Полковник Виктор Викторович Бочаров прожил интересную жизнь и прошёл разнообразную военную службу. Получив общее и военное образование в Ленинградском военно-морском подготовительном училище и на артиллерийском факультете 1-го Балтийского высшего военно-морского училища, он в 1953 году начал офицерскую службу на Краснознамённой Дунайской Флотилии командиром бронекатера БК-261.

После прохождения там прекрасной школы командира корабля и флагманского артиллериста дивизиона бронекатеров, он был в 1958 году направлен учиться на Высшие командирские классы ВМФ.

Окончив Классы, Виктор оказался без назначения, так как артиллеристы на флоте стали не нужны. С трудом он нашёл себе место преподавателя тактики ВМФ в ВИТУ. Ввиду бесперспективности службы, он закончил вечерний Политехнический институт. Перешёл в ВИТУ на научную работу. Защитив кандидатскую диссертацию, он продвигался от старшего научного сотрудника до начальника лаборатории и начальника научно-исследовательского отдела.

Его научная деятельность была связана с Семипалатинским ядерным полигоном, где он бывал много раз в период 1964-1975 годов при подготовке и проведении подземных атомных взрывов. Об этих делах он написал ряд отчётов и статей, одна из которых была опубликована в 1997 году в специальном научном сборнике.

Виктор Викторович оставил интереснейшие воспоминания о своей жизни и службе. К сожалению, не все его рукописи сохранились. Существуют лишь отдельные разрозненные фрагменты его мемуаров.

Ниже впервые публикуется одна из частей его рукописей, относящаяся ко времени окончания 1-го Балтийского ВВМУ и периоду службы на Дунайской Военной Флотилии, то есть к 1952-1958 годам.

В его повествованиях излагается много малоизвестных событий, он упоминает множество фамилий наших однокашников. Рассказы изобилуют интересными деталями и подробностями, которые делают тексты очень правдивыми и откровенными.

Виктор Бочаров

Окончание училища и начало офицерской службы

(1952 – 1958 годы)

Моя дружба с Лёхой Кирносовым

Август 1952 года. В Виндаве, в гостях у Кирносовых, я пробыл уже дней десять. Наши отношения с Лёшей были, как нельзя лучше. Мы уважали друг друга, старались быть джентльменами, как могли и умели.

Наши дружеские разговоры касались в основном флота, искусства, литературы и свободы личности во всех её проявлениях, которую каждый из нас понимал по-своему. Один другому мы никогда не были навязчивы, не мелочились, не любопытничали. Хочешь, – рассказывай, где был, что делал, хочешь, – нет. По нестандартным ситуациям советовались, каждый высказывал свою точку зрения. Ценили хладнокровный, доброжелательный анализ поступков и прогноз событий на будущее.

Виктор Бочаров                                        Алексей Кирносов

Соблюдение чести и достоинства стояло на первом месте. Исполнение своих желаний – на втором месте. Иногда случалось в ущерб первому, если чего-то сильно хотелось. Мы были типичными эгоистами, «маменькиными сынками», единственными в своих семьях. Чувство эгоизма у Лёши было развито пожалуй сильнее, чем у меня. Он был больше избалован родителями и жизнью. Ещё бы, – сын военно-морского атташе, три года в Вашингтоне! Затем Ленинград, шикарная отдельная трёхкомнатная квартира в Автово, достаток и благополучие.

Мать Лёши – Варвара Исидоровна, души не чаяла в своём красавце – сыне, прочила ему блистательное будущее и, естественно, потакала всем его слабостям. Отец – Алексей Сергеевич, был построже, но сыну старался не мешать. К сожалению, в жизни происходит не всё, как хочется, и, несмотря на таланты и способности, ты не достигнешь какой-то цели, не сделаешь чего-то значительного, если не будешь упорно и нудно трудиться какое-то необходимое время, если не обуздаешь вовремя себя в известном смысле.

Так это и вышло. На четвёртом курсе Лёха, как-то в увольнении, был в ресторане и, поспорив с каким-то подвыпившим капитаном 2 ранга, сильно его поколотил. Скандал «замять» не удалось, и Лёшу списали дослуживать год на флоте. Этому событию он даже обрадовался.

– Чему радуешься? – спросил я.

– У меня будет больше времени, смогу больше увидеть и написать.

Да, уже на третьем курсе в училище он был признанным поэтом, неплохим художником, пианистом и фокусником.

А пока катер-охотник стоит у пирса, и я собираю свой чемоданчик.

– Зачем ? Ещё вернёшься, – говорит Лёша.

– Пора, – отвечаю, – деньги кончились, нужно в Ленинград, там ждут родители.

– Коль нужно, что ж, едем в порт, Бесфамильный уже ждёт. С отцом прощались вчера.

Приехали в порт. У пирса стоит малый охотник МО-212, уже прогреваются двигатели.

Прощаемся с Бесфамильным. Дружески благодарим его за самоотверженную службу нам, двоим шелопаям. Бесфамильный горевал:

– Рано уезжаете, я, как и обещал, нашёл хороших девиц, договорился. Могли бы уехать подальше в лес и устроить детский визг на лужайке, жаль. Возвращайтесь скорее. Не приедете, – устрою сам, скоро «дембель», – всё уже осточертело за пять лет неволи.

Последнее рукопожатие. Мы в тот момент не предполагали, что шофёр не бравировал, а говорил правду. Через неделю он с машиной и девицами исчезает на двое суток в лесу. По возвращении Алексей Сергеевич его разжалует, посадит на гауптвахту (хорошо, не отдал под суд), и остаток службы Бесфамильный проведёт в должности свинопаса.

Поднялись по трапу и представились невысокому, загорелому старшему лейтенанту – командиру катера. Командир молча кивнул – знаю, мол, вас, и сказал, что на переходе мы должны быть вместе с ним на мостике, иногда можно будет зайти в рубку, где находится карта и ведётся прокладка курса штурманом-лейтенантом – помощником. На охотнике всего два офицера и человек пятнадцать старшин и матросов. Играется аврал и раздаётся команда:

– По местам стоять, со швартовов сниматься!

Вышли из устья Виндавы и легли курсом Nord-Ost на Болдерай.

Погода благоприятствовала. Солнечно, море спокойное. Где-то слева Ирбенский пролив. Чуть видна полоска мыса Церель. Там был форт, стояли мощные 305 мм орудийные установки, защищавшие вход в Рижский залив и в пролив Моонзунд. Валентин Саввич Пикуль ещё не успел написать свой знаменитый роман про события в этих местах во время первой мировой войны. Не окончив Подготию, он ушёл «на подножный корм» (пока на хлеб и воду), имея, однако, уже написанный роман “Океанский патруль”. Этот роман и дал ему путёвку в жизнь писателя, полную творческих мук и душевных терзаний.

Малый охотник за подводными лодками, на котором мы совершили переход из Виндавы в Болдерай

Не стану описывать все прелести и приключения этого похода. Скажу только, что командир по пути маневрировал, останавливал рыболовецкие сейнеры, вёл переговоры с капитанами, спрашивал про какую-то шлюпку. Достаточно красочно этот переход впоследствии был описан Алексеем Кирносовым в одном из его рассказов. К слову, в некоторых его повестях и романах, таких как “Перед вахтой” и других, всегда незримо присутствует рыжеволосый, спокойный персонаж – друг героя (самого Лёхи). Герой иногда приходит к другу просто немного поговорить, рассказать о себе, послушать отзывы и советы. Этим другом, по всем признакам, оказался я.

В порт Болдерай, в то время – Военно-Морскую базу, прибыли к вечеру. Поблагодарили командира, и пошли пешком в Ригу, ибо автобуса долго не было. Шли часа два-три (15 – 17 км). По дороге зашли в какую-то “Юру”. Это распространённое в Латвии название различных кафе, как “Рунда” в Литве. В “Юре” скудно закусили “Кристалл” и поняли – деньги на исходе, нужно продавать куртки. Алексей Сергеевич что-то «отвалил» Лёхе на дорогу, но этого мало.

Добрались до трамвайного кольца, сели, поехали. Нам повезло – трамвай, переехав мост через Даугаву, привёз нас в центр города, а там рукой подать до Альки Акатова. Помню, для сокращения дороги, перелезли через забор – металлическую решётку какого-то парка, и прямиком к нужной улице.

С корабля на бал…

Уже было темно. Окна квартиры Альберта Акатова были освещены. В столовой и большой гостиной горели люстры, из распахнутого окна доносились оживлённые голоса и звуки музыки. Вечеринка! И большая!!! Звонили долго. Наконец, дверь распахнулась, и мы очутились в объятиях хозяина. Как узнали потом, хозяин праздновал свой день рождения, был навеселе и гостеприимен более обычного.

То, что справлялся день рождения, узнали за столом, за которым сидело четверо “гардемаринов” в форме – все наши, и с девушками. Обилие закусок и жареный поросёнок привлекли наше внимание. Голод не тётка, с утра не ели. Пришлось принять по «штрафной» стопке азербайджанской.

Но мы же без подарка! И вот тут-то пригодился Лёхин талант. Минут через пять экспромт на четыре-пять четверостиший в честь Альберта Васильевича Акатова был готов и торжественно зачитан. Восторгу публики не было предела…, как говорилось в известной непечатной поэме про одного “Дона….”. Гости рукоплескали, особенно девушки. Их было больше чем в прошлый раз. Красивая стройная блондинка уставилась на Лёху. Лёха это почувствовал и пошёл показывать свои “таланты” дальше. Сначала был выпит и разгрызен (почти съеден) тонкий стакан с вином, потом нарисован шарж на виновника торжества, затем была исполнена «партия у рояля…».

Приятно было слышать от переговаривающихся между собой девиц:

– А эти ребята – ничего! Не зря пришли сюда на катере-охотнике через залив, вовремя, веселее стало!

Зашёл разговор о романе “Война и мир” Льва Толстого, об эпизоде во время офицерской гулянки. Пьер пьёт коньяк на внешнем подоконнике окна. Кто может? Молчание! Пришлось мне взять бутылку, вылезти за окно и выпить её, не глядя вниз. Слава тебе, Господи! Обошлось, не свалился. Девицы ахали. Лёха похвалил.

Потанцевали, затем сели в круг и начали играть “в бутылочку”. Везло почему-то Лёхе и белокурой девице. Они целовались больше всех.

Мне же почему-то очень захотелось спать, видимо, сказалось напряжение перехода морем, марш до Риги и “первач” на подоконнике. Гости продолжали веселиться, а я, незадачливый “Витя – Пьер”, отправился спать в соседнюю спальню, где к моей неожиданной радости на полу оказалась огромная шкура настоящего белого медведя. На эту шкуру я лёг и мгновенно заснул, не раздеваясь, лишь подвернув под голову матросский воротник – гюйс, как это делалось ещё во времена парусного флота. Один раз сквозь сон я слышал какие-то голоса, женский смех.

Проснулся утром раньше всех. Лёха спал на диване в соседней столовой, Алька – на кровати. Кто-то из «гардемаринов» – в гостиной на тахте. Собака Альма ходила по комнатам, по очереди обнюхивая всех. Девиц не было, бабушки – тоже. На столе же стояла еда и бутылки с ещё не выпитым вином. Время приближалось к полудню. Пора продавать куртки. Растолкал Лёху. Взяли куртки, пошли на базар. По пути, на центральной улице, нас остановил шофёр грузовика-фургона, стоящего у тротуара.

– Почём продаёте?

Ответили. Шофёр померил сначала Лёхину, оказалась впору, – тоже богатырь. Купил, не торгуясь, сказав при этом

– Гордитесь, я – чемпион Латвии по борьбе.

Мою же куртку не взял – оказалась мала.

Проходя по улице Кирова мимо памятника Ленину, воздвигнутого на высоком полированном, красноватом, почти порфирном постаменте, увидели необычное зрелище. У подножия памятника, среди возложенных и рассыпанных цветов копошилось огромное (да, огромное) количество, не менее пятнадцати-двадцати кошек различных мастей. Кошки вели себя как-то странно – что-то лизали, кувыркались и отчаянно мяукали. Рядом стояла небольшая толпа людей и весело наблюдала происходящее. Подошли и мы, посмотрели, почувствовали запах валерьянки, стало всё ясно. Разбитые же пузырьки этого любимого кошачьего спиртного напитка валялись среди цветов. Так латыши чествовали вождя мирового пролетариата.

Не задерживаясь, прошли дальше к Памятнику Свободы. Там кошек не было, цветов – тоже. Бронзовые лица фигур, стоящих на верху серой стелы, упорно и с надеждой, как нам показалось, смотрели на запад. Дождались же, в конце концов!

На городском рынке продали и мою куртку. Теперь спокойнее, наши “обоймы – карманы” заряжены “деньгами – боеприпасами“. “Деньги тоже стреляют“, – писал В. Пикуль. Было решено: я покупаю на завтра билет в Ленинград, а вечером даём прощальный ужин с полдюжиной шампанского. Показалось, что так будет правильно отблагодарить Альку. До вечера же Лёха поехал на свидание. По дороге я зашёл к Цатису и Мартинсону. Квартиры у них похожи на Акатовскую. Пригласил их на прощальный ужин.

Ужин состоялся почти в стиле ретро. Без разгрызания стаканов, без игры “в бутылочку”, но с игрой в “Кинга”. К преферансу мы ещё не были готовы, ибо в этой игре нужна высокая научная квалификация, которой никто из нас ещё не имел.

В компании этих моих однокашников я провёл летний отпуск.

Но меня почему-то нет на снимке.

Слева направо: Юра Павлов, Феликс Мартинсон, Володя Гравит, Вилен Чиж, Валя Миловский, Володя Коротков, Альберт Акатов, Лёша Кирносов

На следующий день, попрощавшись со мной, Лёха с утра снова уехал на свидание в Межупарк кататься на лодке. А я же успел немного походить по городу, сходить в кино на немецкий фильм с Марикой Рокк и в магазины, где купил в подарок родителям красочной латышской керамики. Маме – небольшую красивую, на мой взгляд, сковородку, на большее денег уже не было.

Вечером я дружески расстался с Альбертом Акатовым. Мы понимали, что такой интересной следующей встречи в Риге больше, наверное, уже не будет. Да и в училище мы почти не виделись.

Увиделись много позже на двадцатилетних сборах после выпуска в Ленинграде. Альберт Васильевич приехал со Средиземноморской эскадры, где командовал несколько лет бригадой подводных лодок. Вскоре он получил назначение на должность помощника Командующего Северного флота, дослужился до контр-адмирала и был направлен в Баку начальником Каспийского высшего военно-морского училища. Прослужив в училище несколько лет, уволился в запас. Сейчас живёт в Риге.

Лёха, прожив в Риге ещё неделю, успел познакомиться с мамой Альки, и даже занял в доме денег, которые так и не вернул. Это сильно снизило Лёхин “рейтинг” в глазах Альки. Меня же это несколько удивило, так как моей маме одолженные деньги он отдавал всегда и вовремя.

Отпуск кончился

Приехал я в Ленинград рано утром и на десятом автобусе быстро добрался до своей родной Зверинской. Ключи были свои, и ввалился я к родителям неожиданно. Они только просыпались. Их приём меня удивил.

– Почему рано? Ещё мог бы отдохнуть в Прибалтике дней десять.

– Деньги кончились, продал куртку, но отпуском доволен.

– Мог бы и телеграмму дать, выслали бы, – сказал отец.

– Спасибо, но я должен был рассчитывать сам на себя.

За куртку не ругали. Конфетами мать была довольна больше, чем сковородкой. Отец, как обычно, молчал, говорила всегда больше мать.

Оставшаяся от отпуска неделя прошла в Мурино. Мой старший брат, – кузен Александр Гаврилович Шагин (Шурик), вернулся из полярного плавания на ледокольном пароходе “Литке” и сейчас поступал в юридическую школу.

– Хочу стать прокурором, чтобы по-фронтовому расправляться с мерзавцами, – заверял Шурик.

Он им и стал через несколько лет. Стал прокурором Смольнинкого района, справедливым по-своему, но грешил горючим страшно. Посадил в тюрьму сына второго секретаря Обкома партии (за изнасилование при отягчающих…), не внял звонкам свыше и …, естественно, был снят с должности и направлен заместителем директора проектного института по административной части. Такова его судьба, судьба моего любимого брата, настоящего патриота, героя, инвалида войны, артиллериста-разведчика. Он не дожил даже до своих 65-ти, скоропостижно скончавшись в праздник 7 ноября за два часа до моего традиционного поздравительного звонка. Его жена Галина  Сергеевна через два года ушла за ним. Осталась дочь Наташа – врач, живущая в родительской квартире в доме на Ковенском переулке. Детей у Наташи нет, из рода Шагиных она одна из последних.

Где то ещё есть Дима и Оля – дети покойного Петра Шагина – брата Гавриила Павловича. Я видел Диму всего раза два, когда, будучи офицером, навещал вместе с родителями дядю Петю. Дядя Петя с парализованными ногами тогда лежал и работал дома. Он был талантливым инженером-строителем в ЛенНИИПроект. Защитил в таком состоянии сначала кандидатскую, затем докторскую диссертацию по теории расчёта конструкций высотных зданий. Его ангелом-хранителем была жена Лидия Васильевна, мать Димы, бывшая медсестра санатория, где лечился Пётр Павлович. Первая его жена – “гранд-дама”, тётя Надя, оставила своего больного мужа одного, но всё же разрешила дочери Ольге иногда навещать отца.

На старшем курсе

Начался четвёртый курс обучения в училище – последний, выпускной. Нас переселили в новое здание, теперь мы спали на одноярусных койках и у каждого своя тумбочка. Роскошь! Командиром роты у нас стал Борис Семёнович Пороцкий, которого мы полюбили, несмотря даже на его красные просветы на погонах. Мудака Ренина оставили на первых курсах – пусть там уродует молодых. Мы же – старшие. Мы научились подчиняться, теперь нас учат командовать подчинёнными. Командовать так, чтобы не обидеть, не унизить, чтобы тебя поняли, надёжно выполнили твой приказ. Это своего рода искусство, но это больше психология и администрация.

Количество часов по физподготовке нам убавили, но больше внимания стало уделяться боксу, стрельбе и рукопашному бою. Поощрялись секционные занятия по фехтованию. Я их посещал и с помощью нашего чемпиона Володи Муница кое-чему научился. Прежде всего, стал знать основные позиции и удары эспадроном – палашом. К сожалению, уже в апреле 1953 года палаши у курсантов отобрали, так как в училище Фрунзе произошёл смертельный случай во время дуэли двух сопляков – второкурсников.

