памятные юношеские годы. Здесь я учился в школе со второго по седьмой класс. Здесь гонял с друзьями в ночное райкомовских коней, здесь лазил за яблоками по совхозным садам, здесь пережили тревоги войны, когда фашисты были уже под Сталинградом, и немецкие самолёты-разведчики иногда уже появлялись над нашим небом. В наших ближних лесах вылавливали диверсантов.

Неотразимые впечатления

Как-то зимой шёл я из школы домой и остановился поражённый видом лихого молодого моряка. Он шёл по заснеженной улице морозным зимним днём в лёгких хромовых, до блеска начищенных ботинках, в бушлате с отвёрнутым воротником. На голове его была бескозырка, лихо сдвинутая на затылок. Помнится, был крепкий морозец, и прохожие ежились в своих пальто и шубах и прятали носы в шарфы и воротники. А моряк шёл себе лёгкой походкой, полоща клешами широких брюк, да развевая длинные ленточки с якорями за спиной. На щеках его алел здоровый румянец, а ботинки на каждом шагу громко скрипели не только от хрупкого снега.

Я стоял минуту заворожённый таким видом. Потом попытался пройти с ним рядом, да только он быстро оставил меня позади и скрылся за поворотом улицы. Вот это, пожалуй, было первое моё любование видом моряка, и, наверное, мне по-мальчишески захотелось быть похожим на такого человека. После двух ранений в боях под Сталинградом отец мой, рядовой боец, уже 44-45 лет, был комиссован «по-чистой» и вернулся домой. И пока ещё не работал, решил поехать в Среднюю Азию повидаться со своими родными и побывать на могиле своей матери. Она в сорок четвёртом году умерла в городе Карши.

Вторым ярким впечатлением от морской формы в моей памяти осталась встреча во дворе военкомата с капитан-лейтенантом. Райком и военкомат районный имели общий двор. И как-то раз, когда мы – мальчишки, пришли брать коней, чтобы гнать в ночное (конюхом у райкомовских лошадей, был наш знакомый), во двор из дверей военкомата вышел высокий офицер в морской форме. Я сразу обратил на него внимание, видимо, потому, что у него на боку висел красивый кортик на чёрном узком ремне с золочёными пряжками. Это был стройный офицер с чисто выбритым красивым лицом в ладно сшитой морской форме. Обратив внимание на наше «глазение» с разинутыми ртами, капитан-лейтенант как-то хитро подмигнул нам одним глазом и спросил:

– Что, ребята, хотели бы вы носить такую форму?

Наш ответ он прочитал, конечно, в наших изумлённых глазах. Потом как-то серьёзно нахмурился и сказал:

– Ну, вот что, пацаны, приходите завтра утром сюда же, и мы обо всём потолкуем, – и быстро ушёл в дверь военкомата.

Рано утром следующего дня, когда вернули мы коней из ночного, поставили их в конюшне в стойла, стали ждать у дверей военкомата офицера-моряка. Далеко уже не утром, но он всё же вышел к нам во двор и сообщил, что у него есть для нас важное сообщение. Собрал нас в кружок и стал расспрашивать, сколько нам лет, как мы учимся в школе, поступил ли кто из нас в комсомол, где и кем работают родители, у кого отец ещё на фронте (это был ещё 1945 год)?

После того, как записал наши ответы, капитан-лейтенант сообщил нам о себе, что он служит на Балтийском флоте, приехал сюда из Кронштадта для набора учеников в Кронштадскую школу юнг. И если мы хотим попасть потом на военную службу на флот, то можем записаться у него для поступления в эту школу. Сказал, какие мы должны принести документы, что проверка годности по здоровью будет здесь в военкомате настоящей медицинской комиссией, точно так, как при призыве на военную службу. При этом он предупредил, чтобы мы принесли обязательно справки о согласии родителей на наше поступление в эту школу. И отпустил нас по домам, дав неделю на размышления и подготовку документов.

Я тогда учился в шестом классе. Получил в школе табель с оценками за три четверти. Вместо свидетельства о дне рождения у меня была лишь справка-выписка из книги сельсовета, который несколько раз горел в тридцатые годы раскулачивания и коллективизации. Справку о согласии родителей мать мне дать категорически отказалась, сказав, что вернётся отец, он пусть и решает.

Первые дерзания стать моряком

В назначенный день в военкомат пришёл я один. Друзей моих, Женю Потапова и Сашку Точилина, родители не отпустили. В коридорах военкомата стояла шумная толчея. Сновали военные в разных званиях и врачи из состава медкомиссии. Много было парней-призывников и допризывников.

Когда я встретился с нашим капитан-лейтенантом, он подвёл меня к одной группе ребят, проходивших медкомиссию, и ушёл. Прошёл я благополучно медкомиссию и, когда отдал документы, капитан-лейтенант посетовал на то, что я ещё не вступил в комсомол. Потом он коротко позвонил куда-то по телефону, и сказал мне, что сейчас мы зайдём в райком комсомола и всё оформим. И действительно, скоро мы с ним зашли в одно соседнее здание и буквально через десять минут мне вручили там серенький комсомольский билет. Чернявая, некрасивая девушка-толстушка, крепко пожав мне руку, поздравила с вступлением в Ленинский союз молодёжи и с успешным поступлением в школу юнг на флоте.

Дома, когда я заявил, что через день уезжаю, моя мать тихонечко всплакнула, но всё же собрала меня в дорогу и по одежде, и по харчам.

В день отъезда, на пристань пришёл я в числе последних. Наша группа, человек двадцать юнцов во главе с капитан-лейтенантом, уже были на пароходе, который курсировал по Волге между городами Куйбышев и Саратов.

В Саратов мы прибыли ночью и были размещены на ночь в каком-то помещении, похожем на учебный класс, опять же в военкомате. Там опять состоялась мандатная комиссия, то есть сверка и проверка всех документов. И вот тут-то я оказался не принятым. Во-первых, за отсутствием справки от родителей, а во-вторых, мне был задан строгий вопрос угрюмым, лысеющим майором – председателем мандатной комиссии:

– Почему ты скрыл, что отец был судим?

Этот вопрос меня поразил, как гром с ясного неба. Я об этом ничего не знал, дома не слышал. Так закончилась моя первая попытка связать свою судьбу с военно-морским флотом.

Когда я вернулся домой, и, бросив свой фанерный чемодан, с обидой заплакал, мама моя была обрадована и стала ласково меня утешать, приговаривая:

– Успеешь ещё, подрасти немного.

И про отца рассказала мне, что да, в годах 1921-1924 он отсидел в тюрьме и лагерях, аж на Соловках, три года – ни за что, по клевете на него одного из соперников по сватовству к ней.

Пришлось продолжать учёбу в школе. Но желание стать моряком у меня не только не прошло, а ещё более окрепло. И когда я узнал о наборах в подготовительные военно-морские училища, то весной 1946 года подал свои документы в Бакинское училище. Но там я снова потерпел неудачу. Ответ из Баку долго не приходил, а потом пришёл отказ с указанием, что моё заявление поступило слишком поздно, набор уже закончился. И, может быть, это было опять к счастью.

Очередная попытка увенчалась успехом!

А осенью этого года, мы по вызову отца, всей семьёй, поехали в Узбекистан в город Карши Кашкадарьинской области. В это время у меня было уже три сестры и младше меня братишка.

Почему я говорю «к счастью»? Потому, что именно в этом жарком запылённом азиатском городке я закончил учёбу в школе и повстречал свою будущую подругу жизни Зоеньку, с которой один год вместе учились в 10-ом классе в русской школе имени Молотова, а позже имени Крупской. А ныне разрушенной до основания и перестроенной заново совсем по старинному типу мусульманских медресе.

В этом городе военкомат никаких разнарядок в военно-морские училища не получал. Весной 1949-го я самостоятельно отправил документы в Ленинград для поступления в Арктическое мореходное училище. Заявление моё и документы были благополучно приняты, и мне своевременно пришёл вызов для сдачи вступительных экзаменов. Никаких документов на бесплатный проезд, как вы понимаете, мне выдано не было, и мне пришлось выдержать опять трудный разговор с родителями, которые никак не хотели отпускать меня от себя так далеко.

Выручила меня моя старшая сестра Рая, которая уже в годы войны пошла работать после окончания восьмого класса школы. Она меня всегда поддерживала в моих стремлениях стать моряком.

Опустив интересные, но теперь уже не имеющие большого значения мои перипетии, поездки в Ленинград, отмечу, что поступил я всё же в морское училище, но не в Арктическое, а в старейшее Высшее военно-морское училище имени Фрунзе. Там оказался недобор и был продолжен набор абитуриентов. Я очень переживал за мандатную и медицинскую комиссии, но благополучно был принят. В конце августа 1949 года стал курсантом известного своими историческими заслугами и старинными традициями Высшего военно-морского орденов Ленина и Ушакова Краснознамённого училища имени Фрунзе.

Не буду описывать свои первые впечатления об учёбе, о море и кораблях. Они, я думаю, почти однотипные для всех военных моряков, кто посвятил себя военной службе на кораблях военно-морского флота.

Скажу откровенно, что учился я прилежно и был дисциплинированным курсантом. Много ярких и интересных впечатлений оставили в моей памяти ежегодные практики на учебных и боевых кораблях. Рассказы о них заняли бы много места на бумаге, много времени у возможного читателя. Поэтому и об этом я скромно промолчу.

Как стал подводником

К концу третьего курса, учёба разным наукам и морской практике, сделали из нас – мальчишек, настоящих моряков (мореманов, как называли курсантов третьего курса), уже почти готовых к службе на боевых кораблях в качестве вахтенных начальников. Но когда в 1952 году началась специализация в подготовке офицеров, я, в числе десяти курсантов нашей штурманской роты, увлёкся подводными лодками. Инициатором этого, был наш старшина класса Коновалов Вадим Харитонович, ставший впоследствии одним из первых командиров атомных подводных лодок Тихоокеанского флота и контр-адмиралом.

При кафедре «Теория устройства и живучести корабля» (ТУЖК) был создан кружок по изучению устройства подводной лодки. В этом кружке из увлечённых рассказов преподавателей-подводников, мы впервые познакомились не только с особенностями устройства подводных лодок, но и с отдельными эпизодами их боевых действий в годы Великой Отечественной войны. В том числе с действиями подводных лодок под командованием капитанов третьего ранга Грищенко и Маринеско на Балтийском флоте, капитанов третьего ранга Грешилова и Иосселиани на Черноморском флоте, героическими походами подводных лодок на Северном флоте, где командирами-героями были Лунин и Фисанович.

Ленинград, 1953 год.

Вадим Коновалов, курсант выпускного курса 1-го Балтийского ВВМУ

Это в большой степени укрепило наши желания после окончания учёбы служить на подводных лодках. И тогда, как только мы узнали о том, что Первое Балтийское ВВМУ стало училищем подводного плавания, мы – группа курсантов-фрунзаков в числе десяти курсантов нашей штурманской роты и пяти курсантов-минёров, – это все активные участники вышеописанного кружка «энтузиастов-подводников», дружно написали рапорты о переводе нас в Первое Балтийское высшее военно-морское училище.

Таким образом, в начале четвёртого курса обучения я стал курсантом училища в Морском переулке, что на Лермонтовском проспекте. Описанием обстановки учёбы в этом училище утомлять читателей не буду. Вспоминается только то, что, несмотря на определённое различие взглядов и некоторое соперничество наших учебных заведений, мы здесь ощутили, нормальный, вполне дружеский приём коллектива, за исключением отдельных «подначек» зазнаек и задир.

Мы с большой готовностью и с желанием осваивали предметы по подводной специализации. Это и устройство подводной лодки, и водолазное дело и, наконец, торпедные атаки, которые нам преподавали такие видные теоретики и практики: Лонцих, Доронин, Грищенко и другие.

Ленинград, весна 1953 года.

Николай Теминдаров перед выпуском из 1-го Балтийского ВВМУ

Итак, к осени 1953 года мы благополучно окончили теоретический курс обучения. Всем нам присвоили звание «мичман» и распределили по разным флотам на стажировку. О стажировке на подводных лодках Северного флота мне хочется рассказать особо, ибо с неё для меня, мне кажется, и началась моя корабельная служба.

Стажировка на Северном флоте

На стажировку на Северный флот мы ехали довольно большой группой. С прибытием в Мурманск нас разделили по разным соединениям и кораблям. Наша группа подводников, пожалуй, самая большая, долго ждала на причале прибытия представителя из города Полярный. Наконец, пришёл пыхтящий паром, старенький буксир-угольщик, и на нём мы, стоя на кормовой палубе за большой трубой, добрались до базы подводных лодок в Полярный, который расположен почти у самого выхода из Кольского залива. Буксир-тихоход нас всех обильно посыпал из своей большой трубы угольной пылью и, пока он доставил нас до причала, мы все изрядно продрогли на свежем ветру.

Вошли мы в красивую Екатерининскую гавань через южный, довольно узкий, проход. Слева по ходу возвышался крутой скалистый берег, на вершине сопки которого был виден всем знакомый профиль И.В. Сталина. А справа был довольно красивый зелёный остров, названный почему-то «Островом любви». Меня очень привлекло и поразило обилие разных оттенков красок на сопках и на острове в эту ещё раннюю осень. А было это, кажется, в конце августа месяца. Склоны сопок были покрыты, как мозаичные картины, отдельными участками разноцветных растений. От нежно серых тонов лишайника до сочно зелёных и пурпурно-красных участков каких-то ягодников. Всё это на фоне свинцового цвета холодного заполярного неба, навевало тихую грусть об уходящем лете.

На причале уже ждали представители экипажей подводных лодок, и нас сразу разобрали по кораблям. Мы с мичманом-минёром Пикалёвым А.И. попали на одну из двух новых подводных лодок 613 проекта, которые только-только начали поступать на Северный флот.

А в Полярном в это время базировались в основном подводные лодки военных и послевоенных лет постройки. Это подводные лодки типа «Щ» («Щуки»), несколько подводных лодок типа «С» («Сталинцы»), большие подводные лодки типа «Л» («Ленинцы») и крейсерские типа «К» («Катюши»), которые после капитального ремонта были уже переоборудованы и оснащены новыми тогда ГАС и РЛС.

Но я был очень доволен, что попал на практически самую современную в нашем флоте подводную лодку 613 проекта, на которой, думал, придётся служить в дальнейшем.

Встретил нас с Пикалёвым выпускник пятьдесят второго года выпуска нашего училища – штурман лейтенант Володя Хвощ. Впоследствии он стал командиром подводной лодки и слушателем Военно-морской академии. О дальнейшей судьбе его, к сожалению, ничего не знаю. Но в моём становлении штурманом подводной лодки, я считаю, он сыграл заметную роль. Связанный с ним один забавный случай я хочу сейчас изложить.

В те годы Северный флот был на большом подъёме, и туда часто приезжали разные корреспонденты из различных газет. За месяц до нашего прибытия на стажировку приехал в Полярный один корреспондент из газеты «Красная звезда» и хотел побеседовать с экипажем именно этой подводной лодки, где был штурманом наш выпускник Володя Хвощ.

Володя был с хорошо накачанными мышцами спортсмен-гимнаст, который на подводной лодке умел быстрее всех выскакивать из центрального поста на мостик подводной лодки и буквально нырять вниз головой с мостика в ЦП. Он это делал умело, перехватываясь за поручни в боевой рубке и переворачиваясь. Далее нормально вниз ногами быстро спускался в ЦП. Так вот, когда прибыл на корабль корреспондент, наш Володя был на мостике. Корреспондент спросил у Володи:

– Могу ли я повидаться с замполитом командира подводной лодки?

Тот ответил:

– Да, пожалуйста! Замполит у себя в каюте.

И по своей привычке быстро нырнул вниз головой в люк и спустился вниз. Бедолага-корреспондент, считая, что так и надо спускаться внутрь подводной лодки, тоже полез в люк вниз головой и, конечно, грохнулся в ЦП, вывихнув при этом большой палец правой руки, сломал себе ключицу и получил серьёзный ушиб и сотрясение головы. Пришлось его на скорой помощи госпитализировать. На этом его творческая командировка на Северный флот была закончена.

Этот анекдотичный случай ходил потом на Северном флоте в пересказах много лет. В разных вариантах я слышал эту историю неоднократно.

Стажировка на подводной лодке для меня прошла хорошо и полезно. Володя Хвощ научил меня многому ценному для штурмана подводной лодки. Как целесообразно расположить штурманские инструменты и карты в тесном закутке отсека с крохотным штурманским столом, как оформлять документы на получение и сдачу штурманского имущества в гидрографическом отделе, как быстро и точно пеленговать мысы и маяки в море в различных условиях погоды, и многому другому.

Он же со своим другом, лейтенантом со странной фамилией Балабух, в день прибытия разыграл с нами не очень приятную шутку. С прибытием в казарму нас разместили в помещении, где жили офицеры подводной лодки. Это был участок казармы, отгороженный двухъярусными койками от кубрика матросов. Перед ужином Володя Хвощ пригласил нас с Пикалёвым в этот угол. Там на письменном столе были разложены вскрытые банки консервов с треской в масле и печенью трески, порядочный кусок сливочного масла и горка печенья. Всё это выдавалось тогда офицерам как дополнительный паёк. Стояли там также два больших графина с прозрачной жидкостью. По команде Володи, лейтенант Балабух налил два гранёных стакана до половины и протянул нам с Пикалёвым, а Володя Хвощ при этом торжественно изрек:

– Ну, братишки-мичманы, с прибытием вас на Северный флот и с причастием по законам Заполярья!

Балабух подбодрил нас и добавил:

– Не волнуйтесь, «шило» разведено по нашей широте. Только пить залпом, одновременно оба.

Мы так и сделали. На первом же глотке поперхнулись от ожога в горле таким раствором. В этот же момент Балабух услужливо плеснул нам ещё из другого графина. Считая, что это вода, мы невольно сделали ещё по глотку. Но это был уже чистый спирт. Тут у меня перехватило дыхание, хлынула обратно эта жидкость изо рта и носа. Из глаз брызнули слёзы. А лейтенанты, глядя на наш вид, покатывались от смеха. Вот так нас «причастили» при приёме на Северный флот.

Производство в лейтенанты

После возвращения со стажировки в училище, мы довольно долго ждали приказ Министра обороны о присвоении офицерского звания «лейтенант». Шли недели, и месяц прошёл, а приказа всё не было. Хотя увольнение нам было разрешено свободное, безденежная свобода всем порядком надоела. Все мы мечтали об одном: – скорее бы уехать в отпуск и добраться до мест дальнейшей службы.

В конце октября пришёл приказ Главнокомандующего ВМФ о нашем окончании училища, и нам выдали дипломы об этом. Потом был получен приказ Министра Обороны СССР. Нам торжественно вручили погоны лейтенантов и морские кортики, тогдашний предел наших мечтаний. И разлетелись мы все в разные стороны по флотам и флотилиям. Началась наша самостоятельная военная служба и жизнь по разным частям и гарнизонам нашей тогда великой страны Советов.

Хотя я был записан на Северный флот, получил назначение на ТОФ. На Север оказалось слишком много желающих. Получил своё назначение безропотно. Выдали документы и деньги, и с хорошим настроением я отправился в отпуск.

Мне предстоял заезд в Киев и встреча с любимой девушкой, моей Зоечкой. Она ещё училась на четвёртом курсе Политехнического института. Я был готов уже жениться на ней и увезти сразу с собой, но когда мы сказали о своём намерении её родителям, то её мать, простая и добрая, но умная женщина, сказала так:

– Уж раз вы любите друг друга, то зачем спешить? Пусть Коля сначала поедет сам, определится там по службе, а тебе Зоя ещё учиться надо. Так что через год и решите этот вопрос.

В действительности так и получилось. В следующий очередной отпуск в 1955 году я приехал и женился. В двадцать четыре года в звании лейтенанта флота я стал семейным человеком. И вот уже сорок пятый год живу счастливым человеком. У нас три сына, выросли хорошими и добрыми людьми. У каждого были свои увлечения, и по-разному сложилась их судьба, но третий сын, младшенький Коля, всё же окончил Нахимовское в Ленинграде и Бакинское высшее военно-морское училище по штурманской специальности. В наши, теперь трудные годы, сыновья нас не забывают и по возможности помогают нам, как говорится, «сводить концы с концами».

Первые должности на ТОФе

Теперь, руководствуясь рекомендациями «Обращения к однокашникам» Клубкова Ю.М., постараюсь елико возможно кратко, рассказать о прохождении службы.

Как записано сухо в личном деле, вспоминать мне не хочется. А подробно писать, – будет очень объёмно, да, пожалуй, и скучно. Поэтому попытаюсь остановить ваше внимание на самых главных и интересных периодах своей службы.

Итак, из училища я был назначен в распоряжение отдела кадров Северо-Тихоокеанской флотилии (СТОФ). Тогда Тихоокеанский флот состоял из двух крупных объединений. Собственно ТОФ с главной базой во Владивостоке и СТОФ с базой в городе Советская гавань. (Существовала ещё Камчатская военная флотилия с базой в Петропавловске-Камчатском).

Там я получил назначение на среднюю подводную лодку «Щ-116» бригады подводных лодок, базирующейся в бухте Постовая. В этой бригаде были и малые подводные лодки, типа «М» 15 серии. Когда я узнал, что подводная лодка «Щ-116» выведена из состава боевых кораблей, уже год стоит у берега без экипажа и только офицерские штатные единицы пока не отменены, то сразу же написал рапорт с просьбой назначить на подводную лодку типа «М». При этом я терял надбавку к денежному содержанию около трёхсот рублей. Это называлась тогда надбавка за «Дуньку», которая давалась на должностях, начиная со средних подводных лодок. Вскоре приказ о моём переназначении был получен, и я представился своему первому командиру.

Это был невысокого роста, коренастый капитан третьего ранга с открытым типично русским лицом, с сединой на висках и очень живыми, маленькими серыми глазами, которыми он глядел на меня с хитроватым прищуром, чуть-чуть наклоняя голову на бок. Вид его как бы говорил: – «А ну-ка, ну-ка посмотрим кто ты такой и на что годишься?».

Капитан третьего ранга Сотосов Степан Иванович был уже опытным командиром, переведённым с Балтийского флота. Он в какой-то должности успел повоевать во время Великой Отечественной войны, имел боевые награды. В молодости увлекался спортом, серьёзно занимался штангой и гирями.

Первое знакомство было коротким. После нескольких вопросов он поставил мне задачу:

– В короткий срок изучить устройство подводной лодки и сдать все зачёты на самостоятельное управление БЧ-І-IV.

Так называлась моя первая должность, при которой штурман подводной лодки, по совместительству, был и командиром боевой части связи и наблюдения. Я старательно принялся за изучение устройства своей «Малютки» М-277. В комбинезоне облазил и прощупал все основные магистрали и системы. Не стесняясь, спрашивал, что было непонятно, у матросов и старшин, зачертил и зарисовал всё, что нужно, в своей специальной «корабельной книжке офицера». И меньше чем через месяц успешно сдал экзамен по устройству корабля, чем заметно порадовал своего командира.

Труднее дались зачёты по Правилам устройства и обслуживания аккумуляторных батарей (ПУАБ) и Наставлению по борьбе на живучесть подводных лодок (НБЖ ПЛ). Эти две небольшие книжицы-инструкции требовалось тогда знать почти наизусть и уметь осмысленно трактовать их каждое положение. Но для лейтенантских лет не было преград непреодолимых. Сдал я все зачёты, и началась моя нормальная корабельная служба.

Остановлюсь на одном, довольно курьёзном случае с моим первым командиром подводной лодки капитаном третьего ранга Сотосовым во время одного из выходов при подготовке к сдаче задачи № 2.

Как всем известно, подводные лодки не располагают нормальными бытовыми условиями. А на малютках надводного гальюна вообще не было. Подводный туалет, кроме того, что был тесен и неудобен, при ошибочном пользовании мог и обдать тем, что наложил, самого пользователя. Поэтому наш «дед», так называли матросы нашего командира, оправлял свои надобности прямо на мостике подводной лодки при очередном всплытии, когда выходил на мостик только один. Другим при этом выход на мостик не разрешал. Потом при погружении на глубину все это смывалось и промывалось.

Ещё он не любил носить пилотку и всегда выходил на мостик только в своей модной тогда фуражке. Как правило, выходя на мостик, командир вынимал свои карманные часы знаменитой фирмы «Павел Буре» (это был ценный подарок от командования) и вешал их за цепочку на один из барашков нактоуза магнитного компаса, что был на мостике. Так вот, как-то мы отрабатывали элементы задачи № 2 в полигоне у мыса Красный Партизан южнее залива Советская гавань. Был дан приказ на всплытие, продут балласт и командир, отдраив люк, вышел на мостик. Никого наверх не пускал, даже мне не разрешил, хотя нужно было уже уточнить место подводной лодки.

Через некоторое время погрузились на перископную глубину и, пройдя малым ходом несколько миль, продули балласт и всплыли в надводное положение. Я, с разрешения командира, вышел наверх, взял несколько пеленгов на мысы, знаки и на маяк Красный Партизан и хотел было уже спускаться вниз, как почувствовал определённый туалетный запах. На мостике по-прежнему стоял только один командир в своей белой, сшитой по заказу фуражке, и с наслаждением курил свой «Беломор» фабрики Урицкого.

Он также почувствовал запах и стал, осматриваясь, крутить головой. И тут я заметил как фуражка командира, задевая крышу ограждения мостика, размазывает коричневатую массу по крыше. Обнаружив это безобразие, Сотосов громко выругался, снял фуражку и выбросил её за борт. Затем раздражённо скомандовал:

– Все вниз, срочное погружение, – и бросился за мной в люк, толкая меня своими сапогами по голове.

Лодка погрузилась на глубину 30 метров. Полчаса мы ходили на этой глубине, то увеличивая, то уменьшая ход. Когда мы окончательно всплыли для следования в базу, и я вслед за командиром вышел на мостик, на барашке компаса висели часы командира фирмы «Павел Буре», только показывали они время нашего срочного погружения. Взяв их в руки, Сотосов ещё раз выругался и выбросил часы за борт.

Но этот случай никак не сказался на авторитете командира. Никто, кроме меня, не видел детали этого события. И никаких разговоров и пересудов не было. А я, конечно, молчал, как говорится, «как рыба об лёд».

Подводную лодку М-277 отдаём китайцам

К весне пришёл радостный для нас приказ. Две подводные лодки нашей бригады должны были готовиться к передаче в КНР, одна из них была наша М-277. После сдачи первых двух задач курса боевой подготовки мы были перебазированы во Владивосток для полного укомплектования и окончательной подготовки к переходу в Китай, в порт Циндао.

При подготовке к переходу в Китай во Владивостоке мы стояли у пирса Бригады строящихся и ремонтирующихся кораблей (БСРК) около Дальзавода, фактически в самом центре города. Всё лето пришлось обивать пороги разных отделов снабжения, чтобы полностью (до последнего винтика) укомплектовать корабли.

Владивосток, бухта Золотой Рог, 1954 год.

Вид на Мальцевскую переправу (БСРК) с мыса Чуркин

Потом был сформирован окончательно отряд кораблей в составе двух эскадренных миноносцев проекта 7-У, двух тральщиков «шестьсоттонников», двух подводных лодок типа «Щ» (после капитального ремонта) и двух наших «Малюток» 15-й серии.

Владивосток, лето 1954 года.

Подводные лодки М-276 и М-277 готовятся к переходу в Циндао

Командовать этим отрядом был назначен молодой контр-адмирал Петров, надводник, присланный из Москвы.

После нескольких выходов в море для отработки совместного плавания, в первых числах сентября наш отряд начал переход в порт Циндао КНР. Когда проходили Цусимским проливом, отдали должным образом почести морякам-героям Российского Флота, погибшим в неравном бою с японскими кораблями.

В назначенный срок благополучно прибыли в Циндао, где тепло и дружески были встречены командованием и моряками флота КНР.