Занятия шли напряжённо. Сдавали зачёты по не основным дисциплинам, учили наизусть ПСП (Правила совместного плавания), совершенствовали знания по теории стрельбы, изучали новые приборы управления стрельбой и радиолокацию, тренировались в ведении прокладки и в расчётах при маневрировании во время совместного плавания в составе ордеров.

Особое внимание уделялось тактике флота. По этой дисциплине государственный экзамен, это наш боевой хлеб после теории стрельбы. Преподавал тактику капитан 1 ранга Пётр Денисович Грищенко – герой-подводник, наш общий любимец. Это он в первые часы войны вышел на своей Л-3 (подводный минный заградитель, ПЛ XIII серии) из Лиепаи и поставил мины, преградив путь немецким кораблям.

Приезжал к нам капитан 1 ранга Стариков – герой Северного флота, командир “Малютки”, атаковавшей немецкие суда прямо в бухте Лиинахамари. Стариков описывал красоты Севера и сдержанно говорил о трудностях службы на флоте. Мы знали, что Стариков скоро будет в училище начальником факультета и относились к нему почему-то настороженно, не то, что к Петру Денисовичу Грищенко.

Для меня, как будущего корабельного артиллериста, хорошо запомнилась тактическая игра – “бой двух крейсеров”. Меня, старшину класса, удостоили быть командиром линейного крейсера “Ямайка”, кто-то из наших, кажется, Акатов, стал командиром крейсера “Молотов”. Готовились неделю, играли 45 минут. Вели бой главным калибром 15 минут. Мне почему-то удалось повредить “Молотова” раньше (быстрее ввёл в бой противоминный калибр) и затем отойти под прикрытие турецких батарей и авиации («воевали» в Чёрном море).

Ленинград, весна 1953 года.

Курсант выпускного курса, старшина 1 статьи Бочаров В.В.

Помимо артиллерийского боя, по тактике мы изучали все возможные виды и варианты торпедных атак с эсминцев и крейсеров, уклонение и маневрирование корабля, когда его атакуют самолёты-бомбардировщики и подводные лодки. Значительный раздел тактики был посвящён постановке мин, их тралению, а также поиску и уничтожению подводных лодок.

Ракетное оружие на кораблях только начинало появляться в качестве опытных образцов. Его изучать нам пришлось позже на высших военно-морских офицерских классах – курсах, хотя стрелял из ракетных установок М-13 (“Катюша”) почти сразу же после училища. Изучали тактику старательно, воображая себя где-то на миноносце или крейсере Северного флота. Что же касается мелких боевых кораблей: катеров, охотников, катерных тральщиков, то об этом беспокоились меньше, ограничиваясь общими представлениями. Однако, по известным “законам подлости” так и получилось: мне на экзаменах достался одним из вопросов – тактическая характеристика КТЩ. Я и «поплыл», в результате – четвёрка (обидно). Потом уже на Дунае я с этими «тральцами» познакомился вплотную!

Сдали достаточно успешно зимнюю сессию. Короткие каникулы. Ходил в театр с моей кузиной Валей Нечаевой. Она заканчивала Политехнический институт, жила в Лесном со своей мамой. После театра я всегда её провожал до дома и затем возвращался домой – иногда пешком. Так продолжалось уже целый год. В этот раз мы были в Мариинке на “Лауренсии”. Спектакль был особенный. Танцевали Константин Сергеев, Наталья Дудинская и Балабина. Балабиной зал устраивал овации (сочувствовали оставленной первой жене Сергеева). Дудинской же (второй, действующей жене Сергеева) аплодировали более скромно, всё же отдавая дань её мастерству. Танцевали же они обе прекрасно, трудно было отдать предпочтение какой-то из них.

И ещё. Побывал на “Красном маке” с Татьяной Вечесловой, ходили вместе с Костей Селигерским. В первом ряду партера увидели Галину Сергеевну Уланову. Говорят, она, будучи в Ленинграде, пришла поддержать свою закадычную подружку. Наверно, им обоим было приятно вспоминать дни молодости и “шалости” на даче писателя Алексея Толстого, который возил – таскал их по озеру, сразу двоих, на буксирном тросе катера.

Удалось также посмотреть балет “Баядерку” с Вахтангом Чибукиани – звездой советского балета. У него прыжки были действительно гигантскими, а фигура самого Аполлона – Антея, не то, что у надутого коротышки Сергеева.

Каникулы пролетели быстро. Начался заключительный семестр, а дальше – четыре государственных экзамена. Всё должно было закончится в мае. Затем долгая стажировка на Севере. И в начале ноября выпуск – производство в офицеры, отпуск и служба.

Изучение шедевров Эрмитажа

В 1952 году курсанты, любители изобразительного искусства, по инициативе Лёни Карасева объединились в группу и вошли в контакт с Эрмитажем. В течение осени 1952 года и зимы-весны 1953 года прослушали курс из сорока лекций по истории архитектуры и живописи, включая Древнюю Грецию, раннее и высокое Возрождение, живопись великих и “малых” голландцев, великих мастеров фламандского, испанского, французского барокко, романтизма, классицизма, импрессионистов, постимпрессионистов и частично авангарда. Невозможно в коротком абзаце перечислить всё, что мы увидели и услышали.

Ленинград, Эрмитаж, 10 ноября 1953 года.

Группа «чижей» сфотографировалась на прощание с замечательными знатоками коллекций изобразительного искусства, собранных в Эрмитаже.

Слева направо: Виктор Бочаров, Алексей Семёнович Гинсман, Дора Семёновна Лифшиц, Ирина Соломоновна Давидсон,

Леонид Карасёв, Антонина Николаевна Изоргина, Виктор Поляк, Жанна Андреевна Мазуркевич, Олег Степанов,

Людмила Александровна Ерохова, Таисья Александровна Стрелкова, Игорь Куликов, Кира Васильевна Мытарева, Вилен Чиж

Внимательно нас опекали ведущие искусствоведы и экскурсоводы Эрмитажа. Чем-то мы им нравились, а у нас к ним остались самые добрые, искренние дружеские чувства. Прежде всего, запомнились: Дора Семёновна, Антонина Николаевна Изоргина, Алексей Семёнович Гинсман, Жанна Андреевна Мазуркевич. Они привили нам внутреннюю потребность постоянного общения с прекрасным, ярким примером которого является изобразительное искусство. Внушили нам, что искусство и его история – это удивительный роман, который можно с наслаждением читать всю жизнь. Во время последнего семестра наша эрмитажная группа, несмотря ни на что, продолжала посещать занятия. Но нас в группе осталось всего шесть человек – самые стойкие “чижи”.

Лёха «отвалил» от группы со второго года и занимался изучением вечерних танцевальных залов и литературой. У него появилась постоянная девушка Люда, ставшая его женой и родившая ему дочь. Правда, Лёха не прожил и дня совместной семейной жизнью. После регистрации брака и ребёнка (была соблюдена честь “джентльмена”), он из ЗАГСа сразу же уехал к себе в Автово.

Вскоре после этого, из-за скандала в ресторане, он был отчислен на флот. К этому времени у Алексея Кирносова уже было написано две или три поэмы в стихах, наподобие Лермонтовских юнкерских поэм, и накоплен большой материал в прозе для книги “Перед вахтой”.

Смерть вождя

Госэкзамены прошли успешно, если не считать четвёрки по тактике. Нам присвоили звания мичманов. Пришлось мне спороть свои погоны старшины 1 статьи и пришить мичманские. Мы все теперь уравнялись, у нас у всех теперь мичманки. Долго ждали, подождём ещё немного офицерских погон.

Но, прежде чем перейти к рассказу о стажировке на флоте, я должен упомянуть о важном событии. В середине февраля месяца 1953 года в разгар учёбы нас стали почти ежедневно два часа гонять поротно строем на плацу с палашами наголо. Ждали приезда и смотра самого Николая Герасимовича Кузнецова.

– Ну, уж если сам приедет, то постараемся, – решили курсанты.

Смотр был назначен то ли на 28 февраля, то ли на 1-2 марта 1953 года. Училище вымыто, вычищено, – блестит. Наш новый начальник контр-адмирал Кузнецов (однокашник Николая Герасимовича) ежедневно ходит по коридору, выискивает окурки и мусор, ловит одиночек – курсантов, отлынивающих от лекций. Это любимое занятие “анкерка”, – так прозвали острословы этого нелюбимого адмирала, мелочного придиру, пухленького коротышку.

Его “слава” особенно упрочилась среди курсантов, когда он, посещая и проверяя гальюны, увидел на стене надпись, выполненную кем-то из шутников аршинными буквами. На стене было начертано:

– Из писсуаров воду не пить!

В присутствии свиты из командиров рот и дневальных (обычно же он ходил один, выискивая окурки) начальник училища произнёс:

– Ну, уж если захотят пить, то скажите им, пусть хотя бы приходят с кружками.

Эта фраза моментально облетела всех. Адмирал долго не удержался в должности начальника училища – на выпускном вечере ему была устроена обструкция со свистом. За его здоровье отказались пить. Пили за здоровье и кричали “Ура!” нашему любимому адмиралу Борису Викторовичу Никитину, который пришёл на наш вечер, несмотря на тяжёлое состояние здоровья. Боевые ранения и катерная служба давали себя знать.

И вот однажды по радио диктор объявил о тяжёлой болезни вождя народов. Это было то ли 28 февраля, то ли 1 марта. Мы сразу сообразили, – смотра не будет. На плац нас уже не гоняли. Три дня в ротах вывешивался бюллетень о состоянии здоровья вождя. На третий или четвёртый день вождь умер. В училище состоялся траурный митинг. У многих были слёзы на глазах. Женщины плакали в открытую. Некоторые офицеры, в основном замполиты, нарочито прикладывали платки к глазам, тоже, значит, переживали. А впереди госэкзамены, в том числе по марксизму. Будет ли работать безотказная фраза: – “Это сделал товарищ Сталин”. Многих это беспокоило. Преподаватели в спешном порядке включали в программу и билеты содержание речей и выступлений Лаврентия Павловича. Кстати, мне одна из них и досталась. Сейчас помню лишь одну полуфразу из неё: – “…кто не слеп, тот видит…”.

И … понеслось… Не знали мы, что скоро в холодном лете 1953 года разберутся со “Шляпой”, и уже осенью будут зачитывать на общем партсобрании закрытое письмо ЦК о всех его подлых и страшных деяниях.

Одно из них коснулось друга моего отца Александра Александровича Афанасьева – министра Морского флота. В какой-то послевоенный год Александр Александрович неожиданно сразу исчез со своего видного поста. Оказалось, что без суда и следствия по приказу Берии его отправили в концлагерь как английского или американского шпиона, где он и просидел – проработал почти десять лет.

Об этом он сам рассказывал отцу и матери, когда после реабилитации посетил Ленинград. Вы спросите, какая же причина? – очень простая. А.А. Афанасьев два раза докладывал Берии о каких-то неполадках на Севморпути, связанных с ведомствами КГБ и МВД. Докладывал он не по своей инициативе, а после звонков “хозяина – вождя”. Делайте выводы сами.

Вот, наконец, и госэкзамены. Как это бывает, на подготовку к ним было затрачено больше сил, нежели на сам процесс сдачи. Обошлось всё вполне спокойно и прилично. Одна четвёрка по тактике флота за то, что не знал КТЩ. Остальные – пятёрки. Вся наша артиллерийская рота сдала «госы» успешно.

Стажировка на Северном флоте

Два дня – отдых, сборы и в путь на Север, в Североморск на крейсер ”Железняков”. Нас уже практически всех расписали. Я вместе с Игорем Куликовым попал на этот корабль, большинство “чижей” тоже. Приехали в нормальном плацкартном вагоне, мичмана же!

В Мурманске туманная, прохладная погода. Опять тот же буксир забрал всю роту (около 80 человек) и “повёз” в Североморск. Кому-то повезло, попали на эсминцы – они у пирса стоят. Нашей группе не повезло, “Железняков” – на рейде, на якоре. Рядом тоже на якоре крейсера “Адмирал Ушаков” и “Александр Невский”.

Североморск, август 1953 года.

Тёмный силуэт крейсера, стоящего на рейде, не вызывал радостных чувств

Крейсер “Железняков” отличался особо суровыми порядками и строгой дисциплиной. Командир крейсера капитан 1 ранга Роминов вот-вот должен был стать командующим эскадрой и контр-адмиралом.

Быстренько всех расписали по командным пунктам.

Для начала нас поместили в старшинский кубрик человек на 20. Койки, слава Господу, стационарные, уже легче. Питались в старшинской кают-компании – не нужно «бачковать». Старпом, капитан 2 ранга Дадан (цыганистый, пухлый «матюжник», не злой), пытался «напужать» нас, как мог. Самый большой грех – проспать подъём флага и не выйти на построение в 14.00 после послеобеденного сна. Это действительно было тяжело – проснуться и, сломя голову, лететь по трапам через две палубы на правый шкафут.

Я был назначен дублёром командира группы управления огнём системы ПУС “Зенит-М” правой батареи спаренных 100 мм башенных орудий СМ-5. Это лучшее достижение нашей артиллерийской мысли того времени – универсальность, скорострельность, наводка с помощью РЛС. Вместе со мной Вилли Чиж. Наш шеф – командир группы управления Владимир Николаевич Жомов – капитан с серебряными погонами. Он окончил среднее техническое Кронштадтское училище. Хороший спецалист по ПУСам и прослужил уже на крейсере несколько лет. Он подходит к делу серьёзно, учит и воспитывает матросов, в адмиралы не рвётся. Матросы его уважают и немного побаиваются. Жомов будет писать на нас характеристики – аттестации за стажировку. Нам предстоит прослужить здесь почти два с половиной месяца.

Скоро и выход в море на стрельбы. Будет стрелять наша батарея. На борт ожидается Командующий флотом. Начались “весёлые“ деньки. “Боевая тревога” игралась не менее четырёх раз днём и один-два раза ночью. Роминов никого не жалел. Успевали ненадолго прилечь в перерывах.

Центральный автомат стрельбы всё время на подогреве. Нужно быстро ввести исходные данные по команде командира батареи или от РЛС. Всё решают секунды. От недосыпания глаза у многих покраснели. Жара, все раздеты до пояса (Жомов иногда разрешал), в голове стоит какой-то звон. За переборкой шумят генераторы машинного отделения. Но привыкли и мы с Вилли.

Первую стрельбу провели так, что я вначале ничего не сообразил. Потом уже дошло, когда матрос по фамилии Страшнов стал жать обеими руками на чашечки клапанов пульта ревунов. Вот он ревун! Но выстрелов не слышно. Мигает лишь контрольная лампочка сигнализации. Через неделю я освоился. Жомов стал доверять мне иногда группу. Матросы хитро посмеивались: – “Как он справится, этот зелёный мичманок?”. Справился, ничего. Стрельбы прошли успешно. Цель зенитная на высоте 300 метров поражена почти с первого залпа. Командующий доволен. По приходу в базу команде будет разрешён сход на берег и мне тоже.

Прошёл почти целый месяц в этой стальной коробке. Хотя бы подышать, посмотреть на травку, на скалы и, может быть, купить конфет. Сходил на берег, вернулся вовремя, с конфетами. Матроса Страшнова привезли в стельку пьяного. На общем собрании группы Жомов «врезает» ему месяц без берега.

Нашу жизнь на крейсере скрашивали субботние и воскресные вечера в кают-компании офицеров. Там крутили кино. Дадан к нам уже больше не придирался. В середине стажировки всю группу вывезли на эсминец стрелять по программе калибровые стрельбы из 130 мм орудий Б2ЛМ. Стреляли в море по щиту, с центральной наводкой, командуя из КДП. Голос у меня уже был отработан по хватовски (Хватов – наш учитель – фронтовик). Цель поражена. Во время стрельб случилась и осечка – очень неприятный (опасный) момент, однако обошлось.

На эсминце проходил стажировку Женя Чернов. Он убеждённый моряк. В увольнение не ходит, изучает корабль и морской театр. И, наверное, не зря. Женя стал вице-адмиралом, Героем Советского Союза, командовал флотилией атомных подводных лодок в Западной Лице. Сейчас, находясь в отставке, продолжает прилагать много усилий к выяснению обстоятельств гибели АПЛ “Комсомолец”, к установлению истины в назидание потомству и высшему руководству флота.

Стажировку закончили досрочно!

В один из унылых крейсерских вечеров в нашем мичманском кубрике у кого-то в голове созрел рискованный план. Созрел он после того, как нам объявили или вернее мы узнали из неофициальных источников, что стажировка может быть продлена на двадцать дней. Мы на эскадре одни, преподаватели и командир роты в Питере. А не махнуть ли и нам по домам?! Сдадим все зачёты, оформим аттестации – характеристики, возьмём с собой. Дадан знает наш официальный первый срок и готов отпустить нас даже на недельку раньше (молодец!). Для правдоподобия, через своих однокашников дали семафор на крейсер о необходимости сдачи зачётов и подготовки документов о завершении стажировки. Старпом Дадан наложил резолюцию в журнале семафоров:

– Подготовить документы и отправить мичманов в Питер.

Всё сделали, сдали, написали. Жомов мне и Чижу всё подписал и сказал, что готов видеть меня на крейсере в декабре месяце уже лейтенантом. Благодарили, прощались.

Дадан дал крейсерский баркас, и 30 мичманов отошли от борта крейсера. С эсминцев тоже сошли наши ребята. На баркасе держали краткий совет. Решение – разбегаемся все по домам. Добираемся до Мурманска самостоятельно, кто как может. Проездные ни у кого не просили, соображали (их привезёт позже кто-то из офицеров училища, но увы никого не застанет). По прошествии 20 дней решили всем собраться на набережной Обводного канала и строем двинуться в училище. А там будь, что будет. Ведь почти 100 человек не разжалуют же и не посадят за дезертирство, – так думали мы.

Из Североморска добирались до Мурманска группами по два-три человека. Я был с Игорем Куликовым. Вначале на попутных машинах – грузовиках, потом пешком. Затем автобусом до железнодорожного вокзала Мурманска. Денег хватило на билеты до Ленинграда только в общий вагон, и кое-что осталось на еду. Взяв билеты, пошли ужинать в столовую. Заказали макароны и по кружке пива. Но не успели и отхлебнуть, как появился пехотный патруль. Патруль препроводил нас в комендатуру, как нарушивших приказ начальника гарнизона (впоследствии им был наш Алик Акатов), запретившего посещение этой столовой, где продавалось пиво матросам. Наши попытки объяснить, что мы – не матросы, а мичманы, без пяти минут офицеры, по началу не увенчались успехом. В конце концов, дежурный по комендатуре понял, что нас зря ”замели”, и отпустил на волю.