В те годы, у нас была хорошая, большая дружба с китайским народом. Мы и они пели тогда такие песни как: «Москва-Пекин», «Сталин и Мао слушают нас», и всюду были лозунги: «Русский с китайцем братья навек».

Передача кораблей длилась около месяца, и мы имели определённую возможность познакомиться с городом и его людьми. Город-порт Циндао был довольно молодой, построенный в конце восемнадцатого века в австро-германском стиле, но городской вид имел в основном только центр. На окраинах же теснились разного вида жалкие лачуги с маленькими двориками и огородиками, образуя сложное хитросплетение кривых улочек.

Моё внимание привлекла очень тщательная ухоженность огородиков, поделенных на аккуратные, чистые грядки и наличие возле домиков множества детишек разных возрастов. Китайцы оказались исключительно трудолюбивым, честным и доверчивым народом. В магазинах у них уже тогда все товары лежали открыто и доступно. Около магазинов и различных контор стояли рядами велосипеды в специально оборудованных «стойлах». Это удивляло и радовало нас. Но, наряду с этим, вызывало другое удивление и огорчало наличие людей-рикш на улицах города, когда человек человека на себе везёт или двое тянут тяжело гружёную двуколку.

На период передачи кораблей нас вполне удобно разместили как гостей. Матросы и старшины кораблей жили в новеньких одноэтажных казармах, а офицеров поселили в довольно удобных гостиницах.

Китайская Народная республика, порт Циндао, 1954 год.

Гостиница Дун-Хай

Кормили нас вполне сносно, хотя и непривычными для нас блюдами с множеством специфических приправ.

Пришло время расставания. Для окончательной передачи кораблей и для обучения китайских товарищей оставались командиры наших кораблей с небольшой группой офицеров и старшин команд. Остальной, личный состав возвращался домой в свои соединения и части. Был дан прощальный банкет, на котором прозвучало много здравиц и тостов, в основном за дружбу. С китайской стороны прозвучало и такое пожелание: – «Русские друзья помогут нам освободить остров Тайвань!».

Мы думали тогда, что так и будет. А вот жизнь показала, что этот островок китайского капитализма доказал перед всем миром, как быстрее и разумнее улучшить жизнь своего народа без притеснения прав и без разрушений.

Прощание наше с кораблями и с людьми, остающимися там, было довольно трогательным и долгим. Когда прозвучало по громкоговорящей связи:

– Советским экипажам покинуть корабли! – у меня как-то дрогнуло и больно защемило сердце.

Я видел, как у некоторых на глазах появились слёзы. Нас на автобусах отвезли на железнодорожный вокзал, погрузили в эшелон, составленный из нормальных пассажирских вагонов. Командовал этим эшелоном всё тот же адмирал Петров. Каждому матросу и старшине было отведено плацкартное место с постелью и подушкой. На дорогу всем положили по одной бутылке пива и около килограмма каких-то яблок. А офицерам и командованию эшелона были выделены спальные мягкие вагоны, в которых когда-то ездил сам китайский император. Так что мы с удобствами ехали домой. И кормёжка дорогой была как-то организована.

Возвращение на Родину

На утро третьих суток мы прибыли на нашу станцию Гродеково на самой границе, и начались наши неудобства и мытарства. Китайские вагоны пришлось освободить, так как колея дорог у нас была другая. Выгрузились мы прямо на насыпях дороги. Вокзала там никакого не было. Был, кажется, маленький деревянный домик смотрителя дороги с крохотной будкой для кассира. Хуже всего было то, что нас здесь никто не ждал и не встречал, хотя телеграммы о нашем приезде были посланы в Москву ещё перед отъездом из Циндао.

После долгих поисков нашего штаба, появился комендант вокзала, какой-то неказистый среднего роста майор, одетый в длинную шинель и в зелёную фуражку пограничника. Он был перетянут портупеей, и на боку его нелепо висела длинная шашка, которую он постоянно подтягивал левой рукой, от чего как-то кособочился и казался очень сутулым. Он, вытянувшись, стоял перед нашим адмиралом и на его вопросы громким, строгим голосом: – «Почему не встречаете? Вы знали о нашем прибытии? Получили сообщение из Москвы?», – несчастный комендант только ещё больше старался вытянуться в струнку и, постоянно держа правую руку у козырька фуражки, повторял одни и те же фразы: – «Никак нет!», «Так точно!», «Никак нет, товарищ генерал!».

Весь день мы просидели на шпалах на холодном ветру без крыши, без воды и пищи. А ведь было уже начало октября, для тех мест это уже середина осени. И только к вечеру подали нам состав из старых пульмановских вагонов, ещё столыпинских времён, в которых перевозили скот. Нашим матросам пришлось убирать вагоны и натаскать охапками сена, чтобы можно было хотя бы как-то разместиться. Даже для штаба нашего и адмирала подали обычную двухосную теплушку.

Обидно и грустно было смотреть на этот контраст отношений к людям чиновников наших в центре и на местах. Тут подошёл ко мне мой штурманский электрик матрос Гуменюк и сказал:

– Товарищ лейтенант! Как же это надо понимать?

На это я ничего толком ответить не мог. Пришли на память некрасовские строки: – «Ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь!».

Тряслись мы в этих шатких скрипучих вагонах довольно долго. Когда приехали на станцию города Артём, нас пересадили в пригородные сидячие вагоны. И уже затемно доехали мы до станции Вторая речка на окраине Владивостока. Там мы, с вещами ещё куда-то долго шли пешком по грязной ухабистой дороге. Потом, в какой-то большой столовой нас накормили давно остывшим ужином. И разошлись мы по своим воинским частям. Мы, подводники, разместились опять в БСРК и жили там несколько дней в ожидании поезда в Совгавань.

По этой бригаде мне вспоминается легендарный тогда начальник политотдела бригады капитан первого ранга Гонтарь.

Как-то на собрании офицеров он с серьёзным видом изрек такую фразу:

– Товарышы охфицеры! Вы знаетэ, що делають наши матросы в увольнении? Они водку пъянствують, а потом идуть в енту клоаку – клуб Ильича.

Там, по близости, действительно был дом культуры Дальзавода под названием «Клуб Ильича», куда матросы ходили на танцы.

Ещё такой он выдавал перл по отношению к офицерам.

– А охфицеры наши тоже пьють, прямо в общежитии пьють. Пустые бутылки в окна бросають прямо на головы тех, кто их там собирает. Надо кончать это бескультурье, товарыши!

Позже, когда началась новая компания борьбы с пьянством, этот самый «борец» Гонтарь сам прогорел. Был в подпитии по гражданке задержан милицией на скамейке сквера. А когда он начал «качать права» с выкриками: – «Я охфицер, капитан первого рангу!», его милиция отвезла в военную комендатуру. После этого он был досрочно уволен в запас, а бездумная борьба с пьянством продолжалась даже в восьмидесятых годах. В Крыму вырубали плантации с элитными сортами винограда.

С прибытием в Совгавань, в свою бригаду, наши экипажи, стали основой для формирования команд на новые, уже строящиеся подводные лодки. 

Первый отпуск и женитьба

В декабре месяце 1954 года получил я свой первый офицерский отпуск и спешно поехал к своей любимой девушке Зоеньке. До Хабаровска ехал на поезде с намерением дальше лететь на самолёте, рассчитывая добраться в Киев ещё до Нового Года. Но, в Хабаровске пришлось несколько суток ждать улучшения погоды. Метель и заносы не давали летать тогдашним самолётам ИЛ-14. Самолётом летел до Москвы, а до станции Белая Церковь, где тогда жила моя Зоя, пришлось снова ехать на поезде. Как я ни спешил, приехал до места только первого числа уже Нового 1955 года.

Родители Зои в это время жили в Австрии. Там служил в наших войсках её отчим Щербаков П.А. Так как у нас было всё уже обговорено, и согласие родителей получено, то мы второго января подали заявление и уже четвёртого числа расписались. И сразу же поехали к моим родителям в город Карши, почти на самый юг Узбекистана. Там и справили мы скромную свадьбу.

И повёз я свою жёнушку колесить по Союзу из конца в конец и по несколько раз. Приехали мы в Совгавань во второй половине февраля. Ещё стояли крепкие морозы, но в отдельные солнечные дни уже чувствовалось приближение весны.

Новейшая ПЛ  С-288

Был окончательно сформирован экипаж нашей новой подводной лодки С-288. Командиром был назначен старший лейтенант Карменок Геннадий Романович. Это был высокий, стройный и щеголеватый, чуть начавший полнеть офицер. Такой видный и симпатичный, на какого, обычно, заглядываются девушки и замужние женщины бальзаковской поры.

Он прибыл с кораблём из Риги. Несколько малых подводных лодок были перевезены на специальных платформах по железной дороге из Риги во Владивосток. Старшим помощником и заместителем командира были тоже старшие лейтенанты, а командиры боевых частей, все были молодые лейтенанты. Фамилии и имена всех уже не помню.

В начале апреля, мы поехали в город Баку, в бригаду учебных кораблей для подготовки к приёмке своего нового корабля, который строился на Волге, в городе Сормово. Вот в таких поездках прошли, можно сказать, наши свадебные путешествия. Почти все офицеры нашего корабля в то время были молодожёнами. По дороге в Баку мы сблизились с командиром БЧ-5 Виктором Никитиным и его женой Галей.

Виктор Никитин – выпускник Ленинградского ВВМИУ имени Дзержинского. В дальнейшем служил на одной из первых атомных подводных лодок ТОФ, был награждён какими-то орденами и, кажется, ещё совсем молодым умер.

В Баку наша подготовка была организована хорошо. Мы даже несколько раз выходили в море на однотипной подводной лодке 613 проекта для практического выполнения своих обязанностей каждым членом экипажа. Расчётное время проходит быстро, окончилось и наше учебное время в тёплом и гостеприимном городе Баку, и мы поехали на Волгу, в городок Сормово принимать свою субмарину. Она уже стояла у стенки, в стадии достройки и оснащения всяческими приборами.

Нам довелось повидать интересный момент спуска на воду очередного корпуса подводной лодки. Готовые секции корпуса, собирались на стапеле, с которого спускались наклонные полозья к глубокому затону. После полной готовности корпус корабля, при закрытых люках, проверялся на герметичность и, в назначенный для спуска день и момент, рубились канаты поддерживающие кильблоки. И лодка медленно, бортом, начинала сползать в затон.

Скорость сползания нарастала, и корпус подводной лодки с шумом, разгоняя волну, срывался с рельсов в затон. Подводная лодка уходила полностью под воду с креном на один борт. Через какое-то мгновение, появлялась из воды почти всем корпусом, и снова уходила под воду, уже с креном на другой борт, снова выходила на поверхность и плавно покачиваясь, становилась на ровный киль. Тогда подходили к ней два шустрых буксирчика и отводили «новорождённую» к стенке на достройку.

Переход на достройку в бухту Копли

А нашу С-288 после загрузки и установки основного оборудования поставили в специальный транспортировочный док. И пошли мы по внутренним водным путям для выхода на Балтику в достроечную базу судостроительного завода в бухте Копли около города Таллинна. Это была уже осень 1955 года.

Переход этот длился довольно долго. С нами была сдаточная команда рабочих Сормовского завода во главе с ответственным сдатчиком, который довольно жёстко следил за поведением своих рабочих. Они послушно исполняли его распоряжения и даже несли наряды по работам, вместе с матросами. Дело в том, что им, этим рабочим, хорошо платили. Например, старшина команды (бригадир гидравлистов), тогда получал больше, чем командир нашего корабля.

Движение наше в верховьях Волги по шлюзам, было таким медленным, что отстав на сутки у одного шлюза, можно было легко догнать нас у следующего. Перед выходом из Сормово наш старпом, старший лейтенант Плесун Л.А., подался в отпуск, и мне пришлось, по приказу командира, временно исполнять обязанности старшего помощника.

В этой связи мне вспоминается случай, когда мне пришлось впервые, самовольно, управлять подводной лодкой при съёмке с якоря и постановке на якорь. Около города Рыбинска, когда мы уже вышли из транспортного дока и начали движение своим ходом, стояли на якоре. Я, как положено, взял контрольные пеленги на береговые ориентиры и дал вахтенным офицерам, чтобы они следили за местом корабля при стоянке на речном рейде. В этом месте было небольшое течение, которое могло сносить корабль.

Уже поздно ночью, когда подул свежий северный ветер, вахтенный офицер – минёр, наш лейтенант Ростов, вызвал меня на мостик и доложил свои сомнения о возможном сносе корабля на якоре. Я тут же взял несколько контрольных пеленгов на береговые знаки, и быстро проложив их на карте, убедился в том, что якорь ползёт по грунту, и корабль наш сносит к берегу. Бросился в каюту командира, чтобы доложить обстановку. Но тот крепко спал после очередной «прогулки» по берегу. Несмотря на мои тормошения, никак не хотел просыпаться. Я снова вышел на мостик и проверил место корабля. Нас явно сносило к берегу, и эхолот уже показывал уменьшение глубины под килём. Попытался ещё раз разбудить командира, но ничего не получилось.

Ответственный сдатчик Миронов А.Г. был в центральном посту и тоже проявлял беспокойство в сложившейся обстановке. Тогда я принял решение сняться с якоря и сменить место стоянки. Объявил боевую тревогу, дал команду:

– По местам стоять! С якоря сниматься! – и записал в вахтенный журнал о том, что временно вступил в командование кораблём.

Пройдя несколько кабельтовых севернее, стал на якорь с увеличением длины якорь-цепи на клюзе. Привёл механизмы корабля в исходное положение, дал отбой боевой тревоги. После этого ещё раз безуспешно попытался разбудить командира, и сам прилёг отдохнуть. Времени, кажется, было около трёх часов ночи.

На утро проснулся с беспокойством о том, как отнесётся к моим действиям командир. Геннадий Романович ничего об этом не говорил и ничего не сказал мне, вплоть до своего ухода от нас с повышением на большую подводную лодку 611 проекта. Правда, потом мне как-то говорили, что уходя от нас, он сказал новому нашему командиру капитан-лейтенанту Донаконяну, что когда введут должность помощника командира подводной лодки, поставить на эту должность меня.