Мы довольные пошли искать ночлег. На центральной улице встретили своих: Юрку Журавлёва, Женю Вересова и ещё кого-то. Они шли с какими-то девицами, которые вели их к себе в общежитие на ночлег. Звали и нас, сказали, что коек и девиц на всех хватит. Мы гордо отказались и пошли на вокзал. Где-то на запасных путях нашли пассажирский состав. Увидели свет свечи в окошке, постучались и попросились переночевать. Проводники (мужчина и женщина), оглядев нас с ног до головы, пустили до утра. Спали с комфортом на матрацах хорошо. А утром, распрощавшись с добрыми людьми, пошли искать свой поезд. Поезд на Ленинград уходил после обеда. Дождавшись нужного часа где-то на задворках вокзала, чтобы не привлекать внимания патрулей, забрались в свой вагон. И снова почти все встретились. Кто-то имел билет, кто-то нет. Женя и Юрка, не выспавшиеся после общежития, залезли на третьи полки и захрапели.

Поезд двинулся на юг. Ура! Мы, кажется, доберёмся домой. Эта поездка запомнилась тем, что поезд был набит до отказа. Ехали какие-то ребята со Шпицбергена, пили водку, ели селёдку. Поезд наполовину пьян, радист заводил пластинки и рубил селёдку отвёрткой. Он был покладистый парень и кому-то из наших безбилетников позволил у себя переночевать.

Ленинград встретил золотой осенью. Папа был в море на испытаниях, мама в Пярну с Минной Оттовной Отс на отдыхе. Она недавно сделала операцию глаза. Я был дома с бабушкой Антониной Михайловной, чему она была несказанно рада. Она ещё работала в архиве, этим гордилась, и угощала меня своей незатейливой стряпнёй.

Помню также, что в один из дней ко мне пришёл Витя Ярчук, мой дружок по Владивостоку. Витя закончил четвёртый курс военно-медицинской академии, и ему ещё нужно было учиться два года, два года носить матросскую военно-морскую форму. За двадцать дней я побывал в Мурино, сходил с Валей Нечаевой в театр и кино. Она уже училась на пятом курсе ЛПИ, ей ещё оставалось учиться почти год.

Заканчивался сентябрь месяц. Близилась сакраментальная дата встречи на Обводном канале. Предварительные телефонные звонки позволили установить, что большинство беглецов в Питере. Кое-кто должен приехать с юга. В училище уже знают о нашем побеге. Шума не поднимают, понимают, что это может плохо кончится и для начальников. Наконец, приехал и Игорь Махонин. Он вернулся из Симферополя. Наш железный старшина роты стал лихим командиром и полным адмиралом, начальником тыла ВМФ. Он женился на своей подруге детства Ирине, у него родился сын, потом ещё один.

Собрались на Обводном около 10.00 почти все. Построились. Командиры (помкомвзводы, старшины, парторг, комсорги) с документами о стажировке впереди. Пришли к нашему Приютскому переулку. Лермонтов за оградой как-то загадочно смотрел на нас. Ничего, он тоже когда-то ехал служить на Кавказ, где-то «проболтался» почти три месяца, а не то, что мы – двадцать дней!

Ворота училища распахнулись и закрылись за строем. Подошли к казарме. На плацу никого. Стоим, не расходимся, ждём командира роты Бориса Семёноича Пороцкого. Он появился, как всегда, подтянутый, чисто выбритый и спокойный. Выяснил кого нет, где документы и отпустил всех по домам до завтра. Завтра начальник факультета, капитан 1 ранга Ильяшевич, будет читать нам проповедь о верности флоту и службе.

На следующий день собрались в аудитории. Начфак весьма сдержанно осудил наше поведение, сильнее досталось нашему Дадану – ”хулигану” и безответственному офицеру, с которого не нужно брать пример. У Ильяшевича были свои счёты с Даданом по Северу. А теперь главная задача прилично подготовиться к выпуску, торжественному ужину (без жён). Подогнать офицерскую форму и не наделать ещё каких-нибудь глупостей. Мы понимали, кому-то за нас всё-таки досталось, но не очень. Не посадили, не выгнали, не лишили.

Приказы о производстве и назначении

Ждём также решения своей дальнейшей судьбы: – где будем служить? Ждём приказа Министра Обороны о зачислении в кадры офицеров флота и назначении на должности. Большинство из нас видели себя вскоре на туманном Севере, на стальных могучих кораблях.

Одновременно мы узнали, что подводников выпустили раньше, без стажировки. Костя Селигерский попал на Север и уже служит минёром – торпедистом на лодке в Полярном. Через несколько лет он попадает на Средиземноморскую эскадру, переживает там арабо-израильские конфликты, а затем закончит службу флагмином бригады подводных лодок Черноморского флота в Севастополе. Ключ от атомных торпед он всегда носил на шее с собой.

По выслуге лет он сразу же уволился в запас капитаном 2 ранга, и остался жить в Севастополе вместе с женой Тоней. У него взрослые дочь и сын, есть внуки. Костя по-прежнему любит Чайковского, имеет фонотеку классики. Его же дети любят современную музыку и не понимают вкус отца. Он сам мне это говорил с горечью, когда я навестил его в Севастополе.

Вернулся отец, приехала мать. Я ночую дома, готовлюсь к выпуску. Форму сшили, всё в порядке. Выпуск назначен на 1-3 ноября. Пришёл приказ о назначении и производстве в офицеры. Жаль, нет Лёхи, он тянет лямку в Либаве. Увидимся ли мы с ним?

За несколько дней до выпуска Борис Семёнович начал знакомить нас с назначениями. До этого кое-кому из нас (человек 15-20) предложили подать рапорта на радиолокационные классы с последующей переквалификацией. Мы: – Игорь Куликов, Гера Александров, Аркадий Павлов, Игорь Махонин, Лёня Карасёв, Боря Петров, Толя Стефанович, Викентий Викторов и некоторые другие, решили этого не делать. Ушли в РЛС Игорь Цветков, Володя Евграфов, Юра Калинников, Лёня Малышев и многие другие. Нам же хотелось скорее на флот. Туманный Север нас ждал!

Но нашу судьбу, на данном этапе, Николай Герасимович Кузнецов решил иначе. По его приказу первый десяток лучших выпускников – артиллеристов был направлен служить на Краснознамённую Дунайскую флотилию в город Измаил. Стояла задача усилить флотилию, она ещё может понадобиться Советской Родине.

Итак, я прочёл в списке приказа, что становлюсь командиром бронекатера БК-261 проекта 1125. Игорь Махонин – командиром БК-243, Боря Петров – командиром БК-241, Игорь Куликов – командиром БК-439, Лёня Карасёв – командиром БК-75. Гера Александров стал командиром БЧ-2 речного монитора “Железняков”.

Толя Стефанович, несколько озадаченный назначением, сообщил эту новость отцу. Его ответ:

– Службу несут бережно, а приказы выполняются. Считай, тебе повезло. Ты же сразу стал командиром корабля 4-го ранга, хотя и маленького, хотя и речного. Там течение, особые условия, река большая, там интересно.

Выпуск из училища и женитьба

Выпуск состоялся, как и планировалось, накануне праздника 7-го ноября. Мичмана – выпускники были построены на училищном плацу. Перед строем поставлены столики. На них наши долгожданные дипломы, значки и кортики. Их будут вручать: начальник ВМУЗов адмирал Богденко – тем, кто с отличием, а остальным – начальник училища и его заместители. Вручили быстро. Потом команда – быстро переодеться в офицерскую форму и снова строиться.

Ленинград, ноябрь 1953 года.

 Я стал морским офицером, лейтенантом флота.

Шёл к этому шесть лет

Торжественным маршем перед командованием училища и гостями проходили уже офицерами, с кортиками. Затем перерыв на один час, и праздничный выпускной обед в клубе. Столы уже накрыты. Час прошёл быстро. Пришли в клуб, разобрались по столам, начали наливать. Адмирал Богденко произносит в микрофон первый тост за нашу Советскую Родину, за нас – лейтенантов флота. И … пошло.

Сначала всё было хорошо. Богденко скоро ушёл. Пришёл Борис Викторович Никитин. Его увидели, встали, зааплодировали. Кто-то из ведущих предложил вдруг тост за начальника училища адмирала Кузнецова. На момент воцарилась тишина, а затем дружный свист и крики: – «Не будем, а не пошёл бы он на …! Даёшь тост за здоровье Бориса Викторовича. Ура!». И грянуло офицерское ура, да какое! – люстры закачались. А Кузнецов быстренько-быстренько выкатился из зала под хохот и свист. Больше этого адмирала я не видел, и о нём не слышал.

Перед праздником выпускникам успели выдать деньги, много денег: отпускные, подъёмные и проездные. Выдали вещевое имущество – там оказались простыни, наволочки, одеяло и мешок – матрац. Так тогда полагалось.

Группа лейтенантов после выпуска на 7 ноября собралась у Игоря Куликова. Все были с девушками или с жёнами. Хорошо помню рижан: Акатова, Цатиса, Мартинсона, Чижа. Пили круговую чашу за себя, за флот.

Надо сказать, что половина выпускников нашей роты уже переженилась. Решил жениться и я. Было сделано предложение Вале Нечаевой и получено её согласие. Как-никак, мы уже два года дружили. Зарегистрировались в ЗАГСе Выборгского района на проспекте Энгельса. Скромная свадьба – ужин состоялся на Зверинской. Было немного грустно. Мне скоро уезжать в Измаил. Валя останется заканчивать институт. Она перспективный специалист по полупроводникам, впереди интересная работа в «почтовом ящике» и аспирантура. А у меня?! У меня бронекатер и Дунай!

Мы едем на Дунай

Настал день отъезда. Уезжали с Витебского вокзала поездом на Одессу и дальше с пересадкой в Измаил. Ехали в купейном вагоне: Борис Петров, Серёжа Никифоров, Лёня Карасёв, Юра Крылов, Витя Бочаров – командиры бронекатеров, и Гера Александров с женой Тамарой – командир БЧ-2 речного монитора «Железняков». На вокзале нас провожали жёны: моя, Лёнина – Валя и Юрина – Анна. Боря Петров был единственный холостяк среди нас.

Вышли погулять на станции Раздольная.

Слева направо: Лёня Карасёв, Тамара Папазян, Гера Александров, Юра Крылов, Серёжа Никифоров

Ехали весело. Еды и питья было много. За окнами мороз и снежная вьюга. Наступил декабрь месяц холодного 1953 года. В вагоне тепло.

На одной из длительных остановок

перед Одессой вышли погулять:

Серёжа Никифоров, Юра Крылов, Тамара Папазян, Гера Александров, Лёня Карасёв, Витя Бочаров

В Одессу приехали рано утром. Сдали вещи в камеру хранения. Пошли осматривать город. В Измаил поедем дня через два. У Юры Крылова в Одессе родственники. Ночевать можно. Вечером пошли в оперный театр на “Пиковую даму”. С трудом отсидели первый акт и ушли (пели плохо). И около десяти вечера неожиданно попали в гости в шикарную квартиру чуть ли не главного архитектора города. Познакомились с весьма приличными людьми. Гера с Тамарой в Одессе не  остались, а сразу же уехали в Измаил. Им нужно было ещё найти квартиру – жену на корабль не пустят.

На следующий день решили ехать. Поезд в Измаил уходил поздно вечером, а прибывал утром. Вагоны деревянные, старого образца, продуваются ветром насквозь и скрипят. Вокзал Измаила расположен далеко от города. Добрались на автобусе в центр, прямо к собору и конному памятнику А.В. Суворову со шпагой на коне. Рядом две трофейные турецкие пушки.

Измаил, декабрь 1953 года.

Памятник Александру Васильевичу Суворову

на центральной площади города.

У его подножия Лёня Карасёв и Гера Александров

Принимаю корабль и экипаж

Штаб флотилии неподалёку в красивом трёхэтажном особняке. Нас принял начальник отдела кадров флотилии, где мы узнали, что часть наших выпускников уже прибыла и находится в дивизионе, а точнее, в 1-й бригаде речных кораблей. Бригада носила почётное название Керченско-Венской. Она прошла с боями от Кубани и Керчи до Вены.

Штаб бригады, куда нас направили, находился на юго-восточной окраине Измаила (Магале) в районе Копаной балки и размещался в отдельном одноэтажном здании рядом со зданием столовой. Личный состав и офицеры двух дивизионов бронекатеров (4-го Тульчинского, ордена Александра Невского – моего и 82-го), также дивизиона десантных кораблей, располагались в двух казармах, двухэтажных зданиях. В них же жили экипажи ремонтирующихся кораблей.

Пришли в казарму на второй этаж. Матрос – дневальный показал: – «Ваша комната налево, вторая». Зашли и увидели: дым столбом, двухъярусные койки, посредине стол, за ним забивают козла четверо офицеров в расстёгнутых кителях. Кое-кто лежит на койках прямо в ботинках. Здесь жить? – первый вопрос возникает в голове. Кто-то из игравших сказал:

– Ничего ребята, проходите, здесь только немного отдыхают. Вы же из 4-го? Тогда у Вас ещё есть плавказарма, она стоит за дамбой на Дунае.

Пошли к Дунаю, чемоданы в руках тяжёлые. Ботинки увязли в густой коричневой грязи. Пришли. Плавказарма – это баржа, оборудованная по-советски, внизу кубрики, в надстройке каюты – купе на четверых. Вошли в купе и увидели друга – Игоря Махонина. Он уже приехал и собирался домой, так как уже снял квартиру, где и живёт с женой Ириной. Пришли в соседнее купе, представились командиру звена. Старший лейтенант Шур Виктор Александрович, высокий, лысоватый, поджарый, язвительный. Он только что назначен командиром нашего звена. Встав с койки и застегнув китель, Виктор Александрович произнес:

– Будем служить вместе. Ваш катер – 261-й. Это был и есть один из лучших по боевой подготовке. Пошли, покажу.

Катер стоял под бортом у плавказармы. Пришлось спускаться по хлипкой, узкой сходне. Шур постучал ногой по палубе и крикнул:

– Всех наверх, пришёл командир.

Открылся люк, и высунулась голова матроса с заспанной физиономией, с небольшими усиками, и исчезла. Затем стали вылезать, один, два, три, четыре, ….восемь.

– Где остальные?

– В гостях, – был ответ.

Шур сказал мне главное:

– Вот они, вот он, – ткнул пальцем в рубку бронекатера № 261.

– Командуй! – и ушёл.

Матросы построились, один из них скомандовал: “Смирно!” и доложил:

– Товарищ лейтенант, команда БК-261 построена.

Я дал команду “Вольно”. И начал свою «тронную речь». Старался говорить коротко, как учили, как написано в руководстве по командованию кораблем и, конечно, всё не так и всё неправильно. Это я понял со временем, но моим матросам было всё равно, они ещё не совсем проснулись и угрюмо смотрели на мои золотые погоны. Речь была закончена так:

– Будем служить вместе, я на вас надеюсь. Разойдись.

И тут ко мне подскочил юркий, чёрный, красивый парень – помощник старшины мотористов – Валерий Ясинович. Он дослуживал последний год и рад был рассказать новому командиру про катер, так как старшина катера, комендор Арсений Полинецкой находился в госпитале. Из краткого рассказа Ясиновича, я понял, что, по его мнению, самое главное это двигатель (отличный 900-сильный «паккард») и дымовая аппаратура, расположенная на корме, а управление – из рубки.

На катере была одна 76 мм пушка Ф-34 в башне танка Т-34 и два спаренных пулемёта 12,7 мм ДШК 24К в кормовой турели и в башенке на рубке. Весь же проект назывался 1125 в отличие от проекта 1124 с двумя пушками Ф-34 на носу и на корме и двумя дизелями М-50. Мой катер имел осадку до 40 см и кубрик с высотой до 1,5 м. Каюта командира находилась в носу, сразу за форпиком. Туда-то потом я и влез, ударившись несколько раз головой о подволок.

Познание премудростей командирской службы

Прослужить командиром бронекатера пришлось ровно два года. За это время я научился управлять бронекатером на ходу, стрелять из всех видов его оружия, ставить мины и дымовые завесы, сбрасывать глубинные бомбы, высаживать десант. При этом неоднократно управлял огнём всего дивизиона бронекатеров в составе 48 стволов 85 мм и 76 мм орудий и четырёх установок М-13 («Катюш»).

Это была суровая школа речной и морской прибрежной войны. Это был нелёгкий путь познания премудрости военно-морской командирской службы. В этой реальной жизни многое было не так, как в учебниках, как в школе, как в классе училища, как дома в Ленинграде, как у тёплой жены под боком, которой у меня в Измаиле не было.

Зима 1953-1954 годов на Дунае выдалась суровой, снежной. Старики на Магале говорили, что такого не было последние 10-15 лет. Дунай замёрз. Через наше северное Килийское гирло можно было спокойно перейти по льду в Румынию (южное гирло – Тульчинское с портом Сулиной) и попасть в бедную румынскую деревушку с глинобитными избами, покрытыми камышовыми крышами, с подслеповатыми окошками, заткнутыми тряпьём, и босоногими детишками в лохмотьях и островерхих чёрных шапках. Как они бегали босиком по снегу, мне было хорошо видно в бинокль.

Катера дивизиона и остальные корабли славной КДуФ вмёрзли в лёд, и мы каждый день его окалывали. Неподалёку стоял прославленный монитор ”Железняков”, где Гера Александров был «бычком». За судоремонтным заводом (с плавдоком) стояли катера проекта 1124  1-го Отдельного Гвардейского Белградского дивизиона бронекатеров и катера 82-го дивизиона. В нём были катера нового проекта 1914 с 85 мм орудиями МК-85 и закрытыми турелями – краса и гордость флотилии.

Жить пришлось в купе на плавказарме (ПКЗ-15). Тесно, грязно. Рундук, стол, чемодан под койкой. На втором этаже спит Славка Сафронов – лейтенант, командир 231-го. Он фрунзак, приехал на неделю раньше, холостяк. Напротив внизу спит Игорь Махонин – друг, однокашник, командир БК-243. У него снята шикарная квартира в полдома на Магале, и жена ждёт каждый вечер с вкусным ужином и тёплой чистой постелью. Над Игорем будет спать Вася Алексеев – командир 232-го – лейтенант из Каспийского училища.