Но этого Донаконян не сделал. Он принадлежал к категории командиров, которые угодных им офицеров, ради своего благополучия, придерживали при себе, не продвигая по службе. И помощником командира был назначен наш однокашник Купрейчик Имант Яковлевич. Принял я его назначение вполне спокойно, и мы с ним около года служили на одном корабле. Потом, когда мы были уже во Владивостоке, он куда-то перевёлся, и о его дальнейшей службе я ничего не знаю. На наши юбилейные встречи, на которых бывал я, он ни разу не приезжал.

В достроечную базу завода на Балтике, возле Таллинна, в бухте Копли, мы пришли уже осенью 1955 года. Там же проводили швартовные и ходовые испытания корабля. В конце декабря месяца был подписан акт приёмки корабля от промышленности в состав Военно-Морского Флота. Корабль был принят, несмотря на целый ряд серьёзных недоделок по всем боевым частям. Принят потому, что было настойчивое указание Главкома ВМФ Горшкова:

– Непременно принять корабль по графику в 1955 году.

Этот случай, явился для меня ещё одним примером большого очковтирательства тогдашнего нашего руководства.

Должен сказать, что Главком Горшков Г.С. не пользовался авторитетом среди корабельных офицеров. Насколько мы уважали, и даже любили, прежнего Главнокомандующего Кузнецова Н.Г., настолько же, пожалуй, не уважали Горшкова.

Мне за свою долгую службу довелось дважды лично встречаться с ним на Тихоокеанском флоте на больших совещаниях офицеров. И оба раза он произвёл на меня неприятное впечатление своим видом и манерами говорить с офицерами, манерами барина – вельможи, вершителя судеб наших. Постоянно окруженный подхалимами своего штаба, Горшков всегда разговаривал каким-то капризно-ворчливым тоном.

На мой взгляд, особенно навредило флоту его угодливое согласие с Н.С. Хрущёвым о сокращении нашего надводного флота, когда пускались под газорезку на металлолом почти достроенные, новые, или после капитального ремонта, вполне современные боевые корабли. Хотя и в настоящее время творится почти то же самое, как это нам ни печально. Уж видно такова горькая судьба нашего флота.

Но я опять отвлёкся от основного направления темы. Теперь буду излагать по анкетному кратко.

Рождение сына и перебазирование на Север

В апреле месяце в Таллинне родился мой первенец – сын Валерий, чему я был рад бесконечно. Сослуживцы и друзья горячо поздравляли. Даже мама моя приехала из Узбекистана. Приехала в Таллинн в тот день, когда я был в море на ходовых испытаниях. Она с большим трудом, через комендатуру, разыскала меня, чтобы повидать своего внука-первенца.

Весной 1956 года, мы подготовили нашу С-288 к переходу на Север. Летом этого же года по Беломоро-Балтийскому каналу вышли в Белое море к городу Северодвинск (бывший Молотовск), где провели окончательную достройку и закончили ходовые испытания корабля.

В Северодвинске нам объявили, что наш корабль пока включён в состав Северного флота с базированием в городе Полярный, а на следующий год будет переводиться на ТОФ Северным морским путём.

Летом 1957 года мы перешли в город Полярный. Потом на заводе в бухте Роста около месяца нас готовили к переходу Северным морским путём. При этом укрепили ледовой пояс корабля, заварили стальными листами крышки торпедных аппаратов. Наварили специальный нос-форштевень для следования в упор за ледоколом. Было оборудовано специальное буксировочное устройство – брага на случай буксировки во льдах.

Для перевода кораблей с Запада на Восток летом этого же года был сформирован «ЭОН-57» в составе девятнадцати подводных лодок 613 проекта и двух плавбаз – это ПБ «Бахмут» и ПБ «Аякс». Все эти корабли должны были быть переданы в состав Тихоокеанского флота. Мы знали уже, что корабли «ЭОН-56», в прошлом году, не смогли пройти Северный морской путь за одну навигацию и зимовали в районе Колымы в бухте «Кресты Колымские». Поэтому с беспокойством ждали начала перехода.

Начало движения несколько раз откладывалось из-за неблагоприятной ледовой обстановки. Когда уже всё готово к переходу, то всякая отмена или отсрочка очень огорчает и угнетает моряков. Ни о чём другом уже не думается, и ничего, кроме дел, связанных с походом, делать не хочется никому – ни матросам, ни офицерам в особенности. Все мы были полны ожидания начала движения, и очень уж не хотелось зимовать где-то на полпути. И вот, наконец-то, после трёх или четырёх отсрочек, пришло «Добро» на выход нашего каравана и переход до острова Диксон.

Моё первое плавание Северным морским путём

Двадцать пятого июля мы начали движение. День выдался чудесный, тёплый и солнечный. Настроение у всех было приподнятое, бодрое. Корабли, один за другим, в порядке походных номеров, вытянулись в довольно длинную кильватерную колонну, и вышли из Кольского залива в открытое Баренцево море. Оно и летом часто штормовое, но в этот день было на редкость спокойным и сверкало тысячами ослепительных бликов на зеркальной, словно загустевшей, глади.

До Диксона прошли спокойно почти по чистой воде. Только вблизи Новой Земли при входе в пролив Югорский Шар попадались отдельные мелкие льдины. У Диксона в ожидании улучшения ледовой обстановки простояли почти до конца августа. Только в последних числах августа мы сделали ещё один небольшой бросок ближе ко льдам, и стали на якорь в бухте Бирули (архипелаг Норденшельда).

Отсюда было начало сложного пути. Пролив Вилькицкого прошли без особых трудностей. А вот в Восточно-Сибирском море, после прохода траверза мыса Челюскина, начали попадать в сплошной тяжёлый лёд. Появились большие ледяные поля тяжёлого многолетнего льда, которые приходилось с трудом обходить с помощью ледоколов. Иногда на горизонте, на восточной части, были видны небольшие айсберги, словно идущий караван сказочных судов причудливых форм.

В районе мыса Марии Прончищевой попали в зону сжатия льдов, и все корабли застряли. Даже ледоколы двигались с трудом. Сопровождали нас на этом участке пути, два мощных для того времени ледокола «Красин» и «Сибиряков».

Северный морской путь, 1957 год.

Застряли во льдах из-за сильного сжатия

В этом районе мы более двух суток простояли без хода, зажатые льдами. И за это время нас сносило не по пути нашего хода, а назад, – на северо-запад. Потом ледоколы начали каждую подводную лодку по-одиночке выводить из зоны сжатия на разреженный лёд. Так прошёл ещё целый день, пока нас всех собрали и построили в ордер.

При следовании за ледоколом приходилось и самим подводным лодкам поработать. Все лодки получили не одну вмятину в корпусах и даже пробоины в лёгком корпусе, пока выбирались в просветы чистой воды. Во время стоянки во льдах, без движения, были случаи выхода отдельных смелых моржей прямо на корму подводной лодки.

При осмотре горизонта в перископ для определения места корабля я как-то обнаружил и впервые увидел белых медведей на большом ледяном поле. Их было трое, видимо семья. Они спокойно, цепочкой шли по ледяному полю. Последний временами забавно поднимал вверх свою длинную, острую морду и оглядывался назад, на нас. Потом я заметил как этот последний, крупный медведь, может быть медведица, довольно ловко, как человек, поддал лапой под зад впереди идущего малыша. После этого все трое стали быстро от нас удаляться. А мы довольно бодро продвигаемся дальше на Восток.

ЭОН-57 командовал опытный полярный моряк, капитан первого ранга Тёмин. Он умело выбирал наш маршрут, грамотно используя данные ледовой разведки. Но командирам застрявших лодок от него иногда доставалось. По каравану была установлена открытая громкоговорящая связь на УКВ.

И вот как-то раз все мы слышим зычный голос Тёмина:

– Морозов! (это командир одной из подводных лодок, задержавшейся во льдах). Что ты там ползаешь как блоха по мокрому пузу? Давай подтянись! Не отставай!

Район дельты реки Лена прошли без больших затруднений. Повернули на юг, и далее шли ближе к берегу, где лёд был более разрежен.

В двадцатых числах сентября вышли в море Лаптевых. Оставались последние, восточные ворота Арктики, – пролив Лонга. По данным авиаразведки пролив пока был открыт. Проскочить бы скорей. Пролив Лонга прошли без задержки. Лишь у мыса Шмидта встретился многолетний, так называемый паковый лёд, но он был сильно разрежен и не очень нам мешал.

Когда двадцать третьего сентября прошли пролив Лонга, на кораблях прокричали Ура! Северный морской путь пройден! Теперь уже ничто не задержит нас. И никакой зимовки в заполярье не будет.

Берингов пролив, мыс Дежнёва, суровые места

Когда мы вошли в пролив Беринга, над нами начали облёт американские самолёты-разведчики. Чаще это были противолодочные самолёты типа «Нептун». Нас удивляло их нахальство и наглость. Летали они близко и на малой высоте. Иногда так, что чётко были видны в кабинах их пилоты. И ещё удивляла их осведомлённость о нас. У двух командиров в этот день был день рождения. Так американский разведчик открыто в нашей радиосети УКВ поздравил этих командиров, персонально назвав их по имени и отчеству, и сбросил даже подарки на воду с буйком, которые, конечно, никто не подобрал. А по приказанию флагмана мы все увеличили ход.

Утром двадцать шестого сентября мы вошли в бухту Провидения и стали на якорь.

Бухты Провидения, 1957 год.

Подводная лодка С-288 после перехода Северным морским путём

Это хорошо укрытая от всех ветров очень удобная бухта. Только жаль, что она замерзает. Когда мы входили, в ней ещё плавал мелкий разреженный лёд. Там мы простояли почти целую неделю в ожидании отставших надводных кораблей, проводя тем временем мелкий ремонт и пополнение запасов.

Числа пятого октября, наконец-то, двинулись дальше на юг до Петропавловска на Камчатке. Там простояли мы не более двух-трёх суток. Плавбаза «Аякс» с шестью подводными лодками остались в бухте Крашенинникова, а остальные подводные лодки и ПБ «Бахмут» двинулись дальше, теперь уже на юго-запад.

В Охотском море штормило, и нас изрядно поболтало на крутых волнах от свежего осеннего ветра.

Перед подходом к проливу Лаперуза от нашего каравана отделились ещё четыре подводные лодки, и пошли они, кажется, в Магадан. Потом, уже в Японском море, ещё три лодки ушли в бухту Владимира. А остальные шесть ПЛ и ПБ «Бахмут» следовали в Бухту Улисс. Как девятнадцатая бригада подводных лодок они вошли в состав шестой эскадры ПЛ Тихоокеанского флота.

Большой круг завершён. Боевая подготовка

Так закончился наш трудный переход с Северного на Тихоокеанский флот. По этому переходу мне вспоминается один поучительный случай в поведении нашего командира капитан-лейтенанта Донаконяна. Он был по природе своей хитроват и осторожен, умел уклоняться от каких-либо работ и нарядов, связанных для него с каким-либо беспокойством и риском.

О нём, среди матросов ходила такая анекдотичная поговорка: – «Самый главный из армян – Микоян, самый храбрый из армян – Баграмян, самый хитрый из армян – наш Артём Донаконян». Он сам знал об этой шутливой поговорке и спокойно к этому относился. Но мне запомнилась другая, не совсем командирская, его черта.

Потянулись дни и месяцы службы с выполнением снова полного курса задач и вступлением корабля в состав первой линии. В конце 1958 года нашей подводной лодке С-288 командование поручило стрельбу боевой торпедой для проверки надёжности наших боевых торпед. Так делалось в те годы на каждом флоте почти каждый год.

Выгрузили мы все свои торпеды. Погрузили одну боевую торпеду у пирса на мысе Эгершельд, а на следующий день мы должны были выстрелить её в районе безлюдного острова Карамзина, по северному его мысу. Командир наш был целый день суетлив и озабочен. Он вначале, кажется, сделал попытку уклониться от этой задачи. Комбриг, капитан первого ранга Попов, был непреклонен, поскольку всё было уже запланировано штабом флота. Стало известно, что на корабле обеспечения, будет сам Командующий Тихоокеанским флотом адмирал Фокин. Это был очень уважаемый тогда командующий флотом. Он знал и помнил всех командиров кораблей по имени и отчеству. И, как правило, лично провожал каждый корабль в автономное плавание или на боевую службу и лично их встречал из похода.

Итак, утром следующего дня, мы вышли в море, заняли своё место в небольшом полигоне севернее острова Карамзина, легли в дрейф, и стали ждать прибытия корабля обеспечения. Тогда стояла хорошая погода. По приказанию командира я уточнил своё место в районе, рассчитал курс и время движения до точки залпа заданной скоростью, и всё доложил командиру.

Прибыл корабль обеспечения – опрятный эскадренный миноносец 30-бис под флагом Командующего флотом. Произвели обмен позывными и опознавательными знаками по семафору, запросили разрешение на погружение и выполнение задачи. После получения квитанции (подтверждения), перед погружением, я ещё раз уточнил своё место и расчёты. Погрузились на перископную глубину (восемь метров) и начали движение в точку стрельбы малым ходом 4 узла.

Командир занял своё место в боевой рубке у командирского перископа. Мне было приказано стоять у зенитного перископа и постоянно уточнять курс и время движения до точки стрельбы торпедой. Я заблаговременно зарядил фотоаппарат зенитного перископа, чтобы сфотографировать момент взрыва торпеды. Командир объявил:

– Боевая тревога, торпедная атака! Торпедный аппарат номер один приготовить к стрельбе боевой торпедой!