Дальше по коридору живут: Шур – командир звена с Гвалевичем Александром Сергеевичем. Дивизионный врач, Александр Александрович Соловьёв, – в отдельном купе. Он майор, он иногда лечит. В каютах напротив: – замполит дивизиона капитан-лейтенант Никандров по прозвищу “Чита” (уж очень был похож на обезьянку Читу из фильмов о Тарзане), комдив капитан-лейтенант Алексеев – волевой, перспективный, с квадратной челюстью. Там же несколько командиров с проекта 1124. Среди них – Серёга Лобач и мрачный, молчаливый Волобков, служивший ещё в Вене в Конрадбурге. Дивизион со всей бригадой только год, как вернулись из Вены, где находились в составе группы советских оккупационных войск – Победителей. Мы с упоением слушали рассказы ”стариков” про венское житьё, тамошние нравы и обычаи.

Вена, весна 1945 года.

Бронекатера на параде в честь Победы

Боевая подготовка командиров кораблей

Учить нас начали в начале 1954 года с управления катером. Всех молодых командиров (человек 10-12) каждый день в районе разводья – полыньи за заводом собирали на одном катере и заставляли поочерёдно отходить и подходить к берегу или понтону под бдительным оком командира звена. Итак, неделю-другую, потом зачёты. Одновременно сдавали устройство корабля, связь, минное дело, тактику речного боя, практическую теорию стрельбы бронекатеров.

Измаил, весна 1954 года.

Командир бронекатера Виктор Бочаров

Это была не та теория стрельбы, которую мы считали наукой наук. Это была своеобразная смесь теории и практики (боевого опыта) командиров и комендоров наших танковых башен. Это также напоминало правила стрельбы по невидимым с катера наземным целям, принятые в артиллерии сухопутных войск. Этому я научился и довольно быстро. Важно было определить координаты цели, огневой позиции и наблюдательного пункта, а также быть уверенным в правильности работы комендоров на прицелах-уровнях и буссолистов, да самому по данным стереотрубы или просто по разрывам снарядов определять отклонения. Этому можно научиться только на практике, это своего рода искусство на основе знаний теории и инструкций.

Теория же стрельбы по ДОТу (ДЗОТу), переправе или другой видимой цели, в том числе морской, сводилась к умению тщательно выверить и согласовать с осью канала ствола орудия прицел ТМДФ, правильно установить на нём перекрестие нитей дальности (прицел) и целика. Главное, от чего зависит успешность стрельбы (боя), – натренировать комендора-наводчика точно держать цель в перекрестии при стрельбе по видимой с катера цели на дальности прямого выстрела (настильная траектория снаряда). Почти как винтовка с оптическим прицелом. Мой старший комендор-наводчик Арсений Полинецкий был ас. Я впоследствии в этом убедился летом на боевых стрельбах.

Коронным же методом стрельбы для наших орудий, было быстрое сближение с целью для выхода на дальность прямого выстрела, приблизительно 500-800 метров, и открытие огня сразу на поражение. Для этого катеру давался самый полный ход для обеспечения устойчивости, ибо на малом ходу покачивало. Командир же на глаз, по биноклю, а вернее по чутью, определял расстояние до цели и командовал по ларингофону, а чаще голосом в открытый люк башни, целеуказание (где цель, куда наводить, каким снарядом) и командовал “Огонь!”. Одновременно давалась команда “Огонь!” носовому спаренному 12,7 мм пулемёту на боевой рубке.

Это было весьма впечатляюще! Я прочувствовал обстановку на первых стрельбах, когда Шур меня выпихнул из рубки к башне для того, чтобы “обстрелять”. Сначала я оглох, ослеп и задохнулся от избыточного давления дульной волны стреляющего орудия. Потом стал уже что-то различать в падении снарядов и прохождении пулевых трасс. После такой первой стрельбы, что-то случилось с барабанной перепонкой левого уха. С тех пор слышу этим ухом хуже.

Река Дунай, весна 1954 года.

Мой бронекатер БК-261 на ходу во время учений

БК-261 отличался от других тем, что на нём стоял мощный бензиновый 900-сильный двигатель фирмы “Паккард”. На других же стояли высокооборотные отечественные дизеля М-50, на некоторых – менее мощные карбюраторные двигатели. На 261-м носовой спаренный ДШК-2УК был закрыт башенкой типа крейсерской главного калибра, но в миниатюре. Это отличало мой катер от остальных собратьев проекта 1125.

На других катерах носовой пулемёт находился в открытой круглой турели. Мой катер издали напоминал мини-крейсер. По этой башенке я безошибочно находил его тёмной ночью среди десятка катеров, стоявших в ряд носами в берег, чуть-чуть выползая на него.

Иногда становилось тоскливо

Зима 1953-1954 годов принесла много хлопот. Лёд вокруг катеров нужно было ежедневно окалывать, – боялись повреждения корпуса. Сами иногда пребывали в холоде, так как котёл на нашей плавказарме-барже был неисправен. Питьевую воду привозили в автоцистерне. Из Дуная пить нельзя, можно «заболеть животом». В низовьях Дунай мутный, грязный, вода по цвету типа кофе с молоком. Голубой же Дунай только у Иоганна Штрауса в районе Вены и выше по течению, наверное, и сейчас такой, хотя прошло уже сорок лет.

Вечерами становилось тоскливо. Командиры уходили в город по домам. Мы со Славой Сафроновым оставались одни. Читали, играли в шахматы, пока не курили. Вскоре Славка нашёл «зазнобу» и стал уходить на ночь. Так же действовал и Боря Петров – командир БК-241. Обед и ужин не отличались разнообразием. Борщ, каша, макароны, картофель. Завтрак – хлеб с маслом и чай. Стало тошновато. Хотелось поесть иногда повкуснее.

После получки (оклад 1200 р. плюс за прислугу 200 р. и за воинское звание 400-500 р.) пошёл в субботу в город. Отослал часть денег матери и зашёл в ресторан «Торгмортранс» (ТМТ). Туда офицерам разрешалось ходить поужинать. Накормили относительно прилично и недорого. Обратно 2-3 км на плавказарму мимо виноградников по дамбе, у которой стояли наши корабли. В кармане (внутреннем) шинели – заряженный ТТ. Появились из Румынии стаи голодных волков, на кого-то уже нападали.

И так два месяца. Ходил в гости к Александровым, в их халупу с глиняным полом. Хозяйка Феня угощала бражкой (дикая гадость). Утром болела голова, и на семинаре по марксизму я нёс какую-то несусветную чушь, за что был “отмечен” руководителем из политотдела. Тоска. Скорее бы лето, уйти в Вилково к морю на боевую подготовку.

Приближался Новый 1954 год. Все чувствовали какое-то оживление, готовились к встрече. Нам со Славкой Сафроновым повезло – на новогоднее дежурство не назначили, поэтому решили заказать столик в ТМТ и просить шеф-повара, дядю Митю, приготовить нам что-нибудь вкусненькое. Так и случилось. Пришли за час, поужинали, угостили дядю Митю, встретили Новый год и пошли в Дом офицеров. Дом офицеров находился в старом здании, неподалёку от штаба флотилии. Через несколько месяцев войдёт в строй новое шикарное здание Дома офицеров, внутренняя отделка которого уже заканчивалась.

Там ночной бал, с накрытыми и уже опустошёнными столами, был в завершающей стадии «шапочного разбора». Славку быстро увели знакомые женщины, а меня Юра Крылов “спас” из объятий какой-то пышной брюнетки, и я, недовольный, поплёлся во свояси, к себе в казарму. Тоска.

Эта тоска одиночества и неудовлетворённости периодически проходила через всю мою жизнь, менялась только её окраска, интенсивность, и появлялись отрицательные производные. На первом же месте всегда стояло чувство долга и ответственности, хотя допускались и такие вещи, как ухарство и даже «хулиганство», правда, “в пределах норм”. Мы уважали уголовный кодекс, Корабельный устав и неписаный кодекс чести военно-морского офицера. Причём, последний каждый понимал по-своему, но почти все сходились на том, что нельзя быть подлецом и свиньёй, нельзя воровать, нельзя обижать слабых, нельзя быть трусом, и если нужно, то быть готовым отдать свою жизнь в бою за Родину. Немного примитивные правила, может сказать читатель, но нам этого хватало.

Сейчас, на склоне лет, можем рассуждать о «Высшем разуме» и духовности, однако с ними ничего не получится, если ты был свиньёй и подлецом. Таким и останешься в жизни, или будешь ещё хуже. (А как ты думаешь, Лёня? Ты же стал спецом экстра-класса БЧ-2 на крейсере).

 «Аварийщик Бочаров»

Новогодние праздники остались позади. Приближалась весна, это чувствовалось. Огромные снежные заносы – сугробы стали сереть и оседать, лёд слабел, уже не замерзал. Юг он и есть юг, по сравнению с Питером. Наступил март, начался ледоход. На дамбу прибегал сам начштаба флотилии – маленький, надутый капраз Гусев – для того, чтобы на свой “выпуклый” глаз разогнать и передвинуть корабли в безопасное место ниже по течению.

Дунай очистился ото льда в течение недели. Огромные льдины, почти торосы, уплывали в Чёрное море, до которого было более 40 км. Скоро и мы за ними. А пока учились и готовили катера и матросов к летней кампании.

Одна из важных задач состояла в проведении размагничивания кораблей, уменьшения его магнитного поля на станции безобмоточного размагничивания – СБР. В один из ясных апрельских дней настала очередь и нашего звена. СБР стояла на рейде выше по течению от нашей стоянки на 800-1000 метров. Допуска к управлению катером я ещё не имел, хотя сдал все экзамены (задержался приказ по бригаде). Поэтому катер вёл командир звена Шур, я же стоял рядом и “учился”. Подошли к СБР, пришвартовались. Шур сошёл на берег по длинной сходне на понтонах и приказал его ждать.

Размагничивание продолжалось около часа. Шура всё не было. Поднялся ветер, развёл волну. На подходе своей очереди ожидал следующий катер. Командир СБР стал требовать моего немедленного отхода. Шура всё не было. Обстановка накалялась, и я решил уходить обратно один, без командира звена. Рулевым был у меня матрос Ильенко, прослуживший уже три года, но очень заторможенный и страдавший эпилепсией человек (при мне в казарме его откачивали два раза). Отошли нормально, развернулись ниже по течению нашей стоянки и против течения стали подходить к борту нашей баржи – казармы. У борта лагом стояло три катера. Я подходил к своему месту, к борту 232-го и носом к корме 231-го. Подхожу на малом ходу, даю “стоп” за 5-6 метров до кормы впереди стоящего и “полный назад”. Машинный телеграф чётко отработал команды, двигатель взревел и … заглох. Мы приближались к корме 231-го и … врезались форштевнем в правый минный скат катера Витьки Рудакова.

Скрежет разрезаемого и пробиваемого металла. Заработал двигатель на “полный назад", отскочили. Даю “стоп”, “малый вперёд” – “стоп”. Встали, зацепились, подтянулись, пришвартовались. В носу по обоим сторонам от форштевня две дырки величиной с большой апельсин. Я в шоке, но двигаюсь, осматриваю пробоины. Они много выше ватерлинии, хорошо, – не утонем. А на борту плавказармы уже комдив Аникеев изрыгает громы и молнии. Прибежал покрасневший, испуганный Шур, даже не ругался, только прошипел:

– Почему нарушил приказ, ушёл без меня? Ну, тебе же и достанется!

А вокруг уже собрались офицеры. Кто смеётся, ехидничает, кто сочувственно на меня смотрит.

Пришёл дивизионный механик Глумов и сказал:

– Ничего, Бочаров, советую тебе отремонтировать за свой счёт, я на заводе договорюсь, нужна сварка.

Пришёл флагштурман бригады оценить обстановку и ушёл докладывать комбригу – капразу Румянцеву – грозе нашей бригады. На то, что заглох на секунды двигатель, я при объяснениях не упирал, стараясь как-то оградить своих мотористов, ведь у двигателя был сам Здорецкий, ему скоро «дембель», а я же всё равно виноват, нужно было предусмотреть и дать “стоп” раньше. Я же захотоел “шикануть”, как сказал комдив на экстренном совещании, и не рассчитал.

Мне объявили пять суток ареста за навигационную аварию. Катера – мой и Витьки Рудакова – оттащили на завод. На заводе отрихтовали (выровняли) мои пробоины и заварили, выправили скат 231-го. Пришлось заплатить 500 рублей (половину взял в долг) и отдать литр спирта. На мне повисло клеймо командира – «аварийщика». Впоследствии это стало укоренившимся проклятием. Ибо летом в Вилково, при подходе к берегу я снова, уже по своей вине, протаранил корму 243-го катера Игоря Махонина, а осенью чуть надрезал скат катера Сашки Илларионова. Итого три раза “невезухи”. «Аварийщик Бочаров» – это знала вся бригада. На вечеринках офицеры со смаком описывали в деталях, особенно мою первую аварию. Я стал “известной личностью” на флотилии, пока с худшей стороны. Больше аварий не было. Научился всё же я водить катер и неплохо.

Предложение стать «дирижёром»

Одним из важнейших разделов боевой подготовки командиров являлось использование реактивного и артиллерийского оружия. Еженедельные занятия по правилам и практике стрельбы, по управлению огнём проводил старший лейтенант Купцов Юрий Александрович. Полноватый, круглолицый, коротковолосый блондин с пронзительными, насмешливыми карими глазами. Это был наш дивизионный артиллерист – фанатик своего дела. Закончил службу Ю.А. Купцов капитаном 2 ранга, старшим научным сотрудником артиллерийского отдела 28 НИИ ВМФ. Он там занимался разработкой ПАС для новых артиллерийских комплексов и тесно контактировал с Лёней Карасёвым.

Как-то раз, вскоре после моей аварии, Купцов пригласил меня к себе в своё одноместное купе и предложил стать управляющим огнём дивизиона.

– Катер ты разбил, попробуй себя в стрельбе. Ведь управляющий огнём всего дивизиона – это дирижёр большого оркестра, – сказал Юрий Александрович.

Подобное сравнение меня сразило наповал, и я согласился. Надо же было что-то предпринимать для своей реабилитации. И началось внимательное изучение нашего “театра боевых действий” – артиллерийского полигона в Очаковском гирле устья Дуная и мишенных позиций на Кучугурах в песках за городком Вилково.

Изучал топографические карты, практику привязки огневых позиций, определение координат цели и корректировочного поста – наблюдательного пункта (НП) управляющего огнём. Основными документами для меня были армейские наставления по артиллерийским стрельбам с большим или малым смещением. Оценка же результатов проводилась по морским правилам бесприборной стрельбы.

Главными инструментами управляющего огнём (УО) были ПУО-3 (прибор управления огнём) – большой планшет с металлическими линейками и угломером, буссоли, стереотруба и бинокль. Средства связи – радиостанция А-7А РБМ, обеспечивающая надёжный телефонный контакт до 20 км.

Управляющий огнём одновременно являлся командиром корректировочного поста – отделение матросов (примерно 10-12 человек). Эти матросы носили приборы, работали на них, рыли окопы, держали брезент над головой УО и ПУО-3, когда шёл дождь, и осуществляли боевое охранение.

Форма одежды – каски, сапоги, маскировочные пятнистые комбинезоны, оружие – автоматы. Ни дать, ни взять, как у Э. Казакевича в “Золотой звезде” разведчики в тылу врага. По сути, так оно и было. Личный состав корпоста формировался из наиболее исполнительных, дисциплинированных, подготовленных матросов и старшин.

Переход на Вилковский плёс

Наступил апрель. Рекогносцировка устья Дуная показала, что Очаковское гирло очистилось ото льда, а берег стоянки бригады стал просыхать. Через три дня начали передислокацию. В целях экономии моторесурса, катера попарно в затылок друг другу связывали в «пыжи» по 16 штук. «Пыж» тащил колёсный речной буксир РЧБ-12. С этим РЧБ-12 мне придётся ещё не раз встретиться в трагикомических ситуациях.

 Два бронекатера соединяются в пару.

Один из них ходовой, второй на буксире «борт о борт»

И, наконец, ранним апрельским утром началось “великое переселение” в Вилково. Увязались в «пыжи», зацепились за колёсный буксир РЧБ-12 и …пошли. Это был первый поход вниз по Дунаю к морю. Я стоял у рубки наготове. Мой катер – ходовой, а парный, Славки Сафронова, – буксируемый. Славка смеётся и уходит спать в каюту. Он только под утро вернулся с берега, устал.

Дунай, апрель 1954 года.

Бронекатера Дунайской Военной флотилии переходят «пыжами» в район боевой подготовки

Дунай тихий, вода мутновато-зеркальная. Навстречу попадаются небольшие баржи, буксиры, катера. Прошёл румынский пассажирский колёсный пароход “Республика”. Это линия Сулина – Галац – Бухарест. Есть ещё один такой же пароход “Теодор Владимирский”. Прошли Килин, острова Катенька и Машенька. Вышли на огромный Вилковский плёс. Здесь от Килийского гирла влево отходит наше – Очаковское. Слева видим купола церквей, поднимающиеся из-за леса, потом уже различаем одноэтажные домики, дебаркадер.

Вот она дунайская “Венеция”, где вместо улиц вырыты каналы (канавы) – ерики. По этим ерикам вилковские рыбаки на своих лодках добираются до дома. Вилково построено старообрядцами – менованами, которые ещё в XVII – XVIII веках бежали от церковных и царских гонений. Они выбрали это труднодоступное место на островках северной части дельты, укрепили его, построили дома, церкви, стали жить и рыбачить.

Впереди бакен – бочка, ограждающий приверх острова Анкудинов. Влево Очаковское, вправо Килийское гирла. Правый берег сильно зарос высоким камышом, вдалеке виднеется деревянное сооружение – барак и две вышки. Это румынский концлагерь. Сюда ссылают уголовников и непокорных режиму на заготовку камыша. Ночью здание освещено прожекторами, наверное, тоже есть беглецы. Ведь и с Соловков бежали и даже селились на Новой Земле. В северо-восточной её части была “колония” беглых. Так мне рассказывал Женя Мордвинский – герой, помощник с БО-12 – корабля дозиметрической разведки при первом испытательном подводном ядерном взрыве в губе Чёрная на Новой Земле.

Переход бронекатеров в полигон для выполнения боевых упражнений

Вошли в Очаковское, миновав пост СНИС, прошли ещё три километра и слева видим ровный берег – это наша стоянка. Развязываем «пыж», и своим ходом идём попарно. Славка уже вылез, протирая глаза. Идём к берегу на малом ходу. Подходим, за 5 метров – “стоп” и плавно вылезаем носами на мягкий илисто-глинистый песчаный грунт. Так и будем стоять все 50 бронекатеров носами в берег с одним кормовым, удерживающим от течения, и одним носовым. С носа катера подаётся трап – сходня. Кому повезло, берег сухой, без топи, то дамбочку насыпать не надо. Кому не повезло – строят, иногда до 10 метров длиной. В берег забивается пал – брёвнышко. Оно должно быть красивым и с номером БК. Это для того, чтобы ночью пьяный командир, возвращаясь с берега, мог найти свой корабль, – шутили дунайцы. У меня же особенность – носовая пулемётная башенка, единственная на флотилии, мне как-то легче, и я горжусь своим мини-крейсером.

Сдача задачи К-1

Началась боевая подготовка. За период с апреля по октябрь нужно было отработать и сдать четыре курсовые задачи боевой подготовки, начиная с одиночного корабля, затем дивизионом, в составе бригады и флотилии. Эти задачи имели номера К-1,2,3,4. В них входили боевые стрельбы по береговым, морским и воздушным целям, постановка мин, траление донных мин глубинными бомбами, постановка дымовых завес, маскировка, химическая и радиационная защита.

Задача К-1, как известно, самая главная, нудная и самая коварная – отработка боевой и повседневной организации корабля, подготовка личного состава (экипажа) и техники. Общая чистота и порядок – основа всего. Сдать такую задачу сразу, хотя бы на три, практически никто не мог. Флагманские специалисты свирепствовали во всю. Комдив с озверелыми глазами грозно глядел на командира, сначала осматривая его форму одежды и внешний вид, а потом уже проверял знание Корабельного устава, инструкций и правил.

Начали сдавать задачу и мы – четвёртое звено нашего 4-го Тульчинского ордена Александра Невского дивизиона. Комдивом к этому времени назначили капитан-лейтенанта Листова Александра Александровича, ибо Алексеева перевели по болезни. Листов был высоким, сильным, черноволосым, смугловатым человеком из южных областей России. Воля, энергия, характер так и распространялись от него на окружающих. Матросы с ходу прозвали его “Джагой” – именем персонажа индийского фильма “Бродяга”.

Первым задачу К-1 решился сдавать Игорь Махонин – будущий адмирал. Для этого случая Игорь приготовил чёрную бостоновую тужурку, рубашку с накрахмаленными манжетами и галстук. В день проверки он встал в купе раньше других. Я почти проснулся и вдруг сквозь ресницы увидел, что Игорь взял мои брюки и с их ширинки стал срезать бритвой пуговицу. Мой сон, как рукой сняло.

– Игорь, что ты делаешь? – завопил я.

В ответ услышал:

– Витя, я тебя не хотел будить. У меня сегодня К-1, а на ширинке ни одной пуговицы, у тебя же две.

– Ладно, – проворчал Витя, и стал натягивать на себя штаны, теперь уже с одной пуговицей на ширинке.

В 8.00 подъём флага. Все на катерах. Катер Игоря рядом с моим. Подняли флаг – “Вольно!”. К Игорю пошла толпа офицеров – проверяющих, во главе с Листовым. Проверяли до обеда часа два. Потом разбор. Бедный Игорь! Даже моя пуговица не помогла. Целый час над ним измывались и издевались «флажки». В итоге двойка – всё плохо! Дали последнее слово “обвиняемому”. Собрав всю свою волю, которой у него было с избытком, Игорь не согласился с мнением некоторых, но делать нечего, обещал устранить недостатки в течение недели. На разборе присутствовали все командиры катеров нашего звена – это был показательный спектакль для нас – учитесь мол, «сопляки», на ошибках других.

Мой катер оставили “на закуску”, последним в звене. Лучшим катером по задаче К-1 в итоге, оказался катер лейтенанта Вячеслава Валерьяновича Сафронова. Славка сдал задачу с ходу на четыре. Вот тебе и лодырь, засоня. Мне же поставили три, отметив хорошие знания матросов и старую покраску корпуса и палубы. Знания и подготовка матросов не были моей заслугой, это заслуга предыдущего командира – старшего лейтенанта Мезенцева, который, перед моим приездом в Измаил, демобилизовался и уехал в Ленинград. Вскоре “покрасился” и я, когда удалось достать краску. Кое-что пришлось купить за свой счёт.

Успехи в артиллерийской стрельбе

А дальше начались стрельбы. Сначала одиночные, потом в составе звена. Мой наводчик Арсений Полинецкий, как всегда, показал класс: первый же снаряд – в цель и по ДЗОТу, и по переправе, и в море по щиту. И днём, и ночью. Моей корректировки почти не требовалось. Только иногда командовал ему: – ”Арсений, нитку выше» или «нитку ниже» – “огонь!”.

Приближалась дивизионная стрельба с закрытой позиции. Сначала Купцов тренировал меня вхолостую. Мы с корпостом при полной выкладке шли 10 км пешком до песчаных дюн – кучугур, где и располагались НП и мишени. Разбив НП, отрабатывали привязку координат на планшете, тренировали буссолистов измерять углы, брать пеленга. Потом я управлял огнём 45 мм пушки, установленной в 3-4 км от целей. Потом тренировочная стрельба звеном. Хожу пешком до цели, считаю попадания, уточняю координаты целей. Щитовая команда полигона капитана Терещенко меняет их довольно часто, приходится изучать и эту систему. Днём жарко, солнце палит нещадно. 20 км даются нелегко. Вечером ноги гудят, засыпаешь мгновенно.

В июле вызывает Купцов и капитан 3 ранга Москадыня – флагарт бригады, и говорят:

– Будешь стрелять береговую главкомовскую призовую стрельбу звеном.

Претендентов ещё двое: звено 1-го Отдельного Белградского Гвардейского дивизиона (там служат однокашники Лёня Карасёв и Толя Стефанович) и звено 82-го дивизиона со старым «асом» управления огнём, худощавым, желчным и злым старшим лейтенантом Эпштейном и командиром звена капитан-лейтенантом Качаловым. Стрелять на приз Главкома это не шутка. До этого я стрелял звеном всего один раз. Из 20 снарядов попал двумя, получилось неплохо, хотя до «отлично» не дотянул.

Настал “великий день”. Командир звена Шур сбивался с ног, гонял командиров и комендоров. Он будет командовать огневой позицией на Очаковском гирле, будет управлять моим катером. Я с корпостом на НП и буду управлять огнём, засекать разрывы, мерить отклонения и передавать по радиосвязи корректуры на основную позицию.

На стрельбах присутствовал сам командующий флотилией вице-адмирал Ципанович с флагартом капитаном 1 ранга Кашпаровым – ветераном войны. Они находились в сторонке и никому не мешали. Наши НП с корпостами располагались на большой дюне недалеко от триангуляционного Кучугурского знака. Положение цели было хорощо видно в бинокль. Светило солнышко, на небе ни облачка. 9.00 утра – условия стрельбы идеальные, полное безветрие, температура воздуха плюс 20 градусов по Цельсию. Связь с огневой позицией установили сразу же. Радист Миша Дудник доложил: – ”Звено на позиции № 2 готово к стрельбе. Просят сообщить точку наводки орудий”. Сообщаю точку наводки – Кучугурский знак, и ждём начала стрельб.

9.30. Первым стреляет 1-ый Гвардейский, вторым 82-ой, третьим мы – 4-й дивизион. Целеуказание, прицел, доворот орудий от точки наводки и команда на пристрелочные поорудийные выстрелы даются после выдачи целеуказания, уже по секундомеру жюри. Нужно уложиться в жёсткие нормативы. Руководит всей организацией флагарт Москодыня, диварт Купцов рядом с ним, переживает. Иногда дёргает меня – всё ли готово. Да всё, хочется его послать подальше, но сдерживаюсь, нельзя распускать нервы.

Наконец-то 9.30 – первая стрельба началась. Пристрелка, корректировка, огонь батарей на поражение, корректировка, снова огонь. Буссолисты засекают разрывы, их видно плохо, не то, что всплески на море. Здесь только короткая вспышка и немного дымка с пылью и песком. Вся стрельба длится считанные минуты и секунды, как и в бою, а готовятся к ней месяцами и годами.

Стреляет 82-ой, у него 85 мм пушки МК-85. Это новые катера – краса и гордость флотилии. Этот проект вошёл в строй уже после войны. Наши старенькие отвоевали, прошли с боями Пинск, Днепр, брали устье Дуная, высаживали десанты в Экстрели в Венгрии, в Будапеште и Вене. Одним из катеров командовал Константин Иванович Воробьёв – Герой Советского Союза, мой старый земляк по Мурино. Константин Иванович впоследствии служил и работал на 21 кафедре ВМА имени Н.Г. Кузнецова с Герой Александровым, умер в 2003 году.

Пушки Ф-34 были уже изношены, и требовалась замена лейнеров. При максимальной дальности стрельбы 11 км, на излёте снаряды уже не подчинялись малым корректурам прицела.

82-ой стрельбу закончил. От НП 82-го ко мне бежит Купцов и, захлёбываясь, говорит:

– Бочаров, они никто, все промазали, дело за тобой.

Следом за Купцовым движется группа жюри и болельщиков – соперников. Подходят, стали полукругом над моим окопом, сверлят глазами. Кто-то вполголоса, но слышно, изрекает:

– Этот тоже не попадёт, салага ведь ещё.

Подходит с секундомером флагарт Москодыня. Спрашивает официально: – ”Вы готовы?”. Отвечаю: – “Готов”.

Он даёт целеуказание и приказ:

– Группа пехоты противника справа от мельницы 300 метров, – уничтожить!

И пошёл секундомер. Началась моя работа. Буссолисты засекают цель с видимым силуэтом манекена, дают углы, докладывают мне. Я на ПУС-3 наношу цель, определяю прицел, угол доворота от точки наводки и командую: – «Первое – огонь!». Миша Дудник чётко передаёт команды. Слышен выстрел, а вот и разрыв где-то за целью, значит, нужно довернуть чуть влево (идёт стрельба с большим смещением). Наношу разрывы по данным буссолистов, и командую: – «Второе – огонь, третье – огонь, четвёртое – огонь!». У второго перелёт, у третьего недолёт, у четвертого вынесло влево.

Командую уже по чутью кому влево, кому вправо, больше или меньше и – «Батареей по два снаряда – огонь!». Бабахнули не очень дружно, разрывы видны в районе мельницы. Купцов что-то мне пытается подсказать, но нельзя. Я отмахиваюсь от него, даю корректуру: – «Всем влево меньше один и оставшимися снарядами – огонь!».

Отгрохотала канонада. Настала тишина. Болельщики и щитовики побежали за 3 км смотреть результаты. Там в настоящем ДОТе сидит матрос. Он уже прошёл к цели и что-то показывает (мне видно в бинокль). Возвращается первым УО 82-го Эпштейн и возбуждённо говорит:

– Ну, Бочаров, я не попал, но и у тебя почти ничего, не рассчитывай на успех!

И откуда столько злости было у человека? Такое я встретил впервые, и это неприятно поразило меня.

Подходит снова Купцов и сообщает, что есть одно попадание и три рядом, до одного метра от дворика цели.

– Составляй отчёт! – сказал Москадыня и ободряюще кивнул головой:

– Ну, хоть ты что-то сделал!

Стрельбы закончились, доложили командующему. Тот же молча повернулся и ушёл к машине на шоссе вместе с Кашпаровым.

Обратно корпосты везли на грузовиках. В дивизионе царило приподнятое настроение:

– Попали всё же на призовой!

На меня многие уже взглянули иначе. Этот кое-что, оказывается, может. В два дня составил отчёт, оформил, представил. Мне было засчитано четыре попадания!

Состоялся сбор офицеров бригады, на котором комбриг объявил, что 4-й дивизион завоевал переходящий приз Главкома (Большой Кубок) по артиллерийским стрельбам КДуФ. Теперь нужно ждать приказа. Все отличившиеся будут поощрены. И действительно, приказ состоялся через два или три месяца. Меня и Шура наградили именными настольными часами. Командиров катеров – наручными часами. Остальным выдали денежные премии.

Трагедии и героизм будней

Боевая подготовка продолжалась своим чередом. Выходили в море, ходили в Килийское гирло через бар, на котором недавно перевернулась шлюпка с монитора “Железняков”, и утонул мичман, – герой-ветеран Андрющенко Пётр Ульянович, и два матроса. Трагедия для семей, корабля и Геры Александрова – начальника погибших. Они шли на шлюпке заводить буксирный конец на терпящий бедствие плавучий кран. Крутая волна на мелководье. Излишняя уверенность в своих силах призовых гребцов флотилии, а так же не надутые спасательные жилеты, сделали своё чёрное дело.

При очередном проходе по гирлу у острова Анкудинов, наткнулись на небольшой деревянный причал с навесом. На причале рыбаки разделывали тушу огромной, до двух метров в длину, белуги. Рядом лежало несколько осетров поменьше. Вот оно – богатство Дуная. У рыбаков мы покупали чёрную икру и дунайскую сельдь. Было это недорого. Икра 5-10 рублей за килограмм. Селёдка от 20 до 50 копеек за штуку. Крупная, жирная, вкусная, с особым отличительным привкусом и запахом только дунайской сельди.

Не зря все московские комиссии и инспекции приезжали в мае-июне – шла путина. И сам командующий на своём флагманском корабле “Прут” (бывшая яхта короля Румынии Михая) на пару дней приходил к нам в Очаковское на проверки. Командующий тоже любил рыбку, но больше – ловить её лично с катера КС сачком после глубинных бомбометаний – тралений донных мин. Если рыбы не было, то командир соединения, звена или корабля никогда не мог получить положительной оценки. Это знала вся флотилия, поэтому рыбу кое-кто готовил заранее.

Однажды в рукаве Степном адмирал выловил сачком после бомбометания тральщиков, одну единственную плотвичку граммов на 200-300. Мичман-ординарец торжественно нёс её в ведре с водой за начальником. На “Пруте” ведро поставили на ботдеке и…забыли. Через двое суток доложили командующему. Тот забеспокоился, что же с ней делать, с плотвой? После некоторого тягостного раздумья принял решение:

– Отдать матросам, пусть варят уху.

Наш командующий не был жадным и любил матросов. Говорят, Ципанович воевал в Испании, затем быстро двигался по службе в Союзе. Злые языки через много лет утверждали, что он смещал своих начальников хорошо проверенным “способом” тех страшных лет, начиная с 1937-го года. Не мне его судить.

Условия обитания в дельте Дуная

Будем стоять в камышах у самого сине-жёлтого моря. Вокруг стаи диких гусей, уток, чирков, караваев, попадались и дикие лебеди. Тучи комаров – бич здешних мест – не давали покоя, особенно вечером и ночью. Под утро эта нечисть куда-то исчезала, давая нам отдохнуть спокойно 2-3 часа.

В Вилково вечером и ночью оглушительный хор лягушек. Им есть, чем питаться. И цаплям тоже. Кроме лягушек много гадюк, которые достигают длины до полутора метров. Иногда они греются на солнышке, свернувшись кольцами, подняв высоко головы, и …свистят. Свистят достаточно пронзительно, выпуская воздух из пасти. Очень неприятное и леденящее душу зрелище. Их не трогаем, пусть себе греются. Купаться в мутной воде Дуная надо тоже осторожно, чтобы невзначай не задеть тёмно-узорчатую красавицу, переплывающую гирло.

В городе одна главная, мощёная булыжником, улица, ведущая от церкви (у южной окраины) через весь город к объездному шоссе на материк через Кучугуры. Названа она, конечно, именем вождя пролетариата и рабочего класса. На ней расположены три «забегаловки» – закусочные, одна с бильярдом, и один, недавно построенный, двухэтажный дом с рестораном на втором этаже. Один кинотеатр, пара промтоварных магазинов, фотография и небольшой рынок при выезде из города.

Перпендикулярно к главной улице идёт “проспект” к дебаркадеру – пристани на Дунае. Это речной пассажирский порт. Раз или два в неделю приходит из Одессы в Измаил и обратно колёсный пароходик “Киев”. И два раза в сутки ходят в Измаил речные трамваи, типа “Нева” и “Заря”. По обочинам проспекта уже вырыты ерики, в них вода, две лодки могут разойтись. На других улицах ерики посредине. Густые живые изгороди, чаще из тополей (воткни палку в плодородный ил – растёт сама и быстро). Дома чаще из самана (глиноил с соломой). Крыши камышовые. Попадаются так же дома деревянные или кирпичные, но это у богатых людей. Люди молчаливые, суровые, внешне вежливые, здороваются первыми. Старики перед офицерами снимают шапки – их этому “выучили” румынские офицеры.

Из общественных мест – танцплощадка. Сюда-то по субботним вечерам приходили мы потанцевать с местными девушками. Некоторые из них на расстоянии были даже очень привлекательны. Должен заметить, что строгость в нравах здесь чувствовалась больше, нежели в “столичном” Измаиле. Есть в Вилкове ещё одна достопримечательность – могила английского офицера с большим известковым крестом и надписью на нём. Английский корабль заходил сюда в начале XIX века, видимо, за помощью.

Километрах в 20 от Вилкова на морском побережье расположилось село Жирияны. Здесь прекрасный песчаный пляж и кафе. Сюда иногда мы приезжали купаться в чистой черноморской воде. Сюда я привозил свою жену, когда она приехала ко мне в отпуск.

Тогда-то я, торопясь домой, переставлял катер на новое место один без рулевого и таранил БК Игоря Махонина. У меня дырок не было, его же корму отрихтовали и залатали матросы (ещё пять суток ареста).

На всех учениях Шур был у меня на катере, тем более, что всё чаще приходилось уходить с корпостом, высаживаться с десантом в болота, и среди туч комаров идти с армейскими частями вдоль берега. Ночевали в поле, грелись у костров. Матросы приносили незрелые арбузы, они отлично заменяли отсутствие чистой питьевой воды.

На День Флота дивизион уходил с бригадой в Измаил. Там на рейде катера стояли попарно под флагами расцвечивания, проводился военно-морской парад с салютом холостыми из наших пушек. Вечером офицеры и матросы шли по гостям или в новый Дом офицеров. Нам, бездомным, это было особенно приятно потанцевать в большом красивом зале на паркетном полу. И женщины в этот день были добрее к военно-морским офицерам. Суток через трое снова возвращались в Вилково.