По голосу командира чувствовалось, как он взволнован. И все мы, пожалуй, волновались. Ведь не каждый день и не каждому приходится стрелять настоящей, боевой торпедой. Командир приказал мне докладывать время хода до точки залпа через каждую минуту. Он стал метаться между боевой рубкой и центральным постом. Часто требовал доклады о глубине погружения и курсе корабля. Его волнение, видимо, передалось на весь личный состав центрального поста. И вот, когда уже была дана команда в первый отсек:

– Первый торпедный аппарат. «Товсь»! – боцман на горизонтальных рулях не удержал дифферент, и подводная лодка увеличила глубину погружения на 1,5 метра. При этом командирский перископ ушёл под воду. Командир, раздражённый, бросился в ЦП и закричал на боцмана, выругавшись при этом матом. Дифферент создался на корму около 2 градусов, подводная лодка подвсплыла на глубину семь метров. Я в зенитный перископ уже чётко видел мыс острова. И доложил командиру, что мы вышли в точку залпа. Прозвучала команда:

– Пли!

Подводная лодка вздрогнула всем корпусом, и из первого отсека доложили:

– Торпеда вышла. Боевой клапан на месте.

Потянулись секунды ожидания взрыва. Буквально через три-четыре секунды над нами раздался какой-то глухой хлопок. Я, глядя в перископ, заметил белесый дымок и напряжённо ждал взрыв, который готовился фотографировать. Но взрыва не было. Прошли расчётные секунды хода торпеды, а взрыва всё не было.

Акустик доложил, что шум хода торпеды потерян. И тут раздался слабый звук взрыва гранаты. Потом второй взрыв и третий. Это был сигнал – приказание нам на всплытие. Был продут балласт, и лодка всплыла в позиционное положение. С корабля обеспечения нас начали сразу запрашивать по радио и семафорам:

– Что случилось? Доложите обстановку.

Оказалось, что торпеда наша почти в точке стрельбы выскочила из воды и, при падении на воду, взорвалась в воздухе. Наблюдателям с эсминца показалось, что взрыв был почти в точке погружения подводной лодки. Можно представить тревогу и беспокойство Командующего флотом, пока мы не всплыли.

После доклада нашего командира об обстановке, был получен приказ, следовать в базу. Тут капитан-лейтенант Донаконян, начал придирчиво поносить всех и вся за эту странную неудачу: – и торпедистов за «плохую» приёмку торпеды, и рулевых, за «плохое» держание курса и глубины. И мне досталось за «плохие» доклады о месте подводной лодки, хотя вины я своей совсем не чувствовал.

Потом было дня два разбирательства с созданием компетентной комиссии, после чего получили приказание принять другую торпеду, и готовиться снова к стрельбе по острову Карамзина.

На этот раз всё прошло иначе. Мы выполнили задачу, как говориться, без сучка и задоринки. Отстреляли мы точно по заданию и плану. Прошла торпеда заданное расстояние, на заданной ей глубине и взорвалась при ударе о скалистый мыс. Удалось мне сфотографировать момент взрыва. Сначала поднялся пологий бугор из воды, потом вырос большой «куст» из водяных струй и обломков камней и лишь через несколько секунд раздался тупой удар по корпусу, как удар большим бревном по носу корабля, с последующим шуршащим звуком по всему корпусу.

После всплытия получили по семафору благодарность от заместителя командующего флотом за успешное выполнение задачи. И с хорошим настроением возвратились в базу. Только командир наш был мрачноват и грустен. Оказалось, что уже было получено заключение комиссии о первой стрельбе, в котором к действиям личного состава корабля претензий никаких не было.

После выхода из торпедного аппарата и обычного «мешка» торпеда могла выскочить из воды из-за заклинивания горизонтальных рулей. И какая-то была неисправность во взрывателях торпеды. Вот почему наш командир был мрачен. Он стыдился своего поведения при первой стрельбе.

Решил стать командиром подводной лодки

После этих событий, несмотря на то, что был уже зачислен на учёбу на штурманских классах, я окончательно решил стать командиром подводной лодки.

Штурманские курсы, к моему сожалению, по чьему-то странному решению на этот год были организованны во Владивостоке при ТОВВМУ имени С.О. Макарова. А я-то рассчитывал побывать снова в Ленинграде, стряхнуть, как говориться, провинциальную «пыль с ушей», походить по театрам, концертным залам и музеям. Но не тут-то было. Проучился я на штурманских курсах до лета 1959 года.

Учились мы почти год по училищной программе в составе группы всего около двадцати человек. И, на мой взгляд, почти ничего нового и полезного по своей штурманской специальности не получили. Об этом на встрече с флагманским штурманом Тихоокеанского флота, контр-адмиралом Дмитриевым, я имел неосторожность открыто заявить. Была его раздражённая реакция, которая едва не стоила мне отчисления и строгого наказания. Это ещё раз мне показало, как начальство наше не любило справедливой критики и боялось её. Хотя на словах лицемерно ратовало за свободу критики, видимо, имея в виду только самокритику.

После окончания штурманских классов, были мне предложения из отдела кадров идти штурманом на новостроящиеся атомные подводные лодки. Но от этих предложений, посоветовавшись со знакомыми командирами подводных лодок, я отказался. Назначали тогда на атомные подводные лодки только при добровольном согласии. Отказался потому, что на них предстояло прослужить не менее двух-трёх лет штурманом, без перемещения по службе. А я уже хотел скорее попасть на учёбу на специальные классы командиров подводных лодок.

Отказался, может быть, и к счастью. Потому что от тех первых экипажей атомных подводных лодок на сегодня мало кто остался в живых. Но потом, уже без моего согласия, я был назначен опять же штурманом, на строящуюся дизельную ракетную ПЛ 629 проекта, которая строилась в городе Комсомольск на Амуре. Экипаж должен был комплектоваться на эскадре ПЛ на Камчатке.

Командиром этой ракетной крейсерской подводной лодки К-75 был назначен уже опытный моряк-подводник, капитан второго ранга Сусоев Владимир Сергеевич. Это был высокого роста статный мужчина с живым симпатичным лицом, с добрыми карими глазами. Оказалось, что он был со второго курса ТОВВМУ отправлен солдатом на фронт и провоевал почти два года в самые трудные годы войны. Имел боевые награды. После Сталинградской битвы, когда наступил окончательный перелом в ходе войны, их, курсантов, вернули в училище и дали возможность доучиться.

Мы, молодые офицеры, уважали своего командира. Он был всегда спокоен и выдержан при принятии решений. Но уж после был твёрд и требователен и, как правило, справедлив. Только жаль, что не долго пришлось с ним служить. После приёмки корабля от завода в Комсомольске на Амуре, достройки и испытаний во Владивостоке, в конце 1960 года мы прибыли на Камчатку в бухту Крашенинникова в состав двадцать шестой дивизии ракетных подводных лодок.

Тихоокеанский флот, Камчатка, бухта Крашенинникова, 1960 год.

Крейсерская ракетная подводная лодка К-75

Моё отношение к женщинам

В апреле 1960 года, во Владивостоке, родился у нас второй сын, которого назвали Тимур, помня и уважая тимуровцев Аркадия Гайдара. И за второго сына я был глубоко благодарен жене своей Зоеньке, и по-прежнему преданно её любил.

Если говорить об отношениях моих вообще к женщинам, то скажу откровенно, что остался я неисправимым однолюбом. Нельзя сказать, что не было встреч с другими женщинами, были, конечно. Но каждый раз, как только мне начинало казаться, что дело идёт к возможному роману, я ужасно смущался и краснел. И начинал говорить, что я уже женат, что у меня есть сын (потом два и после три), что я их очень люблю и никогда не брошу. После этого одни с презрением фыркали на меня, иные, оскорбив меня словесно, уходили. Другие благодарили за откровенность и, на какое-то время, оставались друзьями и забывались потом.

Служу на К-75 в бухте Крашенинникова

Двадцать шестой дивизией командовал тогда капитан первого ранга Щербаков Иван Иванович. Это был желчный, озлобленный на что-то высокий мужчина, смотревший на всех подозрительно своими колкими серыми глазами. Наш командир Сусоев В.С. вскоре заболел сердцем, и после госпиталя в свои неполные сорок пять лет был признан негодным к службе на ПЛ. Он уехал преподавать курсантам ТОВВМУ.

К этому времени я был уже старшим помощником командира ПЛ К-75 и принял дела командира, хотя и не был назначен временно исполняющим обязанности. Этот период с 1960 по 1963 год для меня был самым трудным в службе на ПЛ. Я нёс на своих плечах всю служебную нагрузку и старпома и командира корабля с ответственностью за девяносто человек экипажа.

Камчатка, бухта Крашенинникова, 1963 год.

На ракетоносцах боевая тревога…

В этот период сдал успешно все зачёты на допуск к самостоятельному управлению ракетной ПЛ 629 проекта. Кстати, практические зачёты по управлению кораблём сдавал известному капитану первого ранга Голосову Р.А.

Герой Советского Союза вице-адмирал

Голосов Рудольф Александрович

Более года я практически сам управлял кораблём К-75, хотя на некоторые выходы в море, временно и формально назначали к нам других командиров ПЛ. Старался я выполнять свои обязанности чётко. К-75 выглядела, по всем вопросам, не хуже других и даже отличалась в лучшую сторону. Но меня, не знаю уж почему, невзлюбил комдив Щербаков И.И.

Как-то раз мы после выгрузки ракет на регламентную проверку, подходили к пирсу. На этот раз никто из командиров к нам прикомандирован не был, и кораблём управлял на мостике при швартовке я один. Командир дивизии Щербаков к этому времени уже был в звании контр-адмирала. И он с пирса начал командовать мне, как подходить, и что делать при швартовке. Его команды, как правило, были запоздалыми или совсем неверными, и я их не выполнял. Но подошёл к пирсу и отшвартовал подводную лодку хорошо и чётко. Он же при этом гневно расхаживал по пирсу, ругался громко и грозился снять меня с должности.

После швартовки я подошёл к комдиву и чётко доложил о выполнении задачи по выгрузке ракет. На его вопрос, почему я не выполнял его команды при швартовке, я откровенно ответил:

– Извините, товарищ адмирал, если бы я выполнял ваши команды, то обязательно бы разбил и корабль и плавпирс.

На это он лишь гневно посмотрел на меня и, махнув рукой, быстро пошёл на берег.

Камчатка, Авачинская бухта, 1963 год.

Иногда удавалось выйти на охоту

Но самым кульминационным моментом в наших отношениях был случай, когда на одном из занятий по командирской подготовке он поручил мне подготовить расчёты боевого похода ракетной ПЛ 629 проекта в условиях войны.

К назначенному занятию я, добросовестно поработав с документами, подготовил все расчёты по переходу подводной лодки в вероятный район боевых действий – Западное побережье США в районе баз Сан-Франциско и Сан-Диего в 350-километровой зоне, – зоне досягаемости тогдашних наших ракет.

По моим расчётам получалось, что наши подводные лодки 629 проекта не только не смогут выполнить такую боевую задачу, но и не дойдут до района боевых действий. Они будут уничтожены силами вероятного противника уже на третьем сеансе всплытия для зарядки аккумуляторных батарей.

Дело в том, что к этому времени США на линии островов Гуам – Алеутские острова уже создали постоянно действующий противолодочный рубеж глубиной более 200 миль против наших подводных лодок. Кроме того, вдоль всего западного побережья уже действовала зона гидроакустического наблюдения, с дальностью действия около 500 миль. По тактическим расчётам получалась для нас совсем грустная картина. Когда я всё это доложил на занятиях перед командирами и старпомами нашей дивизии, наш комдив Щербаков И.И. взорвался гневными криками на меня, ругая все мои расчёты, и прогнал меня с занятий.

Тогда я не знал, что мне делать от такой обиды. С ещё большим нетерпением ждал назначения командира на нашу подводную лодку К-75. Был он назначен лишь в конце 1963 года. Это был командир с соседней бригады ПЛ 641 проекта капитан второго ранга Федюковский Александр Игнатьевич. Чуть-чуть полноватый среднего роста мужчина-брюнет с чёрными усами, похожий на запорожца. Он оказался грамотным, вдумчивым человеком и добродушным остряком на словах.

Теперь мне стало намного легче. Командир меня понимал и во многом поддерживал и советом, и своим опытом. Он настоял на восстановлении меня в списке перспективных офицеров. И, с его же помощью и поддержкой, уже будучи капитаном второго ранга, я был направлен в 1965 году в Ленинград на специальные классы командиров подводных лодок.

Учёба на командирских классах

Итак, мы снова едем в Ленинград, – город с юных лет любимый, город прекрасных театров, музеев и неповторимых памятников архитектуры. Едем, как всегда, всей семьёй, не считаясь с расходами переезда.

Учёба на командирских классах для меня прошла интересно и полезно. Нам преподали много нового по многим вопросам. Особенно много нового мы получили по основам атомной техники и ракетно-ядерному оружию. Кроме того, за год жизни в Ленинграде удалось снова побывать в театрах и музеях этого замечательного города.

После окончания классов и получения свидетельства, я снова был направлен на Дальний восток, в распоряжение отдела кадров Тихоокеанского флота.

Назначен командиром ПЛ  С-262

Там я получил назначение на должность командира средней подводной лодки 613 проекта, на подводную лодку С-262 четвёртой бригады ПЛ.

На этой бригаде в 1966 году проводили много научных экспериментов. И почти все подводные лодки бригады привлекались на проведение различных испытаний с представителями или комиссиями некоторых НИИ.

Вот и моей С-262 приходилось много раз ходить в море в интересах науки по различным темам. Обычно это были короткие выходы в ближние полигоны боевой подготовки, как правило, в пределах залива Петра Великого. Утром уходили, а вечером или ночью возвращались к своему пирсу. Мне хорошо помнятся эти спокойные, без лишней суеты, приготовления к выходу в море утром, и ночные возвращения в бухту Золотой Рог.

Владивосток, 1966 год.

Подводная лодка С-262 отошла от причала для следования в полигон

После выполнения плана-задания и всплытия, обычно мы пускали один дизель на зарядку АБ или на винт-зарядку, и возвращались в базу. Нужно было зарядить батарею для выхода в море на завтра. Мне очень не хотелось давать дополнительную работу мотористам и электрикам уже в базе для зарядки АБ.

Итак, под одним дизелем мы входили в бухту почти до самого пирса. А бухта Золотой Рог в ночные часы казалась действительно, как золотая из-за отражения в спокойной тёмной воде бесчисленных огней большого города, который огромным, сказочным амфитеатром расположен по берегам бухты. По окончанию швартовки обычный доклад по телефону оперативному дежурному бригады. А у него уже на столе лежит план нашего выхода на завтра.

Так в частых выходах в море и возвращениях прошли лето и осень 1966 года. Этот год дал мне хорошую практику в управлении кораблём и, конечно же, сыграл большую роль в моём становлении как командира подводной лодки.

Боевой 1967 год

А вот год 1967-ой был для меня очень напряжённым и почти боевым.

Начиная с ранней весны, мы сдавали полный курс задач боевой подготовки. Летом выполнили все упражнения по торпедной стрельбе, и ПЛ  С-262 была включена в состав кораблей первой линии. Кто служил на флоте, тот знает, что это означает.

По иронии судьбы в 1967 году, мне пришлось выполнять такую же задачу по проверке боевых торпед, и стрелять по тому же острову Карамзина, как в 1958 году. Первый опыт на подводной лодке С-288 мне, конечно же, пригодился.

Плюс ко всему, были довольно частые выходы в море по вопросам науки. Именно в этом году мы испытывали установку и работу приводных радио-гидроакустических маяков. И в заключение года, осенью, когда на Дальнем востоке осложнилась обстановка из-за задержания северокорейскими ВМС американского разведывательного корабля «Пуэбло» в Японском море, несколько подводных лодок Тихоокеанского флота были направлены в южную часть Японского моря. В их числе была и ПЛ С-262.

Американское руководство приняло решение направить в Японское море, как всегда с целью демонстрации силы, самые новейшие надводные корабли своих ВМС. В Японское море шла группа атомных кораблей ВМС США в составе атомного авианосца «Энтерпрайз», и двух атомных фрегатов «Бейнбридж» и «Тракстан».

Наши дизельные подводные лодки были развёрнуты в отдельных заданных районах с задачей обнаружения и слежения за этой группой американских кораблей.

В назначенные сроки заняли мы свои районы и стали ждать подхода кораблей вероятного противника, маневрируя в подводном положении. На третьи сутки ожидания получили оповещение штаба флота о том, что авианосец «Энтерпрайз» вошёл в Японское море. В эти же сутки получено было оповещение от самой южной нашей подводной лодки об обнаружении группы кораблей и их ЭДЦ.

Отложив на карте полученные координаты цели, я произвёл расчёты времени подхода целей в наш район. Однако эти корабли дали о себе знать значительно раньше, чем я ожидал. Утром следующего дня, около шести часов, акустик доложил, что прослушивается шум работы гидролокатора. Я объявил по кораблю боевую тревогу, штурману приказал начать определение элементов движения цели, а сам пошёл в рубку гидроакустика и стал вместе с акустиком прослушивать шумы работы гидролокатора.

Вскоре стала чётко прослушиваться работа мощного гидролокатора на низких частотах, а мне было уже известно техническое оснащение атомных кораблей ВМС США. Это работала новейшая ГАС АNSQS-23 на низких частотах, с дальностью действия на порядок выше, чем ГАС наших кораблей. Работала пока только ГАС одного корабля. Штурман в определённой мере уточнил ЭДЦ кораблей, и мы легли на курс выхода в расчётную полосу движения американских кораблей. По нашим расчётам, они шли курсом 15° со скоростью около 20 узлов.

Потом мы получили ещё оповещение штаба флота с уточнением ЭДЦ кораблей этой группы. Корабли следовали незакономерным противолодочным зигзагом, генеральным курсом 18° на скорости 20 узлов в строю обратного клина.

На свой страх и риск я решил всплыть на перископную глубину для замера дистанции по РЛС. Но замерить дистанцию на скрытном режиме «одного мазка», нам не удалось. А нарушить скрытность действий, главного тактического качества ПЛ, было никак нельзя.

И мы продолжали сближение с кораблями США. Около одиннадцати часов дня пятнадцатого октября акустик доложил:

– Шум винтов по пеленгу 224 градуса. Пеленг меняется вправо.

Я объявил по кораблю:

– Боевая тревога! Торпедная атака!

Решил выполнить торпедную атаку условно со стрельбой из двух торпедных аппаратов «пузырём». Дал команду штурману определить курс и скорость цели. А в первый отсек:

– Приготовить торпедные аппараты номер один и четыре для стрельбы «пузырём».

Именно эти торпедные аппараты были без торпед. Пеленг на шум винтов цели, начал быстро меняться. Расчётная скорость цели была около двадцати двух узлов. Приблизительно в одиннадцать часов двадцать минут штурман доложил:

– Курс цели 34°, скорость 21 узел, расчётная дистанция 40 кабельтовых.

По моей классификации цели и по данным гидроакустика мы обнаружили один из кораблей охранения авианосца, один из атомных фрегатов. Я принял окончательное решение атаковать условно, со стрельбой «пузырём». С расчётной дистанции 36 кабельтовых по пеленгу 272°, курсовой угол цели 64°, произвёл условный залп двумя торпедами. Впоследствии при разборе в базе нашей атаки получилось, что мы атаковали атомный фрегат «Тракстан», который следовал на курсовом угле 35° правого борта от авианосца «Энтерпрайз» на дистанции 40 кабельтовых.

Поражение цели нашими торпедами обеспечивалось с расчётной вероятностью 70%. Подобные условные атаки были выполнены и другими подводными лодками. Наши действия командованием флота были признаны правильными. Но сам авианосец, или хотя бы шум его винтов, мы так и не обнаружили.

А позже, когда по приказанию штаба флота одна из наших подводных лодок демонстративно всплыла на видимости американских кораблей, эта группа вдруг повернула на обратный курс и, увеличив ход до 32 узлов, быстро удалилась в сторону Корейского пролива и вышла из Японского моря. После этого мы получили приказание возвращаться в базу.

По итогам разбора действий наших подводных лодок получалось, что даже наши дизельные подводные лодки при фактических боевых действиях, могут успешно уничтожить даже самые новейшие надводные корабли ВМС США, может быть, с потерей одной или двух наших подводных лодок. Особенно, если учесть возможность применения при этом самых современных торпед.

Стал командиром специальной ПЛ

После возвращения в базу меня опять вызвали в отдел кадров флота и снова предложили ехать в Комсомольск на Амуре для приёмки новостроящейся подводной лодки. На этот раз мне совсем не известную подводную лодку 690 проекта. Признаться, мне совсем не хотелось в этот период снова переезжать. Совсем недавно получил впервые за службу новую, довольно удобную, двухкомнатную квартиру. Старший сын Валера учился уже в пятом классе. Увлекался он футболом и начал заниматься в детской спортивной школе при обществе «Луч». Да и вообще, к этому времени мы уже порядком устали от частых дальних переездов. Ведь за неполные двенадцать лет службы нам уже пришлось четырнадцать раз переезжать на большие расстояния. Поэтому я сначала отказывался от новой должности, тем более, что это не было повышением.

Подводная лодка 690 проекта была тоже средняя ПЛ, только совсем нового проекта и специального назначения. Но мой отказ на этот раз принят не был. Меня вызвали повторно в отдел кадров и сказали, когда мне явиться на заседание Военного Совета флота на утверждение.

В последних числах октября месяца 1967 года состоялось очередное заседание Военного Совета ТОФ под председательством командующего флотом адмирала Амелько, на котором я был утверждён командиром средней подводной лодки С-277. Старший помощник командира и некоторые офицеры боевых частей уже были назначены, а личный состав экипажа должен был комплектоваться из команд подводных лодок нашей же четвёртой бригады ПЛ.

В этот период, уже была построена головная подводная лодка 690 проекта, которая вошла в состав Тихоокеанского флота и прибыла в нашу бригаду. Командовал ею мой сослуживец по «Малюткам» в Совгавани капитан второго ранга Важников Володя. От него я узнал много подробностей о подводных лодках этого проекта. Посмотрел её сам в натуре и был приятно удивлён. Особенно, когда узнал, что их заложено для постройки всего четыре корабля, и что вторая, на которую назначен я, предназначена для Северного флота. А попасть служить на Северный флот я всё ещё хотел. Тогда я подумал, что другого пути и возможности попасть на Северный флот у меня уже может и не быть. Окончательно смирился с новым назначением и начал серьёзно заниматься комплектованием экипажа.

В конце ноября 1967 года, прибыл с командой в Комсомольск-на-Амуре. Прошло семь лет, как был здесь при приёмке подводной лодки 629 проекта. Завод за эти годы заметно разросся. Заметны были новые большие цеха с сухими доками внутри. В одном из них и наша С-277 строилась рядом с огромным корпусом атомохода 670 проекта. Рядом с ней наша казалась рыбкой-прилипалой около тела огромной акулы, хотя и наша имела водоизмещение более двух тысяч тонн. Готовность постройки корабля была уже около 80%, и наш личный состав вместе с участием в сборке и установке корабельных систем и приборов изучал устройство и порядок обслуживания механизмов корабля.

Весной 1968 года корабль был спущен на воду. Повторился мой путь из Комсомольска на Амуре до Владивостока с заходом в Советскую гавань, но теперь уже в должности командира подводной лодки. В Совгавани мы вышли из транспортного дока, и была у меня вполне удачная, первая швартовка к тому самому пирсу в бухте Постовая, где начиналась моя служба.

У корня пирса в солнечную погоду, просматриваются до сих пор останки знаменитого фрегата «Паллада», на котором ходил вокруг света знаменитый писатель Гончаров Н.А., рассказавший об этом плавании в книге «Фрегат Паллада».

Достройка и испытания С-277 были проведены в бухте Большой Камень вблизи Владивостока. К новому 1969 году, был подписан акт приёмки ПЛ  С-277 в состав флота по уже известной схеме. Чтобы добиться выполнения всех доделочных работ, пришлось потратить немало труда и большого нервного напряжения экипажа. В итоге удалось добиться приемлемого качества. И в награду нашей футбольной команде достался комплект футбольной спортивной формы.

Потом мы опять были в составе четвёртой бригады ПЛ и готовились к переходу Северным морским путём. Теперь уже с Востока на Запад, для вступления в состав Северного флота.

К этому времени во Владивосток из Комсомольска на Амуре уже пришла третья подводная лодка этого проекта С-220, предназначенная для перевода в состав Черноморского флота. Она тоже достраивалась в бухте Большой Камень. И теперь мы вместе готовились к переходу Северным морским путём.

Назначение и свойства ПЛ проекта 690

Теперь опишу кратко, что собой представляла ПЛ 690 проекта, открытого проекта под шифром «Кефаль».

Дизель-электрическая подводная лодка С-277 специальной постройки проекта 690 готовится к переходу с Тихоокеанского флота на Северный флот Северным морским путём

Подводная лодка 690 проекта представляла собой принципиально новый корабль специального предназначения. Водоизмещением около 2,5 тысяч тонн, она имела хорошо обтекаемый корпус, подобный корпусу английской подводной лодки типа «Альбакор» с одним гребным винтом, расположенным за вертикальными и горизонтальными рулями.

Она имела всего два носовых торпедных аппарата. Один 533 миллиметровый для, второй 400 миллиметровый, для применения приборов помех и имитаторов ПЛ. Тактическое предназначение её – отработка противолодочных расчётов кораблей и противолодочной авиации. Позже понял, что главным назначением этих подводных лодок являлась практическая проверка решения многих вопросов и проблем, связанных с созданием новейших проектов наших отечественных атомных подводных лодок.

Прочный корпус этой подводной лодки был уже рассчитан на погружение до трёхсотметровой глубины. На ней была установлена система ВВД на четыреста атмосфер. Система погружения и всплытия была оборудована быстродействующими клапанами с автоматическим управлением из ЦП, где была установлена электронная система «Садко», которая обеспечивала дистанционное управление и контроль всеми основными общекорабельными системами.

Для автоматического удержания корабля на заданном курсе и заданной глубине погружения на корабле были установлены такие системы приборов как «Гранит» и «Мрамор». И, наконец, для выхода личного состава из затонувшей подводной лодки до глубины триста метров на этом корабле была установлена и испытывалась система «ВСУ-1», которая позволяла при правильном использовании выход личного состава с глубины моря до трёхсот метров, практически без декомпрессионных трудностей.

Экипаж подводной лодки был сокращённым и состоял из пяти офицеров и двадцати восьми матросов и старшин. Для них были созданы на корабле улучшенные бытовые условия. Словом, это был заметный шаг вперёд на пути создания наших самых современных атомных подводных лодок.

После детального изучения корабля на заводе и практической проверки его на ходу, мы все полюбили свой корабль и привыкли к нему, как привыкает и любит свой корабль любой моряк в период долгой службы.

Второй переход Северным морским путём

Итак, мы готовились к переходу Северным морским путём на Северный флот. Стояли в доках Дальзавода, где нам наварили огромные носы с приспособлениями для буксировки ледоколом. На винт насадили специальную трубу для ограждения от осколков льда, сделали укрепления корпуса.

В этот самый период, в июле месяце, прибыл к нам штаб перехода скомплектованный из чиновников аппарата центральных управлений. Возглавлял его в ранге командира дивизиона капитан первого ранга Алексеев И.Д. Как я позже понял, это был один из старых однокашников Главкома ВМФ Горшкова С.Г., который с его помощью давно сидел в каком-то московском управлении и бывал на кораблях только вот в таких командировках.

Это был уже пожилой человек, лет за шестьдесят, с какой-то непропорционально маленькой головкой и грушевидной, не мужской фигурой. Черты лица у него были мягкими, почти женскими, с голубыми глазами и чуть вздёрнутым, широковатым носом. Говорил он тихим, вкрадчивым голосом и каждая фраза его несла в себе вопрос или сомнение. Он будто бы переспрашивал о чём-то, не будучи уверенным в себе.

При подготовке к переходу ни он как командир, ни его специалисты штаба, никакой практической помощи нам не оказали. Пожалуй, наоборот, только мешали.