Боевая подготовка заканчивалась большими учениями в составе флотилии с высадкой десанта и огневой поддержкой дивизионом. Нам придавали ещё звено катеров с ракетными установками М-13 («Катюши»). Пришлось управлять и огнём «Катюш». Внешний эффект ракетного залпа, конечно, сногсшибательный – струи огня, визг реактивных снарядов, хлопки разрывов, но точность попаданий низкая из-за большого рассеивания. Нужно много снарядов, чтобы поразить точечную цель. “Катюши” хороши для стрельбы по большим площадям, по массовым скоплениям войск и техники.

Наступила осень. Вилковские сады дали большой урожай айвы, гутули, как её здесь называют. В моей каюте большой поднос с гутулями. Удивительный, неповторимый аромат этих огромных желто-янтарных плодов скрашивает минуты отдыха в моей командирской каюте, в которой можно только сидеть или лежать на койке – рундуке. Над койкой закреплён вместо ковра военно-морской флаг, запасной, на случай, если собьют в бою повседневный. Парадный крепдешиновый хранится у старшины катера для торжественных праздников. Запасной флаг я сохранил, он лежит у меня на полке среди книг на рулонной карте советского участка реки Дунай.

В будущем году я пройду весь этот участок до города Дени, увижу вход в Тульчинское гирло, почувствую мощь главного русла Дуная, ширина которого в этих местах достигает трёх километров. Это пошире, чем у Колумбии, а тем более у Невы. В этих местах на склоне правобережных гор – холмов Румынии, я увижу памятник Русским войскам, форсировавшим Дунай под огнём турок в 1877 году.

Боевое дежурство

А пока, (октябрь 1954 года) меня и Алексеева вызвал Шур и объявил:

– Заступаете в боевое дежурство.

Стояли в трёхминутной готовности парами. Пулеметчик в носовой турели, комендоры в башне, мотористы рядом с мотором. Обед на катере. Проверка через 2-3 часа – короткая очередь из ДШК в небо. И так 48 часов. На исходе вторых суток по радио (держим связь со штабом бригады) получаем сигнал: – “Боевая тревога”. Прибегает комдив с Шуром и, запыхавшись, говорит:

– Бочаров, ты старший, с Алексеевым выходите в море через Килийское, направляетесь к Фидониси, там где-то турецкая фелюга, засекли пограничники, задержите её, она направилась в нашу сторону. Возвращайтесь осторожно, – ночь, туман. Удачи, и – вперёд!.

Отошли, Вася за мной. Идём с гакобортными огнями, без ходовых отличительных. На просторе Килийского дали полный ход и вышли к бару. Справа и слева тёмные очертания берега. Над Чёрным морем сгущается туман, видимость до 300-500 метров. Соображаю. Ну, а как возвращаться? Ведь не найдём вход, влезем на мели, здесь же утонули «железняковцы». Бог надоумил меня засечь курс по путевому магнитному компасу. Вот, наконец, и он пригодился. Прошли милю, уже чувствуется морская волна. Речные катера с малой осадкой тяжело “валяет”, они зарываются носом. Фелюги нигде нет. Докладываю по радио:

– Находимся в квадрате, фелюги нет, возвращаемся, ждём указаний.

Получаю ответ:

– Добро на возвращение.

Разворачиваемся и на малом ходу по обратному курсу, ощупью в тумане, идём в Килийское. Пронеси, господи! Вася идёт за мной метрах в двадцати. Командую:

– Включить бортовые отличительные огни.

Не дай бог, кто навстречу. Входим благополучно и возвращаемся на своё место. На берегу нервничает Листов. Шура нет, он в каюте на ПКЗ. Подошли, доложили. Листов сказал:

– Молодцы, вернулись, всем отдыхать, на дежурстве уже другая пара.

Фелюга же сделала крюк в наших территориальных водах и ушла по направлению к Босфору. Это мы узнали потом. На следующий день командиры уважительно расспрашивали нас о “приключениях”. Мы скромно отвечали: – ”Все нормально, но иногда было не по себе”.

5 ноября 1954 года состоялось торжественное вручение наград за призовую стрельбу. Настроение приподнятое, ведь я третий чемпион КДУФ. Моя фамилия выгравирована на Большом переходящем Кубке Дунайской флотилии! Любопытно знать, где сейчас находится сей Кубок. На торжественном собрании бригады из рук комбрига получил ценный подарок – настольные часы. Подарки получили и другие участники призовых стрельб.

Через два дня меня отпустили в отпуск в Ленинград, домой. Вот радости-то было! Добрался до Одессы, навестил тётю Тину и дядю Сеню, наших семейных знакомых по Владивостоку. Дядя Сеня (стармех, на пенсии) посадил меня на Ленинградский поезд. В Житомире в купе подсел старший лейтенант, лётчик. Его звали Женя, он штурман бомбардировщика (нашего Б-29) тоже в отпуск к сестре в Питер. С ним мы подружились, и он два раза приходил к нам на Зверинскую. Больше о нём я ничего не слышал. Отпуск пролетел быстро, и снова в Измаил.

Декабрь 1954 года был малоснежный и без морозов. Дунай не замёрз, не замерзал он и в последующие четыре года.

Моему отцу начало моей службы, в общем-то, понравилось. В этом году он меня навестил в Вилково, а потом навестит в Измаиле зимой, когда я уже буду служить на мониторе ”Железняков”.

Семейные проблемы

Жена Валя успешно закончила политехнический, поступила в престижный институт НИИ-34 в качестве младшего научного сотрудника и стала аспирантом. Она перспективный специалист в области полупроводниковых конденсаторов, у неё впереди диссертация и научная карьера. Ей мешать нельзя. Она волевой, цельный, целеустремлённый человек, отличная женщина. Хорошая хозяйка, требовательна и бескомпромиссна в вопросах дома. Она мечтает о моём скорейшем прибытии в Ленинград для постоянного жительства и работы. Я это всё понимаю, но ничего сделать пока не могу. Уезжаю, печальное расставание, слёзы, тоска. Опять я бездомный, опять я без жены. Не хватает у меня мужества сказать Вале:

– Бросай всё и поезжай со мной.

Боюсь ей навредить, она честолюбива и горда.

Снежный декабрь, как и год назад, по всей России и Украине. В Одессе холодно, сильный ветер. Поезд Одесса – Измаил, старые вагоны, насквозь продуваются холодным ветром. Жёсткая полка купе и храп пьяного пассажира-молдаванина внизу не дают заснуть. Так и промучился всю ночь с невесёлыми мыслями. Хмурое утро и вокзал Измаила. Автобусом до центра и пешком, через морвокзал, по дамбе на плавказарму.

В моём купе всё по-прежнему. Появился ещё один офицер – Вася Алексеев, он “каспиец” и будет командовать БК-232. С ним мы будем нести боевое дежурство и будем ловить ту самую злополучную фелюгу, о которой рассказано выше.

Скоро Новый Год, подвели итоги. Мой катер в дивизионе признан лучшим по боевой подготовке и по стрельбе в особенности. Если бы командир “не подгадил” аварией, были бы лучшими в бригаде. А так пальма первенства досталась Вове Логунову, красавцу, старшему лейтенанту из 82-го дивизиона.

1955 год встречали в новом Доме офицеров. Поговаривают, что к нам в Измаил должны прислать на учёбу арабских (египетских) военно-морских офицеров. Их действительно пришлют, но через год. Зима 1954-1955 годов выдалась тёплой, снег падал и сразу же таял. Дикая грязь на дамбе и по дороге к городку. Ходим в сапогах, и моем их огромными швабрами. Непромокаемые сапоги – это благо.

Однажды меня разыскал Игорь Куликов. Его катер стоял в долгосрочном ремонте. Он снимал комнату на Магале у старого матроса с “Императрицы Марии”. Вечер провели в дружеской беседе за бутылкой местного вина. Игорь прощался с Дунаем. Он уезжал к новому месту службы куда-то на Волгу под Рыбинск на новостроящийся морской охотник. Оттуда он уедет на Дальний Восток в Совгавань и через три года вернётся в Питер демобилизованным воином, поняв для себя бесперспективность дальнейшей службы.

В Вилково отправились в апреле 1955 года. Опять РЧБ-12. Пришли поздно, темно, разыгрался сильный шторм с дождём и градом. На рейде Очаково «пыжу» приказали развязаться и следовать своим ходом к борту ПКЗ. Берег стоянки весь затоплен, кругом разлив. Видимость метров 20-25. Вижу справа катер Бори Петрова БК-241. Борька бегает по палубе и размахивает руками. Его катер дрейфует вниз по течению. Подхожу, беру на буксир лагом и подтаскиваю к ПКЗ. Боря благодарит. У него отказало рулевое управление. Через сутки вода спала. Встали по своим местам. Стоянку оборудовали заново. И началась боевая учёба – задачи, выходы, стрельбы, корпост, Кучугуры.

Летом ко мне приехал отец. Это была большая радость. Я снял ему комнату в хорошем доме, рядом с Махониными. Его Ирина ездит за мужем, у них двое сыновей, один только что родился. Отцу в Вилкове понравилось, и он понравился хозяйке. Она даже предлагала ему остаться совсем. Однако мой папуля был джентльменом, любил свою жену и свято соблюдал свой долг. Через две недели он уехал, а после него в июне-июле приехала Валя. Вот была радость-то! Но опять не надолго. Двадцать дней пролетели быстро, и снова одиночество.

Ещё год службы и боевой подготовки

Кучугуры, стрельбы, изучаем ядерное оружие, появилось словечко – «дезактивация». В конце июня приехала инспекция флота во главе с адмиралом Андреевым – грозой командиров и начальников. Большие учения. Сначала ночь в камышах, в комарином кошмаре, а утром весь дивизион на просторе Килийского гирла выстраивается в боевой уступ и вверх по течению на противника. Противника изображал монитор ”Железняков”. Связь между катерами по УКВ на старых А-7А. Треск, помехи – команды комдива еле слышны. Идём по середине гирла уступами из 16 катеров. Справа последними я и Вася. Видим монитор. Ждём команду на открытие огня. Башня у монитора из двух 100 мм пушек.

Соображаю, что нужно разделяться и брать его в два огня. Сквозь треск разрядов в наушниках слышу непонятный сигнал, гляжу на Васю, тот кивает. Машу ему – «давай быстро отвалим к берегу и откроем огонь». Он понял меня с «полумаха», и отвалили самым полным, дружно. Через две – три минуты выровнялись, и к моменту общего открытия огня начали стрелять и мы (конечно, холостыми). Дух Нахимова и Сенявина витал над нами. Ведь наверняка монитор был бы утоплен.

Оказалось, всё не так. Мы разрушили строй дивизиона – разделились. Это заметил адмирал, однако, между прочим, все инспектирующие и комдив были озабочены чем-то другим. Мы получили команду вернуться в строй и вернулись. На разборе получили «втык» от Листова, но не сильный. Всё же дивизион получил хорошую оценку за стрельбу, потом уже боевую по берегу. Отстреляли на отлично, попаданий было много. Листов удостоился обедать на флагманском “Пруте” и чокаться с адмиралом.

Через неделю, к ноябрьским праздникам, вернулись на зимовку в Измаил. Я уезжал в Питер в долгожданный отпуск. Месяц в Питере, и к Новому Году опять в Измаил на новую должность. Наступил 1956 год.

Первое сокращение ВМФ

В августе 1955 года началось первое сокращение Вооруженных Сил на 640 тысяч. Наша бригада речных кораблей (Керченско – Венская) была расформирована почти сразу после инспекции. Оставили только 1-й Отдельный Гвардейский Белградский дивизион и монитор “Железняков”.

1-й ОГДБКа состоял из 4-х звеньев по 4 бронекатера в каждом звене. Два звена бронекатеров проекта 1124, оставшиеся от прежнего ОГДБКа и два звена бронекатеров проекта 1914 – остатки 82-го ДБКа. Командиром одного из звеньев станет Юра Крылов, другого Витя Хмарский, а третьим звеном командовал наш однокашник, выпускник 1952 года, Алексей Иванов. В Килие останется дивизион катерных тральщиков.

Дунайская военная флотилия, 1955 год.

Бронекатер проекта 1124

В мае 1955 года мой катер успел постоять на ремонте в Килие суток трое. В один из субботних поздних вечеров его взял на буксир пьяный капитан РЧБ-12 и потащил в Вилково. Мне пришлось стоять в рубке буксира рядом с пьяным капитаном (команду РЧБ по тревоге вытащили из ресторана) и следить, чтобы капитан не нахулиганил. Початая бутылка водки стояла на столике, капитан к ней постоянно прикладывался и угощал меня. Я же вежливо, но решительно отказывался. Пришли в Вилково уже ночью и приткнули мой БК к борту ПКЗ.

Сокращение Вооружённых Сил коснулось и нас – 4-го и 82-го дивизионов. В августе месяце все старые катера проектов 1124 и 1125, около 30 единиц, поставили на консервацию на остров около посёлка Кислице, по Дунаю ниже Измаила. Здесь небольшой затон с хорошим железобетонным причалом. Этот причал, как я узнал много лет спустя, строил мой будущий начальник и научный руководитель Николай Павлович Ваучский. Он был тогда старшим лейтенантом. Сейчас он доктор наук, профессор, генерал-лейтенант в отставке.

В Кислицком затоне стояли законсервированные катера, там же поставят и наши, когда мы приведём их в порядок – покрасим, почистим, наложим долговременную консервационную смазку, и сдадим всё имущество и боеприпасы.

Бронекатера стоят в консервации

На остров откуда-то прилетел настоящий пеликан, большой со здоровым клювом. Людей не боялся, иногда принимал подачки матросов. Прозвали пеликана “Консерватор”. В сентябре закончили консервацию, поставили катера в затон и отправились в Измаил.

Заштатная жизнь

Где же жить? Нас вывели за штат, нужно снимать комнату, а я только что рассчитался с интендантами. У меня, как и у других, большая недостача вещевого имущества, кабеля, инструмента. Кое-что списали, но меховые и непромокаемые куртки и сапоги не спишешь. Стали удерживать из денежного содержания – два месячных оклада, это был тогда узаконенный максимум компенсации ущерба государству. Но ничего!

Сняли с Борисом Петровым маленькую комнатуху на двоих. Дом на Гантиальской улице, одноэтажный, с высоким забором, навес с виноградной лозой. Хозяйка – женщина средних лет с матерью, старушкой, всё спокойно. В комнате две койки, маленький столик у низкого окошка. Окошко выходит в птичник соседнего дома. Куры, петухи, индюшки заглядывают к нам в окно. Рано утром часа в 4-5 раздаётся громкое кукуреканье. Вначале это развлекало, потом стало раздражать, ибо нарушало даже самый крепкий сон.

В один из вечеров вернулись с Борисом поздно и под хмельком. Легли спать, только что заснули, и вдруг резкое “ку-ка-ре-ку-у-у!!!”. Проснулись, посмотрели на часы – два часа ночи. Подлец петух заорал не вовремя. Боря не выдерживает и в одних трусах вылезает в окошко в птичник “наказать” виновника. В птичнике переполох. Слышу:

– Витя, я его поймал, сейчас несу! – и втаскивает за горло в окно большую индюшку. Гляжу, индюшка уже не дышит.

– Боря, это не тот! – говорю я ему.

Что же делать? Мысль работает – нужно сохранить мясо, отрезать голову. Отрезаем с помощью бритвенного лезвия. Льётся тёплая кровь. Мысль (пьяная) подсказывает, нужно мясо сохранить в холоде. Боря тащит индюшку за хвост из комнаты через прихожую во двор и бросает в кадку с водой. Возвращается, ложится в постель, гасим свет и засыпаем.

Утром часов в 11 слышим крик старухи-хозяйки:

– Кровь, кого-то убили!

Встаём, объясняемся, извиняемся и решаем разбежаться дня на два. Боря к знакомым женщинам, я – на новое место службы, на монитор к Гере Александрову, куда я назначен командиром зенитной батареи пулемётов и автоматов. Гера стал моим начальником, он командир БЧ-2. Через два дня, раздобыв денег, в соседнем селе за 50 рублей покупаем большую индюшку. Индюшку везём в сумке и, прихватив бутылку водки, навещаем соседей. Те уже “отошли” и милосердно пускают в дом. Соседом оказался начальник милиции Измаила. Он понял нас с полуслова после “мировой стопки” и простил.

В конце октября с Борисом провожали демобилизованных воинов-матросов на железнодорожном вокзале. Как и положено, – желали, целовали и распивали. Возвращались через город поздно. Была суббота. Сели отдохнуть в садике у собора, недалеко от памятника А.В. Суворову. Сидим, смотрим на луну. Грустим о Питере и бесперспективности дальнейшей службы, может быть, и жизни. Одеты были в тужурки с галстуками, белыми шёлковыми кашне, без головных уборов, поверх формы чёрные плащи – макинтоши (“копельмены”).

И вдруг, наше тихое дружеское собеседование прерывает грубый окрик: – ”А вы что тут делаете!?”. Перед нами вырастают четыре мощные фигуры в милицейской форме. Отвечаем: – “Сидим, разговариваем никого не трогаем”. Слышим: – ”Ваши документы”. Борис вынимает удостоверение офицера, показывает. С ним ясно. У меня с собой нет, храню дома – это ошибка. Встаю, сбрасываю плащ и показываю золотые лейтенантские погоны. На милиционеров они действуют, как красная тряпка на быка. “Идёмте в отделение”. Я говорю: – ”Боря, драться бесполезно, их четверо, я пойду, а ты иди домой”.

Один из милиционеров, сержант, изрекает:

– Вы нарушаете общественный порядок, вы сломали скамейку, вот не хватает одной рейки.

Тут мы не выдерживаем подобного наглого навета и резко высказываемся.

– А-а, вы ещё и ругаетесь…идёмте же в отделение милиции.

Пошли. Отделение где-то здесь, недалеко. В просторной комнате, за столом младший лейтенант милиции кого-то допрашивает. Нас “сдают” с диагнозом “пьяные хулиганы, сломали скамейку в городском парке”.

Младший лейтенант оловянно смотрит на нас. Боря, имея уже опыт подобных переделок, – молчит. Я в милиции первый раз в жизни. Пытаюсь, что-то доказать, в ответ слышу:

– В камеру их.

Вталкивают в камеру, закрывают тяжёлый засов. Утром приезжает наш приятель капитан Сущевский, помощник военного коменданта Измаила. Опознаёт нас и предупреждает, что уже ничего не сделать, так как доложено в штаб флотилии. Идём домой. Тоскливо. Воскресное солнце не радует. В понедельник с утра докладываем Листову А.А., – он наш единоначальник, теперь уже командир 1-го Отдельного Белградского Гвардейского, которому придан и легендарный монитор “Железняков”. Листов молчит, кивает головой и сдержанно говорит: – “Скоро вызову”.