И вот, когда встал вопрос об их размещении на кораблях, произошли неприятные споры между нами. Их было всего семеро, вместе с командиром дивизиона. Кроме того, к нам уже был прикомандирован специалист по дизелям из города Коломны. Дело в том, что на наших кораблях были впервые установлены новые, двухтактные дизели, мощностью четыре тысячи лошадиных сил, разработки и постройки Коломенского завода. Эти дизели, по сути дела, на переходе должны были пройти ходовую обкатку. Так вот, чтобы наблюдать за ними и оказывать помощь личному составу кораблей, к нам и был уже прикомандирован дизелист Кандауров Михаил Ильич из Коломны. Это был истинно русский человек, с окающим выговором и с добродушным, широким лицом. Высокий ростом, он был сложения гренадёрского, типа петровских времён, а характером был мягок и скромен.

Из семи человек походного штаба я согласился разместить у себя на корабле только троих, так как один человек у меня уже был. Это не понравилось нашим московским «гостям».

А на претензии комдива занять мою командирскую каюту, я ответил категорическим отказом. И предложил ему или двухместную каюту для одного, или одну четырёхместную каюту на двоих с его заместителем.

Тяжба по этому вопросу продолжалась около недели. Когда, повторно, начальник штаба попытался уговаривать меня уступить каюту, я ответил так:

– Командирскую каюту, я уступлю только тогда, когда он, комдив, вступит в командование кораблём с записью об этом в вахтенный журнал корабля. А я тогда на переходе буду исправно нести ходовую вахту вахтенным офицерам.

После этого все претензии прекратились. Закончив работы по подготовке к переходу в последних числах июля месяца, мы вышли из Владивостока на Камчатку. Японское море до пролива Лаперуза прошли спокойно. А в проливе Лаперуза, после островка Монерон, нас долго сопровождали японские пограничные катера. Они подходили на довольно близкое расстояние и нахально фотографировали нас. Отбиваться от них приходилось только сигнальными ракетами из ракетницы.

В Охотском море нас изрядно качнуло, но до Петропавловска на Камчатке добрались мы вполне благополучно, без каких-либо поломок. Дня два простояли в бухте Крашенинникова у пирса той самой дивизии ПЛ, где не так давно проходила моя служба на ПЛ К-75. Теперь дивизией командовал контр-адмирал Дыгало, который впоследствии был редактором журнала «Морской сборник». Там были у меня встречи с сослуживцами. Контр-адмирал Дыгало с любопытством осмотрел нашу подводную лодку, прошёл по всем отсекам и, уходя, сказал:

– Очень интересная подлодка, – и пожелал счастливого плавания.

После того, как провели регламентный осмотр дизелей с помощью дизелиста Кандаурова М.И. на обоих кораблях, числа второго августа мы вышли из Авачинского залива и начали переход на Север.

На двое суток заходили в бухту Провидения, где наши московские «пассажиры» даже на берег сходили. К нам приходила на катере группа авиаторов части ПВО посмотреть на наши корабли, как на какие-то чудища. Впервые подводные лодки были покрашены в чёрный цвет, да и контуры наших ПЛ были весьма необычными. Угостили мы лётчиков обедом по-флотски и с собой дали банки с таранькой и галетами «Арктика». А нам в подарок они прислали ящик копчёной горбуши, килограмм двадцать.

В Беринговом проливе снова нас облетали самолёты США, снова те же «Нептуны». На этот раз молча и не так близко летали. У нас стояла новейшая радиоаппаратура, в том числе станция УКВ, но американцы, видимо, не знали наших частот.

Стало заметно холодней, но до пролива Лонга, и даже дальше, мы шли своим ходом и по чистой воде. Только уже после прохода траверза Певека и острова Айон, мы встретились со льдами. На рейде у острова Шуринова мы встали на якорь и довольно долго ждали подхода ледоколов. Это было уже устье реки Колымы. Дальше мы самостоятельно идти уже не могли.

Как на стоянках, так и в ходовые дни, на корабле проводилась боевая подготовка. Проводились занятия по специальности и тренировки на боевых постах. А также давалась ежедневно информация по условиям маршрута перехода и о местах северной окраины страны. Например, при проходе устья реки Колымы сообщалось, что это не только место ссылки преступников. В пойме реки Колымы обнаружены богатейшие запасы золота и в летние месяцы идёт успешное освоение этих богатств.

При долгой стоянке у острова Шуринова мне пришла в голову такая идея: – «А что, если нам провести на корабле что-то наподобие праздника Владыки морей Нептуна!. Но не при пересечении экватора, а при переходе Северного Полярного круга. Тем более, что нам его пересекать придётся дважды».

Собрал я офицеров корабля и комсомольский актив экипажа. Обсудили этот вопрос и решили проводить этот праздник моряков в наших полярных условиях, а также постараться ввести его в традицию. Был написан целый сценарий праздника, назначены действующие лица.

На роль Владыки морей и океанов Нептуна уговорили дизелиста Кандаурова Михаила Ильича. Он наиболее подходил по своей комплекции. Да и сыграл он эту роль очень хорошо.

Одели мы его, по пояс раздетого, в овчинный тулуп, накинутый на плечи. Дали в руки посох с трезубцем, сделанный из отпорного крюка. В свите у него были три чёртика в рваных тельняшках и с пеньковыми хвостами. А на лицах чёрные маски со свиными рылами. Была при нём и дочка-русалка. Нарядили ею молодого шифровальщика Одинцова, который имел почти девичье лицо и очень тихий нрав. Были написаны и выучены соответствующие монологи для каждого в старославянском стиле.

Мне, как капитану, пришлось и ответ держать перед царём морским Нептуном. Да и выкуп пришлось выставлять за право плавания в его владениях. Пришлось расстаться с последней бутылкой армянского коньяка из личных запасов – для царя. А чертям его и всей команде выставить матросский чайник сухого корабельного вина, по норме 100 граммов на брата.

Лицедейство прошло в хороший, солнечный день на кормовой палубе подводной лодки, перед самым обедом, и хорошо подняло настроение людей. Я был уверен, что такие мероприятия на корабле укрепляют сплочённость и дружбу экипажа лучше, чем многие словесные агитации.

В итоге этого праздника каждый член экипажа корабля получил Грамоту на настоящем бланке политотдела с записью в старославянском стиле о том, что он, следуя на подводном челне такого-то дня, месяца августа 1969 года, благополучно пересёк Северный Полярный Круг в широте такой-то и в долготе такой-то. Что и засвидетельствовано подписью самого царя Нептуна и подтверждено подписью Капитана (командира ПЛ С-277 капитана второго ранга Теминдарова Н.А.).

Вскоре прибыли к нам ледоколы, и мы начали движение дальше на запад, но уже в тяжёлых льдах. Нас сопровождали на трассе всё те же ледоколы «Красин» и «Сибиряков», да временами им помогали такие дизельэлектроходы как «Енисей» и «Ангара». Это были уже более современные и очень маневренные суда ледокольного типа. Так что с их помощью мы продвигались довольно бодро по Восточно-Сибирскому морю и морю Лаптевых.

На ходу близко за ледоколом в отсеках подводной лодки, особенно в носовых отсеках, стоял такой шум и грохот, что матросам приходилось разговаривать на крике. В этот период мне вспоминается поведение комдива, капитана первого ранга Алексеева И.Д., на корабле. В редкие часы, когда он появлялся на мостике подводной лодки, как только усложнялась обстановка или надо было подходить ближе к ледоколу, он срочно уходил вниз и запирался в своей каюте.

Мне же на переходе не повезло ещё и со старшим помощником. Перед самым уходом из Владивостока мой штатный старпом, капитан-лейтенант Строгов Н.А., решил остаться во Владивостоке по семейным обстоятельствам. И ко мне был прикомандирован лишь на переход офицер, утверждённый на учёбу на командирских классах в Ленинграде, капитан-лейтенант Медведев В.М. Хороший, добросовестный офицер. Но ходовую, командирскую вахту мне пришлось нести на переходе в основном одному.

В долгие часы ходовой вахты невольно замечал, как изменилась природа Севера за двенадцать лет, когда видел её на первом своём переходе в 1957 году. На этот раз не видели мы ни белых медведей, ни любопытных моржей, даже при стоянках во льдах. Лишь изредка попадались небольшие лежбища тюленей да крикливые крачки сопровождали нас. Правда, при подходе на рейд порта Тикси, нас догнала довольно большая стая редкостных, очень красивых, розовых чаек. Они, кажется, уже тогда были занесены в Международную «Красную Книгу». Чайки довольно быстро обошли нас с левого борта, и скоро скрылись из вида на фоне ледяных полей и светлого неба.

На мелководном рейде Тикси мы стояли далеко от порта, и на берег никто не сходил. Простояли мы там около недели, опять в ожидании подхода ледоколов. Предстоял сложный проход пролива Велькицкого. А он почти всегда был забит льдами.

Подошли ледоколы и мы двинулись дальше. Только вскоре пришлось почти сутки идти за ледоколом под электромотором. На дизеле пришло время сменить головку на одном цилиндре. Этот момент, мне кажется, был нам на пользу. Удалось практически проверить работу нового электромотора и проверить полную ёмкость аккумуляторной батареи.

Пролив Велькицкого прошли мы за ледоколами, но без больших сложностей. А за проливом уже было Карское море, а там льды были уже полегче. По данным авиаразведки проливы Карские ворота и Маточкин шар были забиты тяжелыми льдами. Поэтому мы получили рекомендацию следовать на север и обходить остров Новая Земля с севера. Там просматривался более разреженный лёд и большие разводья. Так мы от острова Белый легли на курс 0° и пошли к мысу Желания – северной оконечности Новой Земли.

Ледоколы дали нам прощальные три гудка и ушли в свой восточный сектор. Ветер был южный, – отжимной от берега, и мы шли бодро своим ходом, почти по чистой воде. Только временами встречались небольшие перемычки молодого битого льда. Обогнув благополучно остров Новая Земля по лёгкой ледовой обстановке, попали мы в полосу густого тумана. Пришлось уменьшить ход до самого малого, так как могли попадаться отдельные льдины. Так мы, почти вслепую, ориентируясь только по РЛС, шли на юг целые сутки.

Рассматривая в бинокль склоны сопок острова, я заметил полное отсутствие жизни на этой земле. Уже не бродили стада диких северных оленей по долинам и склонам. Даже их следов на снегу не было видно. И даже птицы близко не летали у этого берега. Этот остров теперь стал полигоном испытаний оружия массового уничтожения. Задумываясь над этим, я до сих пор не могу понять парадоксальной противоречивости конечных целей научно-технического прогресса. С одной стороны, человек стремится к миру, к созданию условий для мирного сосуществования всех народов на земле, с другой стороны, человечество неуклонно идёт к уничтожению самой жизни на этой земле, то есть к самоуничтожению. Ведь уже созданы и накоплены отдельными странами такие средства уничтожения, которые способны многократно уничтожить всякую жизнь на планете Земля или сбросить её с жизненной орбиты в неизвестную космическую пропасть. Неужели это может произойти? Неужели вселенная и мир так устроены, что в определённые периоды приходят к самоуничтожению с тем, чтобы зарождалась жизнь заново, с простейших организмов? Я думаю, если это и произойдёт, то уже будет без нас, без нашего поколения.

Когда мы спустились до широты пролива Маточкин шар, туман рассеялся и стало немного потеплее. Отсюда мы легли курсом на вход в горло Белого моря. Там нам предстояло расстаться с подводной лодкой С-220, с Ивановым. Она должна была следовать в Беломорск и далее внутренними водными путями в Чёрное море. А мы с заходом в Йоканьгу – новую базу наших подводных лодок, должны будем следовать дальше на запад к Кольскому заливу и войти в Ура-губу в состав сорок девятой бригады ПЛ Северного флота.

Уточнив свои места по маяку Канин Нос, мы спокойно вошли в горло Белого моря по чистой воде и на широте Полярного Круга наши курсы с ПЛ С-220 разошлись. Она пошла в порт Беломорск, а мы повернули на вход в базу Йоканьга – базу атомных подводных лодок. Эта база, хотя и в незамерзающем горле Белого моря, на мой взгляд, была выбрана не очень удачно. Вход в бухту был неудобен, между многими мелководными банками. Да и бухта была довольно открытой, особенно для северо-восточных ветров, которые здесь господствовали.

Входили мы в Йоканьгу уже в сумерках и от подхода к пирсу в тёмное время, в незнакомых условиях я отказался и решил встать на якорь. Комдив Алексеев пытался меня уговорить, сказав о том, что там нас встречают с оркестром. Но я так и не согласился идти на ночную швартовку и встал на якорь до утра. Утром мы спокойно подошли к пирсу. Был тот же оркестр и поздравления с благополучным переходом Северным морским путём. Там мы пополнили запас топлива и еще кое-какие запасы, и утром рано следующего дня двинулись дальше. Хотелось уже побыстрее попасть на своё новое место базирования. А тут уже было, как говориться рукой подать до Ура-губы.

Вошли мы в Ура-губу днём. У острова Зелёный, а он действительно ещё был зелёным по сравнению с цветом окружающих сопок, нас встретил катер с офицерами штаба сорок девятой бригады, куда мы и должны были прибыть. Они показали мне подход и проход в бухту, а также к какому пирсу нам подходить.

Швартовка прошла очень удачно, даже красиво. После остановки дизеля я дал в машину всего две команды: – «Мотор средний назад!» и «Стоп мотор!». И лодка на среднем швартове плавно «прилипла» к пирсу. Играл оркестр, и были поздравления и рукопожатия командования. А командир бригады, капитан первого ранга Миронов, обнял меня, как старого знакомого. Мы были с ним знакомы ещё по переходу Северным морским путём в 1957 году.

Начальником штаба бригады был наш однокашник Лёва Крекшин. Он сначала не узнал меня совсем. Ведь прошло уже более пятнадцати лет после нашего выпуска, да ещё я за это лето отпустил себе пышные усы. Потом мы разговорились и многое вспомнили.

Так закончился мой второй переход Северным морским путём. На новом месте, в бригаде, нас встретили тепло и дружелюбно. Был устроен даже торжественный обед для нашего экипажа с командованием бригады в офицерской столовой, на котором подали нам даже жареного поросёнка. Это была традиция Северного флота с военных лет.

При расставании с походным штабом (с москвичами) был опять неприятный инцидент. Комдив Алексеев намеревался забрать себе всю рыбу, которой нас угостили авиаторы в бухте Провидения. Я этого не разрешил, а приказал разделить её поровну между офицерами штаба и офицерами корабля, включая и мичманов.

Это опять очень не понравилось Алексееву. И мне говорили, что он даже пытался написать проект приказа с наказанием меня за какие-то надуманные проступки. Но само его окружение, офицеры его штаба, зная мою работу на переходе, не дали ему сделать это зло.

Через месяц или два после их отъезда в штабе бригады вручили мне грамоту от Главкома ВМФ и ценный подарок – большой морской бинокль с цейсовской оптикой.

Служба на Северном флоте

Пошли, потянулись обычные дни забот и волнений по устройству на новом месте и по изучению нового морского театра.

Весной 1970 года мы встали в док в посёлке Чалмпушка для снятия всех наделок на корпусе и для очередного докования. После снятия трубы-носадки с винта и носового нагромождения подводная лодка стала легче управляться на ходу, да и внешний облик её стал аккуратней.

Мы опять начали подготовку к сдаче курсовых задач. Бытовые вопросы тоже постепенно решались. Всем офицерам и мичманам корабля предоставили в посёлке Видяево квартиры или комнаты. Четвёртого мая, у нас родился третий сын, хотя ждали дочку и были почти уверены, что будет дочь. Но получилось у нас, как по старой восточной поговорке: – «Один сын – ещё не сын. Два сына – полсына. Три сына – вот это сын!». И третьему сыну я, конечно, был очень рад и как отец даже загордился.

Курс задач по боевой подготовке для нас был сокращённым, и скоро начались выходы в море на обеспечение отработки кораблей и противолодочной авиации. Корабль был новый, механизмы работали исправно, команда корабля была отработана и сплочена. Так что в эти два или три года я никаких сложностей и затруднений в службе не имел. По итогам 1971 года наша подводная лодка С-277 была объявлена «Отличной».

Изображаю ПЛ «противника»

А лето 1972 года в моей памяти отметилось участием в обеспечении поиска подводной лодки «противника» кораблями ОВРа на приз Главкома ВМФ. Было несколько пробных выходов. Вначале мне предоставлялась полная свобода манёвра с применением приборов помех и имитационных патронов, хотя и назначались контрольные точки, через которые я должен был проходить в определённые моменты времени.

Первые два или три выхода для сил поиска прошли безуспешно. Как только я произвольно изменял свой курс, скорость и глубину погружения, противолодочные корабли сразу же теряли контакт со мной и начинали беспорядочное метание в разные стороны. Это мне было заметно по прослушиванию шумов их винтов. А я спокойно отходил в угол полигона и, когда всплывал, то мы оказывались совсем в противоположных участках района.

После трёх или четырёх таких «поисков» я был приглашен в штаб бригады ОВРа в Полярный. Командовал тогда бригадой ОВРа контр-адмирал Сидоров. Инициалы его я уже не помню. Совещание было в его просторном кабинете. Приглашены были все командиры кораблей, участвующие в поиске на приз ГК ВМФ. После короткой информации о порядке проведения поиска и напоминания его значения в современных условиях, когда американские атомные подводные лодки стали появляться у входа в Кольский залив, мне была вручена калька маневрирования, которой я должен буду придерживаться.

Мне стало стыдно и обидно за наш флот и его руководство, но я ничего не сказал. Однако один из молодых командиров СКР задал комбригу такой вопрос:

– А у командира американской подводной лодки тоже будет такая калька маневрирования?

И тут комбриг Сидоров сразу прервал совещание сказав:

– Все свободны, командира подводной лодки прошу задержаться.

После ухода командиров кораблей, он что-то мне пояснял, как важно для бригады завоевать приз Главкома. В конце беседы он напомнил мне, что, мол, «все мы питаемся из одного котла». Это меня возмутило вконец, и я без разрешения вышел из кабинета, сел на катер и убыл к себе в Видяево. Там был у меня опять нудный разговор с начальником штаба эскадры капитаном первого ранга Самойловым.

На следующий день был выход на обеспечение призового поиска. К назначенному времени мы прибыли в район. Корабли ОВРа уже были в районе и ждали нас. Сразу же после погружения, поставив приборы помех, и резко изменив курс, скорость хода и глубину погружения, я быстро оторвался от противолодочных кораблей. Но далее вынужден был следовать в следующую контрольную точку, где корабли меня наверняка уже ждали.

Когда и в районе второй контрольной точки корабли не смогли меня обнаружить, по сигналу руководителя учений заставили меня всплыть в надводное положение, и я оказался в их окружении. Так повторялось два или три раза. Я действовал лишь в пределах мне дозволенного и, тем не менее, корабли быстро теряли контакт с подводной лодкой. Но призовой поиск подводной лодки «противника» всё же «успешно состоялся», и приз ГК ВМФ бригаде ОВРа города Полярный в 1972 году был вручён. А я за свои действия получил лишь недовольство своего командования.

Неожиданный поворот в службе

Следующий, 1973 год, для меня стал примечателен тем, что вдруг неожиданно получил я приглашение ехать в Киев, в Киевское высшее военно-морское политическое училище (КВВМПУ) для дальнейшей службы. Причём, с предоставлением сразу же там жилья. Это произошло не без помощи однокашника Лёвы Крекшина, который в это время уже служил в Москве в Управлении устройства службы при Главном штабе ВМФ.

Предложение это для меня было действительно неожиданным, круто меняющим мой служебный путь. Поэтому я дня два или три раздумывал, прежде чем дать согласие. Всё было за то, чтобы ехать в Киев: – и мой возраст (уже сорок четыре года), и семейное положение (трое детей, старший сын уже заканчивал десятый класс). С кем я ни советовался, все были за то, чтобы ехать.

Так я к концу своей службы на флоте попал в Стольный город Киев – матерь городов русских. Прослужил я в КВВМПУ ещё почти десять лет в качестве преподавателя, а затем и старшего преподавателя кафедры тактики ВМФ.

Киев, 1981 год.

Старший преподаватель тактики ВМФ капитан 1 ранга Теминдаров Назыф Адельшевич

В октябре 1983 года в звании капитана первого ранга был уволен в запас.

Вот на этом была закончена моя корабельная служба в Военно-Морском Флоте. На этом позвольте мне закончить свой автобиографический рассказ – воспоминания моряка-подводника.

Далее уже совсем другая глава рассказа о моей жизни, совсем другая страница, которую надо бы написать отдельно.

О наградах за труды и службу

За всю службу на подводных лодках я особых наград не получил. Правительственных наград не заслужил по причинам, зависящим от меня, и по не зависящим от меня причинам. Например, за переход Северным морским путём с Дальнего Востока на Запад, на Северный флот, к награде не был представлен только потому, что отказался предоставить свою командирскую каюту прикомандированному из Москвы на переход командиру дивизиона. На ТОФе была такая традиция, что ни один комбриг при выходе в море, никогда не занимал каюту командира подводной лодки, а размещался всегда в каюте старпома.

А на Северном флоте в 1970 году к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина, уже было написано на меня представление на какой-то орден. Но я имел неосторожность на одном из партийных активов выступить с критикой начальства эскадры за частые субботники, проводимые совсем не по-ленински. Этого было достаточно, чтобы отставить моё представление.

Всяких ценных подарков получил я много. Об одном хочу рассказать особо. Когда я уезжал на командирские классы и прощался с экипажем подводной лодки К-75, утром после подъёма военно-морского флага, командир ПЛ капитан второго ранга Федюковский А.И. объявил перед строем о моём откомандировании на учёбу. Весь строй личного состава одобрительно похлопал мне в ладоши.

Потом вдруг вышел из строя строевой старшина экипажа главный старшина Весёлкин Н.И. и от имени всего личного состава вручил мне часы «Полёт», купленные на деньги, собранные старшинами корабля. Это для меня было полной неожиданностью, удивило и очень тронуло меня. Это был подарок тех старшин, с которых я строго требовал, и нередко наказывал за упущения.

Признаться, этот подарок для меня стал самой дорогой наградой за всю службу мою на подводных лодках. Я его бережно храню до сих пор.

О друзьях и дружбе

Теперь несколько строк о друзьях и товарищах моих.

Мои друзья раннего детства остались в городе Хвалынске, и когда мы уехали оттуда в сорок шестом году связь с ними потерялась. Единственным другом школьных лет остался каршинский друг Акрам Иргашев. Мы жили там с ними по соседству и учились в одной школе с восьмого по десятый класс за одной партой. В мои училищные годы он тоже учился в Ленинграде в Политехническом институте, стал хорошим инженером-энергетиком и к семидесятым годам достиг должности министра энергетики Узбекистана. Дружба наша всегда была и остаётся исключительно бескорыстной и светлой, как в юношеские годы. Дружим семьями и, при возможности, встречаемся до сих пор.

С поступлением в военно-морское училище имени Фрунзе я подружился с ленинградцем Николаем Сидоровым. Мы с ним совершенно разного склада характера, с прямо противоположными натурами и даже взглядами на жизнь людей. Он – сын старой интеллигентной семьи. Отец профессор и мать ответственная работница какого-то высокого учреждения. А я, из простой рабочей семьи, провинциальный татарин. Он шумный весельчак и балагур, заметный спортсмен-гимнаст, а я тихий и скромный малый. Но вот что-то, какая-то внутренняя жилка сблизила нас. Я думаю это родство наших душ, тогда стремящихся к морю и к военно-морской службе. Хотя совсем по-разному сложились наши судьбы, мы с ним до сих пор крепко дружим и при любой возможности всегда встречаемся.

Вторым моим другом по училищу я мог бы назвать Родионова Валентина Тихоновича, москвича-здоровяка, с которым мы вместе перевелись в Первое Балтийское высшее военно-морское училище подводного плавания и вместе окончили его. Да только сразу после выпуска наши жизненные пути разошлись так, что мы совсем потеряли связь друг с другом. Правда, в первый год службы на Тихоокеанском флоте, осенью пятьдесят четвёртого года, когда я вернулся во Владивосток после передачи подводной лодки ВМФ КНР, была у нас с ним одна короткая встреча. Помню, говорил он мне, что служба на ПЛ у него не пошла, что он собирается перейти на гражданский морской флот и будет заниматься перегонкой гражданских судов с Запада на Восток. После этой встречи, уже в 1965 году, когда я учился на командирских классах в Ленинграде, я делал несколько безуспешных попыток разыскать его, но ничего не получилось. И на встречах наших в училище Родионов В.Т. ни разу не появлялся.

С выпускниками нашего училища, с однокашниками, с некоторыми по службе на ТОФ судьба коротко сводила несколько раз. Так в Совгавани я начинал службу с такими ребятами как Кветков Э.Н., Двоскин М.М., Берман Ю.М. Во Владивостоке при стоянке на Дальзаводе встречался с Громовым Ю.А., с Савинским А.Г., но ближе, чем сказать:

– Привет! Как идут дела? – как-то мы не сходились.

На Северном флоте встречался с нашим деловым Крекшиным. С Купрейчаком И.Я. служил на одной подводной лодке, но тоже дружбы как-то не получилось.

Думая о дружбе мужской, о дружбе моряков в особенности, я много раз приходил к заключению, что это явление в нашей жизни, самое великое и благородное чувство между людьми, сравнимое разве что только с самой ЛЮБОВЬЮ. Без этих чувств была бы бесплодной и пресной вообще жизнь людская на земле.

На корабельной службе часто, ещё с лейтенантских лет, задавал себе вопрос: – «Чем силён наш флот Российский? В чём главный секрет его стойкости в любых сложных обстоятельствах?». И всегда приходил к выводу – в великой дружбе мужской. В дружбе флотской большой, которую испытывают друг к другу всегда и все, от матросов до адмиралов наших. И ещё в глубоком понимании морскими офицерами того, что мы являемся лишь «приводными ремнями» огромного, очень сложного флотского организма, в котором главной движущей силой были, есть, и остаются матросы, старшины, мичманы, – специалисты и мастера своего дела.

Поэтому весь период своей корабельной службы я старался внимательно и бережно относиться к труду и службе своих подчинённых, а они за это мне платили уважением и своей преданностью.

Вместо заключения

О чём сказать в заключение после такого длинного рассказа? Но ведь и жизнь прошла не малая. После того, как уволился в запас в 1983 году, ещё около восьми лет работал инженером в институте электросварки имени Патона в отделе военной приёмки.

Ещё на службе в политическом училище в 1981 году купил с большим трудом и с помощью родных автомашину "Москвич"-2140. Потом и дачу приобрёл в 1987 году уже с помощью своих сыновей. Купил домик в селе с участком в десять соток, где почти десять лет серьёзно занимался садом и огородом. И имел хорошую прибавку к нашему пенсионному бюджету, так как с 1991 года уже нигде не работал.

Работаю на своей земле в селе под Киевом, 1991 год

В целом, должен сказать, что судьбою своей я вполне доволен. Никогда на неё не роптал и вот почему:

·                      Учился я тому, чему хотел, и стал тем, о чём мечтал.

·                      Влюбился в девушку ещё в школьные годы, и благополучно создал с ней хорошую семью.

Моя Зоечка с букетом сирени в своём саду

·                      Прочно заложил основы продолжения рода своего и фамилии, вырастил трёх сыновей.

Вот моя семья

Посадил в жизни не одно дерево, вырастил даже приличный сад.

В своём саду

Могу смело сказать, что кое-что сделал и построил своими руками.

Так что основное предназначение своё в жизни на этой земле можно сказать выполнил.

А если ещё и этот мой скромный труд вызовет какое-то внимание Ваше, дорогие мои друзья – однокашники, или ещё кого-то заинтересует и кому-то с пользой пригодится, то я буду окончательно счастлив вполне.

Только вот жаль, что состояние моего здоровья не даст мне возможность побывать на юбилейной встрече 2003 года. Но эти записки с кем-то вам отправлю.

Киев

2002 год

Продолжение следует