Через два часа вызывает и очень вежливо просит после обеда сесть на гауптвахту Измаила. Нам вручаются записки об арестовании на 15 суток “За пьянство и хулиганство на берегу”. Так приказал новый командующий флотилией контр-адмирал Ураган. По словам Сущевского, он произнёс это сквозь зубы, не оборачиваясь, во время игры на бильярде в Доме офицеров, после утреннего доклада военного коменданта подполковника Бахмача.

По иронии судьбы, через год Ураган вместе со своим адъютантом будет возвращаться из Сочи с каких-то высоких сборов на турбоэлектроходе “Россия” в Одессу. В корабельном ресторане Ураган примет “лишнего”, устроит дебош, толкнёт официантку, та же упадёт и сломает руку. Капитан “России” Иван Иванович Ман, однокашник моего отца, даст радиограмму в Москву министру обороны маршалу Жукову. В Одессе Урагана будет уже ждать самолёт, который доставит его в Москву пред светлые очи Самого. Жуков лично сорвёт с Урагана адмиральские погоны (наверное, преувеличение адъютанта) и капитаном 1 ранга направит служить на Беломорскую флотилию начальником штаба.

А мы с Борей пошли домой, взяли большие чемоданы, погрузили всё необходимое на 15 суток, в том числе полное собрание сочинений Ильи Эренбурга. На такси поехали в город, пообедали в ТМТ и направились на губу. Перед посадкой в камеру, с нами провёл душеспасительную беседу сам Бахмач, комендант гарнизона, подполковник. Он оказался неплохим человеком, вроде бы понял и нас. Бахмач был другом покойного Героя Цезаря Куникова, и тоже в войну командовал морским десантным батальоном.

Мичман Селиванов – тюремщик, отвёл нас в мрачную камеру с небольшим, высоко расположенным оконцем. Небо мы видели теперь сквозь крупную клетку. Темновато, сыровато, характерный тюремный запах. Два раза в день Селиванов выводил нас на прогулку во внутренний дворик. В затылок друг другу, руки за спину, шинели в накидку (это право мы почему-то отстояли, помог Сущевский). Прошла неделя. За это время получили две передачи от знакомых, доброжелательных Бориных женщин. Читали Эренбурга. Спали на вносимых топчанах, на постелях с бельём – комфорт!

6 ноября дверь камеры открылась, вошёл сияющий интеллигентностью Сущевский с Васькой Варламовым – громилой, бугаём, капитаном, начальником губы. Они принесли радостную весть – “амнистия”. На записке рукой Бахмача было начертано:

– Освобождён по случаю 38-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции.

Комендантский газик – джип – повёз всех четверых сначала в ТМТ, потом нас двоих домой.

У нашей хозяйки был праздник, у неё родился сыночек. Большой длинный стол с кувшинами молодого виноградного вина, фруктами и жареными курами. Много гостей. Скрипач-молдаванин пиликает весь вечер одну и ту же мелодию молдаванески. Мы – желанные гости – “золотые цукаты в сером тесте”. Утром проснулись поздно, даже петухи не разбудили. Голова светлая, лёгкая, а встать не можем – ноги не несут. Это был “эффект” молодого виноградного вина. А потом я – на монитор, служить дальше.

Боря же поедет в Питер к новому месту службы, но через Киев, где жила одна из его измаильских зазноб. В Киеве он попадёт снова на губу, но уже киевскую. С губы – в больницу, симулируя расстройство желудка под холеру или ещё что-то. Из больницы в халате и нижнем белье, почти зимой, через весь Киев доберётся до зазнобы. Она поможет ему бежать дальше в Питер. На новое место службы пришлют его документы. Боря к этому времени убедит новое начальство отпустить его на волю, на гражданку. Он поступит в ЛЭТИ на дневной факультет, закончит его и станет неплохим инженером-кибернетиком.

Позже он женится на Люде, у них родится дочь Нина. Я его увижу несколько раз. Он будет вспоминать дни и годы военной службы, как своё позорное прошлое. Я с ним не согласен, позорного было очень немного, не больше, чем в нашей повседневной, текущей жизни. Но позорное прошлое нужно правильно оценивать, сознавать и стараться не повторять. Я это пытался делать, и это иногда помогало, помогает и сейчас.

Начал «делать карьеру»

Прослужил я командиром батареи на мониторе один год. В декабре 1956 года мой друг и начальник Герман Константинович Александров получил новое назначение – артиллеристом дивизиона малых кораблей в бригаде ОВРа в Полярном на Северном флоте. Я принял его боевую часть.

Случилось так, что и помощник командира монитора Борис Удодов был направлен на восемь месяцев на учёбу в Ленинград на ВОЛСОК, поэтому мне пришлось одновременно исполнять и его обязанности, то есть весь корабль был практически на мне.

Измаил, весна 1956 года.

Командир БЧ 2 и одновременно помощник командира монитора «Железняков» старший лейтенант Бочаров  у кормового флага

До ноября 1957 года, ровно два года, я служил на мониторе. За это время, помимо боевой подготовки, я стал командиром призовой шлюпки флотилии, чемпионом КДуФ по гребле и парусу на шестивесельном яле. Пришлось, так же участвовать в шлюпочных гонках на первенство Черноморского флота в Севастополе, где мы заняли не последнее место.

Летом 1957 года прибыл служить на монитор лейтенант Мищенков Герт Борисович – свеженький выпускник. Он оказался очень толковым и исполнительным офицером. Ему-то осенью и пришлось передать боевую часть, когда меня назначили артиллеристом нашего дивизиона, в штаб к Листову. Я сделал “карьеру” и выбился в штабные начальники, сменив Юрия Александровича Купцова, который перевёлся служить в артиллерийский отдел флотилии в Измаил.

Из проведённых стрельб за этот период, хорошо запомнились ночные стрельбы дивизиона, когда на огневой позиции Шур ошибся на 1-00 влево, и первый залп лёг в 100-150 метрах от НП. Присутствующий на стрельбе новый командующий, адмирал Бачков Николай Мефодьевич, плюхнулся наземь вместе с остальными членами свиты, а я стоял во весь рост, пяля глаза в темноту ночи и соображая. Неужели ошибся? Потом, дав большую поправку вправо, уложил остальные снаряды где-то далеко в болоте. После стрельбы Николай Мефодьевич едко поблагодарил:

– Спасибо, что не убили.

Кроме того, при зенитных стрельбах монитора, удачно “срезали” воздушную цель, – конус, который тащил ИЛ-28, чем вызвал недовольство нового флагарта Смородинского, ибо мы сорвали стрельбы остальным кораблям. Последней стрельбой монитора была морская – по щиту. Это была моя “Цусима”. Стреляли бронебойными болванками и влепили (попали) только одной. После первого залпа башней, осыпались стёкла на приборах управления, а Листов ещё и “заклинил руль”. Хотелось мне застрелиться, думал, не вынесу позора, но пережил.

После этой стрельбы монитор приказано было сдать на слом. От него остался только корпус, служивший плавскладом. Его вторая жизнь началась позже, после восстановления для увековечения памяти корабля-легенды. Он сейчас стоит в Киеве на постаменте у завода “Ленинская кузница” на острове Русском, его охраняет матрос. Я там был один раз. Видел его там и Лёня Карасёв.

Монитор «Железняков» – речной боевой корабль, построенный в 1936 году. Назван в честь матроса Железнякова А.Г., участника октябрьского переворота, погибшего на гражданской в 1919 году.

Водоизмещение 240 т, длина 50 м, ширина 8 м, осадка 0,75 м.

Скорость 20 км/час. Экипаж 70 человек.

Вооружение: – два орудия калибром 102 мм в носовой башне,

 – четыре орудия калибром 45 мм,

 – четыре спаренных пулемёта,

 – четыре зенитных орудия (стаяли в период войны).

Сначала монитор был в составе Днепровской флотилии, а в 1940 году стал флагманом Дунайской военной флотилии. Когда началась Великая Отечественная война, «Железняков» сразу вступил в бой с противником. Он воевал на Дунае, Южном Буге, Днепре, участвовал в обороне Николаева и Херсона.

Осенью 1941 года защищал Севастополь. Затем был включён в состав Азовской военной флотилии, и доблестно сражался с врагом на реках Дон и Кубань, у побережья Тамани и Кавказа.

После тяжёлых боёв осенью 1942 года корабль был поставлен на ремонт в Поти. С 1944 года монитор вновь в строю в составе Дунайской флотилии. В непрерывных наступательных боях «Железняков» вместе с бронекатерами дошёл по Дунаю до Будапешта.

Здесь он встретил День Победы!

Экипаж монитора прославился на века героическими подвигами. Он уничтожил 14 вражеских кораблей, отразил и уклонился от 129 воздушных атак, при которых на монитор было сброшено около тысячи бомб. Огнём артиллерии монитора было уничтожено на берегах рек множество танков, военной техники и живой силы противника.

В 1967 году героический корабль был установлен на вечную стоянку на острове Русском в Киеве.

Монитор «Железняков» стоит как памятник в Киеве на острове Русском

Вид памятника ночью

Катер же БК-261, с пулемётной носовой башенкой, стоит на постаменте в Измаиле, недалеко от Морского вокзала. Его я видел только в газете.

Памятник гвардейским бронекатерам Дунайской флотилии

Службу дивизионного артиллериста пришлось закончить в ноябре 1958 года. Летом отстрелял сложную ночную стрельбу с блестящим результатом. Это было отмечено в итоговом приказе Главкома по боевой подготовке. После этой стрельбы в тот же день я срочно уехал с призовой шлюпочной командой в Севастополь на гонки. По дороге в Одессе встретил Валю. Она ехала ко мне в Измаил. Я взял её с собой. Матросам она понравилась.

На гонках мы вошли в десятку лучших, заняв на крейсерских гонках 3-е место. Обратно в Одессу шли на “России”, спали на юте вповалку на парусе – романтика!

Измаил, 1956 год.

Команда – победительница шлюпочных гонок на вёслах и под парусом, выигравшая переходящий кубок

Мне было очень грустно. Валя до этого просила её “отпустить” и дать развод. Я не согласился. Что-то будет дальше? Дальше же было: – Валя, пожив в Измаиле и в Вилкове, уехала.

Конец Дунайской эпопеи

В 1958 году, достреляв все последние стрельбы года, я был отправлен в отпуск, и далее учиться в Ленинград. Перед тем как уехать в Ленинград на ВОЛСОК, должен был передать должность флагдива или диварта – достойному и умненькому офицеру – командиру бронекатера проекта 1124, прекрасному специалисту Леониду Васильевичу Карасёву.

Лёня устроил прощальный обед на берегу Степного гирла под вётлами-кустами. Мы пили спирт и закусывали жареной рыбой, которую наловили Лёнины матросы. Много было разговоров и воспоминаний. Мы доверяли друг другу, и это была настоящая офицерская, братская дружба, спаявшая нас за долгие годы Подготии, 1-го Балтийского ВВМУ и КДуФ.

Мы расстались, обнявшись, надеясь на будущую встречу, которая могла и не состояться, но всё же состоялась в Питере. Нас сейчас осталось два диварта, без Герки.

Лёня, целую тебя и обнимаю. Ты, Пикассо, оставайся ещё очень долго таким, как ты есть. Молодым, галантным, красивым “Карасём”. Витя Бочаров

Моя Дунайская эпопея закончилась, я стал слушателем ВОЛСОКа – Высших ордена Ленина Специальных Офицерских Классов. Это были те самые “Минные классы”, которые в начале XX века основал в Кронштадте адмирал Степан Осипович Макаров. Теперь классы носили его имя. Классы располагались на правом берегу Невы в районе моста Александра Невского. На классах учились восемь месяцев, здесь готовились командиры подводных лодок, эскадренных миноносцев, командиры БЧ-II и БЧ-IV крейсеров.

На Классах я учился вместе с Толей Низовкиным, а после их окончания вдвоём искали себе места для дальнейшей службы.

Патент (свидетельство) об окончании классов говорил о завершении высшего военно-морского образования офицера флота и подкреплял его флотскую карьеру до среднего уровня.

Высшее звено управления соединениями и флотами готовилось в Военно-Морской Академии. Но я туда не попал, ибо моя служба круто изменилась.

Санкт-Петербург

2004 год

Игорь Куликов

О ВИКТОРЕ БОЧАРОВЕ

Последняя встреча

Дорогие друзья-однокашники! Судьба распорядилась так, что Виктор Викторович Бочаров не дожил до радости не спеша, на заслуженном отдыхе, изложить на бумаге то, что хотел бы нам рассказать. Но в круговерти дел, которая кружила его до самой смерти, он готовился к этому, обдумывал и записывал всё, что было в его жизни значимым и интересным для друзей, поучительным для молодых. К великому прискорбию, не все эти интересные и красочно написанные рукописи дошли до издателя Сборника воспоминаний «О времени и наших судьбах» Юрия Михайловича Клубкова.

А к тому же и они, и все наши воспоминания о Викторе, не в состоянии сохранить память о большой и насыщенной событиями жизни нашего друга. Это скорбное обстоятельство привело меня к необходимости откликнуться на просьбу Юры написать, к сожалению, очень краткие воспоминания о тех встречах с Виктором и о тех событиях из его жизни, которые остались мне памятны. Заранее прошу прощения за разбросанность и краткость моего изложения, поскольку я не готовился к такому труду, у меня нет никаких документов, писем или «вещдоков». Изложу то, что не стёрло время.

Скажу сразу, наша дружба с Виктором носила сугубо личный, никак не связанный ни со службой, ни с какими-то иными интересами, характер. Он был мне глубоко симпатичен. Краткие наши встречи всегда приносили душевную радость просто тем, что удавалось пообщаться с человеком, который всегда тебя понимал. Он мог дать оценку того, что беспокоило или привлекало, входил во все твои дела, ничего не требуя. При этом, сочувствуя, с иронией оценивал твои промахи. Мы друг другу очень доверяли, скупо делились своим. И эта сторона нашей дружбы не будет предметом моих воспоминаний. Я её опускаю не потому, что она неинтересна, а потому, что это – наше, и только наше.

Замечу, что в его личной жизни было много такого, на что способен только сильный, надёжный, справедливый и любящий жизнь человек. И, как многих русских людей, его не миновали излишества. Упоминаю о них, чтобы сказать, они его не разрушили, он оказался сильней, хотя не был трезвенником и прошёл через горнило боевых ядерных испытаний, где всё было, как на войне. А я, сославшись на свой длительный опыт работы на исследовательских атомных реакторах, могу заметить: – те, кто общается с нейтронами и их производными профессионально, не пренебрегают алкоголем как средством для нейтрализации постоянного облучения. Увы, это повседневная практика. А на ядерных полигонах, как в Семипалатинске, спирт лился рекой для технологии дезактивации.

Теперь необходимо дать первый, пожалуй, самый красочный штрих к портрету нашего рыжего друга. Он был большой жизнелюб. В жизни не обойтись без женщины, а женщина – дочь Евы, а Ева – означает «жизнь». Круг замыкается для всех, в ком кипит жажда жизни, к кому она благоволит. Да, жизнь благоволила к Витьке, – у него осталось на свете двое сынов и три дочери. Такое счастье выпадает не каждому, и его надо заслужить. А его ребятки, – как на подбор. Да поможет им всем Бог и светлая память об их отце!

Поскольку без семейной темы не обойтись, сообщаю следующее. Виктор женился одним из первых по окончании училища. Со своей супругой он учился ещё в школе в предвоенные времена, а их родители были друзьями. Его жена закончила политехнический университет, осталась в аспирантуре и стала специалистом в области полупроводниковых материалов, но флотской жены из неё не вышло, на Дунае её не было. Их дочка тоже стала, как и мама, доктором наук. Когда в 1960 году Виктор обосновался в Питере, семья распалась, хотя сомневаюсь, что она была как таковая.

Второй раз он вступил в брак с очень душевной, любившей и понимавшей его женщиной, которая была известным в Ленинграде модельером, по-нынешнему, – дизайнером. Она стала его опорой на много лет. Детей не было. Расстались они в 1982 году добрыми друзьями.

Третий раз Виктор женился на молодой и энергичной кубанской казачке, которая приехала в Питер на заработки. С ней, в возрасте старше 50-и лет, Виктор нашёл обычное семейное счастье и вырастил четырёх детей.

Вспоминая о Викторе, мне видится наша с ним последняя встреча. Дело было в конце августа 2004 года. Я давно его не видел, с весны не разговаривал по телефону, и на душе было какое-то беспокойство. И вот я оказался в районе метро Чернышевская, а там рядом Военное инженерно-техническое училище, где продолжал всё ещё трудиться старший научный сотрудник Виктор-пенсионер.

Наугад пошёл на КПП, стал звонить в его отдел, ответа нет. Пропуск заказать не у кого. Подхожу к дежурному курсанту у ворот, кратко «жалуюсь на судьбу», которая не даёт встретиться со старым другом, а тот и говорит: – «Найдёте – куда? Ладно, идите…». Вхожу, а в отделе ремонт, везде пустота, в летнем каникулярном училище вообще никого нет, спросить не у кого. Стал ломиться в двери подряд, одна поддалась. Смотрю, сидит за столом мой друг и что-то пишет. Глянул на меня и подпрыгнул от радости. Я тоже сам не свой – свиделись!

А он, оказывается, срочно дописывал отчёт по НИР. Мы спокойно поговорили, а потом он проводил меня до угла Чернышевского и Фурштадской.

Увы, радость этой встречи была последней. В ноябре Виктор Викторович трагически погиб. А его могло хватить ещё на много лет. Мир праху его!

Хрупкая грань

Для всех нас детство было омрачено Великой войной, а многие попали в страшную блокаду. Виктор хватил этого лиха по полной мере. Их дом на Зверинской был в зоне частых обстрелов, так, по крайней мере, ему казалось. Из того, что он мне скупо рассказывал, можно понять, что они с матерью выжили благодаря тому, что отец, капитан порта Балтийского завода, приносил им изредка столярный клей, запасы которого остались на заводе и распределялись между рабочими.

В марте месяце 1942 года отец помог своим добраться до Финляндского вокзала, что в ту пору стало почти непосильной задачей, и посадил на поезд до Ладоги. Этот поезд ходил по «Дороге жизни». Виктор характеризовал её как «Дорогу смерти»: – вдоль всего полотна железной дороги до самой Ладоги в сугробах лежали промёрзшие трупы тех, кто умер по пути и не доехал до Ледовой трассы. И их вагон тоже пополнял на ходу эту скорбную и бесконечную братскую могилу.

В Осиновце Виктор, как следовало из его рассказа, впервые понял, какой хрупкой является грань между жизнью и смертью. А случилось вот что. Они с матерью последними грузились на полуторку. Матери с его помощью удалось взобраться в кузов, но сил больше не было, руки её не слушались, помочь ему она не могла. Он остался на снегу последним, машина была переполнена, водитель газовал и ругался, дистрофики в кузове кричали: – «Давай! Езжай!». А Виктор не мог подняться в кузов. Это был конец. И когда машина уже тронулась, случилось чудо – он собрал силёнки и сумел подтянуться до борта, а дальше – его втащили.

Ладожское озеро, «Дорога жизни», март 1942 года

Кобону он вспоминал как рай, – там был тёплый эвакоприёмник и горячая пища.

В 1943 году отца перевели во Владивосток. Он был назначен капитаном большого танкера, который возил из Штатов авиационный бензин по Ленд-лизу. Отец смог вызвать их с матерью из эвакуации к себе. Виктора он взял в экипаж юнгой. До самой Победы Виктор плавал с ним через Тихий океан, много раз побывал в изобильной Америке, наловчился разговаривать с аборигенами, заниматься приборками, помогать на камбузе и стоять вахту на руле.

Вспоминал он случай, когда отец скомандовал: – «Право руля!», а он стал перекладывать руль влево. Был скандал, его выгнали с мостика, а стыдно ему было всю жизнь. По боевой тревоге он был подносчиком патронов к «Эрликонам», но стрелять ему не довелось, хотя японские самолёты и навещали.

Кстати, английский язык и кулинарное искусство кока он освоил хорошо. Они стали его хобби на всю жизнь Любил готовить сам, чем частенько радовал друзей,. Когда после войны семья возвратилась в Ленинград, судьба привела его прямиком на Приютский 3.

Начало дружбы

Поскольку воспоминания приводят нас в Подготию, я становлюсь немногословным. Большинство наших прошли эту школу сами и всё знают. Я этого счастья не имел, так как попал на Приютский в высшее училище из Риги с компанией моих друзей-нахимовцев. Мы начали нашу службу в РНУ осенью 1945 года.

Ленинград, 1947 год.

 Молодой подгот Виктор Бочаров

С Виктором я познакомился во время летней практики после первого курса высшего училища на незабвенном ЛК «Севастополь». Помню жаркий день на Большом рейде Севастополя. Наша рота сидит и полулежит в брезентовых робах на чисто выдраенной деревянной палубе под стволами второй башни главного калибра. Перед нами стоит раскладной металлический столик, накрытый красной тряпицей. Идёт комсомольское собрание. Тема: «Обсуждение призыва к миру и осуждение империализма» (1950 год). Докладчик – комсорг роты Бочаров. Слушаю и удивляюсь, как складно и логично у него получается, и без штампов. Надо бы с ним потолковать. Поговорили, обоим беседа понравилась.

Севастополь, август 1950 года.

Линкор «Севастополь» на рейде Главной базы Черноморского флота

На этой практике мы оба попали в дублёры комендоров на батареи среднего калибра, которые размещались в казематах (плутонгах) по бортам. Это была отличная защита корабля от торпедных атак эсминцев, но, увы, она не годилась для современных условий воздушной войны. Конструкторы этих совершенных громадин дали маху, и мы это видели, хотя и были салагами. Не понимали мы тогда, что легко оценивать чужие ошибки, но невозможно предвидеть свои. Не понимали, что наше стремление стать артиллеристами означало конец карьерным устремлениям, поскольку эпоха огневой артиллерийской мощи шла к закату. Впрочем, может, это было и к лучшему.

Из подготов, которых я выделил для себя на «Севастополе», был ещё Джемс Чулков. Он поразил мня своим каллиграфически выполненным отчётом по устройству и организации ЛК. Толстая, в твёрдой желтоватой обложке секретная тетрадь Джемса была произведением искусства: – почерк, логика, таблицы, схемы – всё совершенство! У нас у всех были такие же тетради, но в них, увы, чего только ни красовалось. Как Джемс смог сделать это чудо на коленке, а других условий не было, остаётся загадкой. Потом все тетради сдали без последствий. А жаль, его тетрадь стоило бы отправить в музей. Не случайно Чулков стал единственным из всей когорты наших «пушкарей», который пробился к высотам адмирала-флотоводца. Эта шапка была по нему.

После «Севастополя» много воды утекло. Мы с Виктором иногда встречались на разного рода мероприятиях, учились по специальности с большим удовольствием и, наконец, получили дипломы «офицеров-артиллеристов». Но артиллерийских должностей, к каким мы так усердно готовились, на флоте подавляющему большинству «пушкарей» не нашлось. Началась служба на Дунае, где мы стали командирами бронекатеров, на которых стояла всего одна, правда, в башне, пушка.

Попали мы в разные дивизионы. Виктор стал гвардейцем, а катер его был старый, ещё военного выпуска. Я принял катерок с иголочки, но прослужил на нём недолго. Летом 1954 года наш дивизион как самый новый был законсервирован, а офицеры – кто куда. Мой путь лежал на Волгу в бригаду строящихся кораблей, а Виктор остался на своём гвардейском дивизионе, стал флагартом и попал в 1958 году на учёбу в Ленинград на Офицерские классы. В Питере мы с ним снова встретились в 1960 году. Он после классов служил в ВИТУ, а я уже стал гражданским человеком. Начался новый этап наших жизней и дружбы.

Жизнь была хороша…

Но в продолжение несколько слов о службе на Дунае. Командовать и управлять лёгким и манёвренным катером всем нам очень нравилось. Мне это удовольствие выпало ненадолго: осенью и весной. Очень памятна зима 1953-1954 годов, морозная и снежная: – сугробы в рост человека и выше. Река всерьёз замёрзла, экипажи жили в казармах.

Однокашников наших в Бригаде речных кораблей было много. В свободное время мы держались вместе, особенно холостые, к коим относился и Виктор, хотя был женат. Мы снимали комнатушки в хатах-мазанках, где можно было отоспаться, почитать, послушать приёмник. Ходили в гости друг к другу. Не чурались компании и женатые, например, Герман Александров и его жена-красавица Тамара.

Денег хватало и на жильё, и на молдавское вино, и на прочее. Жизнь в Измаиле, который был в ту пору больше чем наполовину русским и частично украинско-молдавским, была исключительно дешёвая, а народ был простой и очень душевный.

Измаил, осень 1955 года. Райские кущи…

Мы дорвались до свободы, благо времени свободного было много. Ходили на танцы, знакомились с женщинами, а что в новинку – всегда интересно. Проводили застолья в двух городских ресторанах, один из которых носил поэтическое название «Голубой Дунай», а другой загадочное – «Торгмортранс». Кормили там хорошо, а мы были молоды, и аппетиты наши после училища были отменные.

Из тягот службы того периода могу вспомнить только борьбу с заносами по дороге в гарнизон бригады, которая базировалась в пойме Дуная, ниже Измаила, и суточные дежурства по бригаде.

По-настоящему мы сдружились с Виктором именно той зимой, когда нас многое объединяло, даже ухаживание за одной молодой подругой. С моим отъездом, он победил. А как иначе?

Такая сцена. Малоросский зимний вечер. Лёгкий морозец. Казарма отходит ко сну. Оставшиеся в ней офицеры неспешно выходят, огибают здание, гуськом поднимаются по тропинке на косогор. Там молдавская деревня Магал. Держим путь к знакомой хате, в окнах которой светится керосиновая лампа. Тишина, только снег поскрипывает. Дым из труб – в небо, всё благолепие освещает луна, как по Гоголю. Стучим. Открывают без звука. Низко наклонив голову, входим в хату гуськом, по одному. Проходим в горницу. Там большой стол, покрытый клеёнкой. На нём глиняные кувшины с молодым вином, полное свежих яиц большое сито, хлеб и соль, кое-какая зелень. Солидно рассаживаемся, и за дружеской беседой всё это выпиваем, в том числе и яйца (а это надо уметь), и съедаем. Благодарность хозяевам, и тот же путь обратно к месту дислокации кораблей, и ко сну.

Да, жизнь была хороша, такой уже больше она не была никогда. Но мы этого не понимали. Я покидал Дунай без сожаления, а Виктор мне завидовал, хотя служба на Дунае у него пошла успешно.

Несколько лет после расставания в Измаиле мы с ним частенько переписывались, рассказывая о своём житье-бытье. Его письма всегда были занимательны. Мы условились практиковаться в английском, и я безбожно искажал хитрую грамматику джентльменов. Но Витька меня понимал и особо не журил. Для сведения об этой стороне его интеллекта: свои воспоминания о визитах в Штаты он написал по-английски. В период после развала Союза он послал их в какой-то американский журнал, но там их замотали. Никому из янки, да и у нас, теперь эта страница героической истории великого союза Америка – Россия не интересна.

Крутые перемены

Так получилось, что несколько лет мы не встречались, только переписывались. И вот снова встреча и незнакомая жизнь. В новой жизни пришлось осваивать новые специальности, забывать о флоте и прежних амбициях. Виктор начинал в ВИТУ преподавателем на кафедре тактики, но скоро понял, что его призвание в исследовательской работе.

Ленинград, 1963 год.

Капитан-лейтенант Бочаров – преподаватель тактики ВМФ в ВИТУ

Чтобы занять достойное место в жизни, надо было снова сесть за парту. И мне, и Виктору пришлось получать заочно инженерное образование. Это было хоть и трудно, но здорово, – мы входили в новые специальности на практике, а попутно набирались ума-разума в аудиториях институтов: – он в Политехе, я в СЗПИ.

И снова наши интересы сошлись, а встречи стали интересными и поучительными. Мы обсуждали и свои дела, и то, что происходило вокруг нас, советовались при решении трудных вопросов, а их хватало, особенно когда в стране началась усиленная культивация бюрократизма и «наплевательства». К счастью, в тех сферах, где трудились мы, до маразма застоя дело не доходило. Его отдел работал на «ядерный щит», а моя работа шла «на космос». Эти сферы работ были насильно закрыты с развалом Союза.

Мы гордились своими делами

С 1960 года быстро пролетело несколько лет, пришёл опыт, кое-какие результаты. Каждый продвигался в своей сфере. Защитив диссертации по своим направлениям техники, мы стали начальниками по-настоящему значимых исследовательских лабораторий. И хотя сегодня всё, чем мы занимались, кажется таким далёким и ненужным в условиях нынешнего безразличия и стяжательства, я вспоминаю эти страницы жизни с гордостью и удовлетворением. Мы оказались полезными нашей Родине в тот период истории, когда только знания, воля и труд помогали успешно решать возникавшие перед страной проблемы. Мы были счастливы свей судьбой, гордились делами и ценили нашу дружбу.

Ленинград, 1973 год.

Капитан 2 ранга – инженер Виктор Викторович Бочаров, начальник исследовательской лаборатории ВИТУ

Направление работ Виктора было связано с исследованиями стойкости подземных и наземных сооружений в условиях сейсмических волн, создаваемых ядерным взрывом. Это касалось, главным образом, командных пунктов и убежищ. Его лаборатория, а потом отдел, были задействованы в подземных ядерных испытаниях на полигоне в Семипалатинске. Новизна проблемы заключалась в том, чтобы обеспечить работоспособность измерительной аппаратуры там, где всё разваливалось под ударами ядерных взрывов.

Вклад Виктора в это дело очень большой. Он разработал методики рассчётов защитных конструкций и амортизаторов для измерительной аппаратуры разного веса и габаритов на различных расстояниях от эпицентра взрыва в условиях подземных шахт и штолен. В этих испытаниях его группе было необходимо сохранить и вытащить на свет божий все многочисленные данные с сотен датчиков, которые посылали эти бесценные сведения на измерители.

Смертельная опасность этих работ была в том, что весь грунт вокруг эпицентра взрыва, где стояла аппаратура, был сильно активирован нейтронами ядерной реакции взрыва. Работать после взрывов надо было в противогазах и защитных костюмах, поскольку вся пыль в атмосфере и на грунте была сильно радиоактивной. Если к этому прибавить, что работы на полигоне велись непрерывно круглый год и много лет, люди находились там в длительных командировках, жили в казарменных условиях месяцами, то станет понятным, за что в мирное время полковник-инженер Виктор Викторович Бочаров получил боевой орден, а в Инженерно-строительном университете, как теперь называется училище, он пользовался большим уважением и авторитетом.

Павловск, 1980 год.

Ведущие военные учёные в составе специальной комиссии.

Слева полковник Бочаров В.В.

Память подводит итог

Доклад окончен. Так мало абзацев понадобилось, чтобы описать наши с Виктором отношения и рассказать о его жизни. Это странно и печально. Ведь прошли многие годы, было столько встреч, планов, сомнений, радостей, дел. И вот – память подводит итог, а в нём семь разделов. Немного, хотя представлена жизнь интересного и близкого человека. Приходится признать тривиальную истину, что наши грехи и достоинства умирают вместе с нами, а остаётся только то, что ненадолго будет в памяти друзей. Пережить всех нас смогут только итоги необходимых дел, значимость которых оценит время.

Мне было очень приятно изложить на бумаге то немногое, что осталось в памяти о нашем незабвенном друге Викторе Бочарове, и воплотилось в истории России навсегда.

Очень надеюсь, что мой рассказ о нём появится на страницах Сборника и дополнит то, что удалось собрать о Викторе издателю.

Санкт-Петербург, Шушары

Июнь 2008 года 

Титульный лист

Сборника статей под общим названием

«О людях и их свершениях»

Начало статьи В.В. Бочарова

Окончание статьи В.В. Бочарова

Средняя часть статьи В.В. Бочарова не печатается ввиду того, что она носит научный характер и содержит много специфических сведений, цифр и технических терминов, представляющих интерес только для специалистов по измерениям параметров подземного ядерного взрыва.

Далее напечатаны краткие воспоминания Юрия Ивановича Петрова, 35 лет работавшего в лаборатории и в отделе, которыми руководил Виктор Викторович Бочаров. Этот рассказ даёт некоторое представление о тематике научных работ, выполняемых коллективами сотрудников под управлением В.В. Бочарова.

Воспоминания заимствованы из газеты «Военный инженер», издаваемой Военным инженерно-техническим университетом.

Ю.И. Петров

Эффект фотоупругости

После окончания школы я реализовал свои интересы в научно-естественной сфере, обучаясь на физическом факультете ЛГУ. После университета были сложности с трудоустройством. Несколько лет я работал в конструкторском бюро «Светлана», а в 1970 году не случайно пришёл в ВИТУ, где появилась возможность научно-исследовательской работы в лаборатории динамической фотоупругости.

Тогда она входила в состав научно-исследовательской лаборатории № 1, которой руководил Виктор Викторович Бочаров (1929-2004). В дальнейшем полковник В.В. Бочаров был начальником НИО, затем старшим научным сотрудником НИЛ-6/НИГ-3. Он был не только моим начальником, но и добрым спутником по моей жизни в нашем университете.

Фотоупругости, как научному направлению, я посвятил 18 лет жизни. В 1970-1980 годах эти экспериментальные исследования были исключительно востребованы. Мы жили тогда в условиях холодной войны, и это требовало точных данных о сейсмовзрывных волнах ядерного взрыва, и их взаимодействии с подземными сооружениями.

Многое невозможно было рассчитать, поэтому достоверные данные добывались методами физического моделирования. В частности, при распространении в пластинах волн напряжений, их визуализация производилась с помощью фотоупругого эффекта и регистрации волновых процессов сверхскоростными кинокамерами.

Таким образом был изучен ряд актуальных проблем. Совместно с кафедрой подземных сооружений в лаборатории фотоупругости подготовили и защитили шесть кандидатских диссертаций. Тогда же защитился и я. Однако в 90-х годах уникальная лаборатория фотоупругости стала не нужна.

Наше время ставит новые научно-технические задачи и я, как и все, участвую в их решении.

В подготовке к печати текстовых материалов и фотографий активное участие принимал Леонид Васильевич Карасёв. Несколько фотографий периода учёбы в 1-м Балтийском ВВМУ и службы на Дунайской флотилии он предоставил из своего личного архива.

Для восстановления фамилий сотрудников Эрмитажа, проводивших занятия с «группой чижей», он ездил в Эрмитаж и провёл там исследовательскую работу вместе с ныне работающими специалистами, которые помогли по фотографиям определить всех руководителей цикла лекций по различным направлениям изобразительного искусства.

Некоторые фотографии взяты из личного альбома Виктора Бочарова. Они были любезно предоставлены его дочерью Татьяной Викторовной.

Вырезку из газеты «Военный инженер» со статьёй Ю.И. Петрова подарила сотрудница НИГ-3 ВИТУ Эльвира Николаевна.

Санкт-Петербург

июль 2008 года 

Александр Капишников

Бочаров Виктор Викторович

Первая служебная встреча с Виктором Викторовичем состоялась, когда он уже был полковником, начальником отдела. Я же был майором, начинающим преподавателем и очень желающим что-то сделать необыкновенное в науке.

По этой причине мне приходилось просить у Виктора Викторовича, дать возможность съездить в командировку то на научную конференцию, то для решения проблем с Роспатентом, которые возникали при оформлении заявки на изобретение. Он всегда решал мои просьбы положительно. При этом он неформально проявлял интерес к результатам этих поездок.

Судьба распорядилась так, что с 1998 года и до самой его кончины наши рабочие столы находились в одном кабинете. Это предопределило то, что при общении помимо служебных отношений мы затрагивали и бытовые темы.

Меня поражали в нём две вещи.

Первая касалась большой работоспособности и инженерной компетенции по широкому аспекту технических направлений. Вторая относилась к волевым качествам. Это особенно выпукло выражалось в том, что в трудные 90-е годы он поднимал своих четверых детей. Несмотря на ограниченные материальные возможности, его дети имели дома персональный компьютер. Они были в числе первых по учёбе в школе и в институте.

В воспитании детей преобладало стремление дать им качественное образование для того, чтобы в последующем они были полезными обществу.

Он работал и содержал семью до последней минуты жизни, как идущий в атаку боец, которому не дано знать остановит его пуля или нет.

Санкт-Петербург

29 июля 2008 года

Александр Петрович Капишников – кандидат технических наук, старший научный сотрудник Военного инженерно-технического университета (ВИТУ). Он считает себя учеником Виктора Викторовича Бочарова. В своё время В.В. Бочаров принял молодого учёного в свой исследовательский отдел и направлял в последующем его научную работу.